Меня зовут Дикси

Я тихонько, чтобы не скрипнула дверь, оторвался от скважины, подался назад и помчался наконец за мелом. На перемене я поделился увиденным с Димдимычем, он с кем-то ещё, тот ещё с кем-то…

Когда новость дошла до старших, послушать меня явилась целая делегация из девятых и десятых классов. Меня поставили на стул и попросили рассказать всё, что я видел, а потом засыпали подробнейшими вопросами, уточняя детали. Сначала я польщённо робел, но потом вполне освоился и даже предположил, что физрук оказывал медицинскую помощь.

«Умеет! В чувство, наверное, приводил», ? поделился я своим умозаключением.

Это вызвало припадок необузданного веселья. Старшеклассники гоготали, ржали, как кони, давились от смеха, стонали: «Во даёт!», валились в судорогах на парты и долго поощрительно хлопали меня по спине, а потом взяли… и просветили.

Я тогда ничему не поверил. Они рассказывали совершенно невероятные вещи!

***

Воспоминания о детстве затёрты в памяти. Они размыты, словно задний план портретной фотографии. Прошло слишком много времени. Служба в Советской армии и студенческие годы тоже порядком замылены временем. Ну вот что я помню об армии? Помню песню «У солдата выходной», которую мы пели по команде «Запевай!»…

Два года срочной службы были какой-то непрекращающейся суматохой. Нас постоянно куда-то гоняли строем. Всё было очень сложно. Мы не просто ходили на работы или в наряд и возвращались оттуда, а «убывали» и «прибывали». Если мы куда-то шли, то мы «направлялись». И всё время пели про солдата, у которого выходной.

При этом нас самих выходных регулярно лишали. В воскресенье обычно устраивали паркохозяйственный день, и мы, облачившись в танковые комбинезоны, без энтузиазма возили щётками по броне пусковых установок.

Танкачи на нас были такими ветхими, что, в принципе, можно было воевать без ракет. Выстроить нас перед неприятелем в перемазанных солидолом дырявых бушлатах, давно потерявших цвет и форму, заношенных многими поколениями служивших до нас солдат, с обгорелыми в печках обшлагами рукавов, с вылезающим бесформенными клочьями из дыр ватным утеплителем…

Любой неприятель принял бы нас за нечистую силу и с такой первородной силой навалил в штаны, что любо-дорого было бы посмотреть.

Кормили нас три раза в день. Понятное дело, в столовую мы опять же «прибывали» строем и пели про счастливого солдата, у которого имелось всё, что нужно для солдатского счастья: выходной, девушки, эскимо.

Поющие подразделения повзводно выстраивались перед пунктом приёма пищи. При этом мы продолжали маршировать на месте, ожидая команду: «Стой! Раз-два».

Маршируя, принюхивались к запахам из столовой, определяя, что на обед. Если улавливали тяжёлый запах варёного коровьего вымени, настроение портилось. Столовые начальники часто безнадёжно портили вермишель или пшённую кашу этим субпродуктом.

В армии мы постоянно испытывали два сильных чувства: чувство голода и чувство недосыпа. Но каким-бы голодным я ни был, есть варёное вымя я так и не смог себя заставить. Оно отвратительно пахло, и, стараясь не дышать, мы старательно выковыривали его из вермишели. К сожалению, вермишель после этого сильно сокращалась в количестве.

Мясо крали все кому не лень, до нас оно не доходило, а чтобы снабдить организмы солдат положенным по армейским инструкциям количеством белка, в каши обильно добавляли размороженное и сваренное коровье вымя.

Когда наши носы не улавливали запаха вымени, настроение улучшалось и даже маршировать на месте было не так противно, как обычно. После команды: «Стой! Раз-два» мы переставали тупо колотить подошвами по асфальту и замирали, пожирая глазами вход в столовую.

Чтобы войти в это святое место, следовало дождаться команды дежурного по части: «Головные уборы снять! Справа, слева по одному в столовую бегом марш!»

