Меня зовут Дикси

Спустя час Толян со Светой сидели в нашей коммунальной квартире на Букарелли и обсуждали с Себастьяном, от которого, несмотря на раннее время дня, уже исходил слабый аромат рома, последние новости из жизни местной русскоязычной общины.

Чесноковы отправились на базар закупить кое-чего на прощальный ужин, который они надумали устроить вечером..

Еще утром Чесноков продемонстрировал мужскому населению квартиры двухлитровую бутыль, заполненную жидкостью зловещего ярко-красного цвета.

? Сам приготовил ? похвалился он, ? тростниковый спирт на ямайском чае. Ядрёная штучка! Пальчики оближете.

Мужское население осталось довольно показом. Мишель даже потрогал бутылку ладонью и поинтересовался:

? Отчего она такая тёплая?

Чеснок на секунду задумался и важно ответил:

? Реакция ж пошла.

К шести часам, когда пик дневной жары миновал, Жена Чеснокова -Роксана принялась накрывать на стол.

Вскоре все были в сборе. Не успели мы с Себастьяном и Мишелем усесться на свободные стулья, Чесноков разлил по стаканам свой тростниковый напиток и произнёс такую речь:

? Не хотела Канада нас брать! Ну, не хотела! Два раза беженцами въезжали. Оба раза отказ. Два года жизни положили на это дело, но своего добились. В плане нервов, так последние полгода на автопилоте шли. Деньги тоже почти кончились… ? он в сердцах махнул рукой. ? Да что я вам рассказываю, вы и сами всё прошли!

Все слушали и сочувственно кивали, налегая на салат из свежих кальмаров, которые в Мексике настолько дешёвые, что их не покупает разве только ленивый.

? Да не волнуйся ты! Тебе радоваться надо. Всё позади. Виза в кармане, ? успокаивал расчувствовавшегося Чеснокова Себастьян.

? Давай, давай, наливай! ? не мог успокоиться тот. ? Шутка сказать ? два года жизни! Два, блин, года! Жизни! Понимаете? А она одна.

Все сочувственно кивали и продолжали налегать на кальмаров.

Роксана поставила на стол большую кастрюлю душистого, цвета багряной с золотом осени борща.

? Правильный борщ, ? похвалил Чесноков жену и принялся разливать.

? Мне хватит, ? запротестовал Миша, ? спирт же.

? А что спирт? Под такой борщ хоть антифриз, ? возмутился Себастьян. ? В Советской армии мы сапожный крем на хлеб мазали.

? Это зачем же? ? поинтересовалась Роксана.

? А затем. Положишь на солнце ? и через какое-то время алкогольные пары из гуталина переходят в хлеб. Крем соскребёшь, а хлебом лакомишься в каптёрочке потом…

Голая лампочка под потолком искрилась всё сильнее и сильнее…

У меня вдруг испортилось настроение. Я мрачно слушал разговоры, не принимая в них участия.

В памяти промелькнули последние три года. Как они прошли? Вроде, было так много событий, а зацепиться за что-то конкретное не получалось…

Уехав из родного города, я вытягивал один неудачный билетик за другим. Сначала попал в Москву, где недолгое время работал в казино, потом судьба занесла меня в Израиль. Вскоре ветер опять переменился, и я оказался в Канаде ? продавал мороженое, разносил рекламу, пилил лес…

Хорошо было или плохо? По-разному. Выходило и так, и эдак.

Опять вспомнился лёгкий прохладный ветерок, раскачивающий верхушки деревьев в монастырском парке, запах прелых листьев, лежащий под холмами Иерусалим, Лена, слегка склонившая голову набок…

Справа доносилось бормотание Чеснокова: «Два года коту под хвост, но своего добились. Попали в культурную страну. Хотя, если хорошенько подумать, чего мне там светит? Ишачить до конца жизни на какой-нибудь фабрике с семи утра…»

Женщины принялись убирать со стола. Вечеринка подошла к концу.

Той ночью я не мог уснуть. Мешали боль, духота, жужжавшие над ухом комары и невесёлые размышления. Я без конца переворачивал подушку прохладной стороной. Отчаявшись заснуть, я сел на кровати и, отодвинув занавеску, подставил пылающее лицо слабенькому сквознячку. Окно было словно рамой, заключавшей в себе холст с изображением тёмно-синего звёздного неба.

В это время года ночи здесь ясные и ночное небо напоминает тлеющий костёр, столько в нём созвездий. Я нашёл старую знакомую Большую Медведицу и невольно вздрогнул, вспомнив, как совсем недавно смотрел на неё, пытаясь пошевелить закованными в наручники руками, чтобы восстановить кровообращение…

***

Я лежал на спине. Руки были скованы наручниками. Всё вокруг плыло, земля, на которой я лежал, летела навстречу падающему на неё небу.

Меня били кастетами, резиновыми палками, ногами, рукояткой пистолета. Несколько раз я терял сознание. Поначалу они задавали вопросы, пытались понять, кто я такой и каким образом оказался замешан в эту историю. Потом просто молча колотили, как боксёрскую грушу. Это была месть за вчерашний вечер. Я перешёл кому-то дорогу, нарушил чей-то тщательно разработанный план, и наказание пришло очень быстро. Кто-то тронул какие-то рычаги, и машина пришла в действие. Я знал, что вмешиваться в чужие дела нельзя, винить нужно было себя одного, а надеяться не на кого.

Я потерял чувство времени и пространства, боль от ударов давно притупилась и не была такой острой, как поначалу. Надо мной раскинулось бескрайнее звёздное небо, навстречу которому я летел, как казалось, широко раскинув руки.

«Ну вот и всё, ? думалось мне, ? казалось, впереди долгая жизнь, а всё резко оборвалось. С момента рождения мы идём навстречу смерти. И то, что с нами происходит, подчинено финалу. Мы тщетно ищем смысл жизни, а он заключается в том, чтобы Судьба привела тебя на место, где ты испустишь дух. Вся событийная связь выстроена так, чтобы привести нас к этому месту. Мне было суждено, чтобы это произошло в Мексике. Я не мог этого избежать. Вот в чём заключался весь смысл моих скитаний. Судьба разработала такой сложный алгоритм, чтобы я добрался сюда. Всё остальное было вторичным…»

«Взяли» меня неподалёку от дома. Это произошло около трёх часов дня. Я вышел из подъезда. К тротуару подъехала полицейская машина. Водитель остался за рулём, а четверо полицейских очень быстро втащили меня в салон и, положив лицом вниз на заднее сиденье, уселись сверху, так что я не мог пошевелиться.

Мы ехали минут сорок. Я чуть не задохнулся от тяжести и запаха пота. За городом меня вывели из автомобиля, накинули на голову мешок и, сковав руки наручниками, пересадили в другую машину. Я не видел, что происходит, но судя по ощущениям и обрывкам разговоров, которые улавливал, полицейские передали меня заказчикам.

Машина тронулась и спустя ещё полчаса остановилась. Меня выволокли, сняли мешок и, уложив на землю, принялись бить…

***

Захотелось пить. Я, не вставая с кровати (комнатка была не больше кирпичного домика дядюшки Тыквы), протянул руку и нащупал на столе бутылку с водой. Она была тёплой на вкус, но я принялся жадно глотать. Утолив жажду, я лёг и быстро заснул.

Девять часов утра. Комната уже залита солнечными лучами. Самый озорной лучик подобрался к кровати, скользнул на лицо, и я проснулся. Минут десять пытался укрыться от солнечного луча подушкой, потом сдался. Подхватив полотенце, я вышел из комнаты, надеясь, что опившиеся «тростникового на ямайском чае» жильцы спят мёртвым сном и обычной утренней очереди в ванную сегодня удастся избежать.

Увы. Первое, что я увидел, переступив порог и оказавшись в просторном салоне, было постное лицо Себастьяна, который восседал на стуле с мрачным видом и глядел в окно на покосившуюся старинную церковь.

Из ванной нёсся шум хлеставшей из душа воды.

? Видал, что происходит? ? обратился ко мне Себастьян, у которого по утрам всегда было пренеприятное настроение. ? Уже сорок минут, гад, не выходит!

? Ого! ? восхитился я. ? Ты стихами заговорил. Что тростниковый спирт с людьми делает! Ну-ка давай ещё чего-нибудь про него сложи.

Но Себастьян не пожелал больше изъясняться стихами и перешёл на суровую непечатную прозу.

? А что, очередь большая уже?

? Я, за мной Чупа-Чупс…

В это время ещё одна дверь приоткрылась и из своей комнаты показалась Карина. При этом дверь комнаты она, по своему обыкновению, приоткрыла чуть раньше, чем запахнула халат, и в проёме на мгновение мелькнула обнажённая женская грудь.