Заслышав это, проголодавшийся личный состав церковно обнажал головы и двумя муравьиными потоками ? слева и справа ? забегал в помещение.

Если кто-то слишком возбуждался близостью пищи, забывал обнажить голову и снимался с места в головном уборе, следовали команды: «Отставить! Становись! На месте шагом марш!» ? и всё начиналось заново.

За серьёзное нарушение дисциплины ? к примеру, если кто недостаточно энергично маршировал на месте ? всё подразделение могли отправить нагуливать аппетит вокруг плаца. Разумеется, опять же с песней про того сукина сына, который жрёт эскимо.

Пройдя предварительные мероприятия, мы наконец вбегали в храм Лукулла. Добежав до своего стола, каждый замирал, вытянув руки по швам. Здесь организовывалось новое построение. Все занимали места перед накрытыми столами и, не отрывая глаз от кастрюли с супом, трепетно ожидали команды: «Садись!».

После этого можно было наконец опуститься на стул. Но прикоснуться к сиденьям солдатские задницы обязаны были синхронно, аккуратно и, главное, без грохота стульями о пол. Неумение правильно садиться влекло за собой команду: «Отставить». Тогда всё начиналось заново. Задницы отрывались от стульев и тренировались достигать их единым бесшумным порывом, словно от этого зависела обороноспособность государства.

Но даже тогда, когда слух дежурного улавливал заметный прогресс качества опускания на стулья, всё равно на столе нельзя было ничего трогать руками. Стартовали по команде: «Раздатчикам пищи встать». За каждым столом имелся свой «сухофрукт» ? раздатчик пищи из новобранцев.

«Сухофрукты» по команде вставали, и если качество вставания было хорошим (в противном случае неутомимый дежурный их опять же тренировал), следовала новая команда: «К раздаче пищи приступить!» ? и мы перемещались на новый уровень обеденного церемониала.

Раздатчик уныло погружал поварёшку в кастрюлю, наполнял миски и поочерёдно вручал сидящим за столом.

Иногда в горячей воде с разведённой томатной пастой и плохо очищенным картофелем попадался «мосёл» ? кость с миллиметровым обрезком мяса или сухожилий, которую за ничтожную калорийность побрезговали скоммуниздить повара и хлеборезы.

На этот редкий случай имелось неофициальное правило. Все не выловленные поварами и хлеборезами мослы следовало безусловно отдавать «дедам» (старослужащим, прослужившим больше года). Нужно сказать, что деды за исполнением этого правила придирчиво следили. Получив суп, дед первым делом двумя пальцами вылавливал «мосёл» (ну в том редком случае, когда он там был), оглядывал его со всех сторон, соображая, с какой стороны можно вернее выжать крупицу белка, и вгрызался в кость. При этом он так напрягался, что становилось страшно.

Остальные хватались за ложки и принимались ими торопливо орудовать, так как проглотить обед следовало в мгновение ока. Время, отведённое на питание, было сильно урезано тренировками правильной маршировки и посадки, и уже подходила пора команде «Закончить приём пищи! Выходи на улицу строиться!».

Компот из сухофруктов, который вливали в себя, уже поднимаясь из-за стола после команды, всегда был несладким. Не недослащенным, что ещё было бы объяснимо, а совершенно несладким, пресным. Я никак не мог постигнуть ? почему? Ведь вещи обязаны отвечать своим характерным признакам. Дождь ? мокрый, лимон ? кислый, компот ? сладкий. Пресный компот не укладывается в природу вещей.

Попав в свой первый наряд по кухне, я раскрыл эту тайну.

Компот варился в огромном котле, на котором внизу имелись краны для слива. Повара исправно засыпали сахар в котёл, а регулярно размешивать его им было лень, и сахар скапливался на дне котла, где медленно таял.

Но растаять он не успевал. Приходили «блатные» ? хлеборезы, работники продсклада, шофёр командира части ? словом, те, с кем поварам выгодно было поддерживать хорошие отношения.

Блатные приходили в разное время, но все совершали одну и ту же процедуру. Жарили себе картошку с томатной пастой и мясом, выловленным из общего котла, а затем брали чайник и заполняли его недоваренным компотом. Краник на котле находился внизу, и весь сахар уходил блатным. Они вливали в себя пару стаканов невыносимо приторной, густой от сахара жидкости, и выливали остальное. К обеду сахара в котле не оставалось. Личный состав довольствовался несладкой кипячёной водичкой, в которой плавали пресные разваренные сухофрукты.

***

Сержанты в части были с огоньком. В дело обучения личного состава младшие командиры вкладывали всю душу. Их энтузиазм не имел границ, вдохновение было неисчерпаемым, энергия била ключом.

Процес обучения был построен на интеллектуальных упражнениях, направленных на развитие способностей к познанию и решению трудностей. Очень полезными умственными упражнениями были удержание табурета вытянутыми руками в положении полуприседа с одновременным получением ударов по почкам, превращение новобранца в боксёрскую грушу, на которой сержанты в каптёрке отрабатывали удары ногами, гладиаторские бои молодых солдат, во время которых сержанты устанавливали условия остановки поединка ? скажем, требовалось непременно разбить сопернику нос, или расплющить спинкой кровати ему пальцы на ноге, или оставить след зубов на мочке уха.

Эти весёлые армейские забавы были известны с незапамятных времён и обкатаны сотнями тысяч деканов, центурионов, унтер-офицеров, капралов и сержантов. Всё было старо как мир, и, казалось бы, изобрести что-нибудь новое невозможно.

Ан нет! В ремроте нашёлся кудесник с двумя лычками, доказавший силу человеческой мысли. Он прославился тем, что придумал новое эффективное упражнение для выработки новобранцами стратегии достижения цели.

Целью было (пардон) подтереться куском газеты (туалетной бумаги советским солдатам не полагалось) после… В армии, где, как известно собираются исключительно культурные люди, это культурно называлось «оправиться».

Оправляться, как и принимать пищу, маршировать и подшивать подворотнички, следовало не абы когда, а в специально отведённые для этого полезного мероприятия часы и коллективно.

Подразделение прибывало в сортир, рассаживалось по кабинкам и дружно делало своё дело. После этого начиналось веселье. Сержант командовал встать и построиться. Подразделение с опущенными штанами выстраивалось в линию. Сержант обходил строй и раздавал каждому по куску газеты.

Финт ушами был в том, что брать эту газету и орудовать ею требовалось не рукой, а ногой.

Новобранцы ракетных войск СССР, с трудом удерживая равновесие, поднимали одну ногу и принимали обрывок газеты, зажав его большим и средним пальцем ноги. После этого они пытались использовать его по прямому назначению.

Рекруты учились военному делу со всем старанием: они подпрыгивали, хватались друг за друга руками, то и дело падали на пол; сержант радостно смеялся, огромная страна спала, чувствуя себя в безопасности под охраной доблестных ракетчиков, ? в общем, всё шло неплохо. Правда закончилось это плачевно. Когда сержант попытался организовать такой спектакль в третий или четвёртый раз, терпение у строя лопнуло.

Подразделение повалило младшего командира на пол и обрушило свои неподтёртые задницы (вместе с остатками боеприпасов) прямо на него.

Каждому не терпелось оказаться в первых рядах и оставаться там как можно дольше, так, что в порыве коллективного энтузиазма в щепки разнесли несколько фанерных перегородок между кабинками.

На шум прискакал дежурный по части и в воздухе материализовался резонный вопрос: «Отставить! Смирно! Какого буя разгромили сортир, бля?!» Начальство принялось копать, и всё это «подтирательство» выплыло наружу.

Командир части дал ход делу, закрутились колёса военной прокуратуры, и весёлый рацианализатор очень быстро оказался в дисциплинарном батальоне. Нескольких сержантов разжаловали и посадили на губу, а командира ремроты ? капитана ? исключили из партии.

К чему я вспомнил о паршивом во всех отношениях случае?