Я смерть

Если тело, как ты не веришь в него, никак не существует, то есть веры в себя (другого) как не было, так и нет, значит вера тебя не полна (не цельна).

Если ты веришь истинно (необратимо), ты прекращаешь не верить вовсе, то есть замечать присутствие тела другого (“себя”) рядом с собой.

Рядом с собой?

Пока Дух не в себе и расщеплен на самость внутреннего мира (“внимания”) и внешний мир (“тела”), ему мерещится тело другого, он не верит в него. При совмещении “тела” (себя) с собой (“самостью”) – приходу Адама в себя (в целом), на его (“Адама”) месте оказывается тот, кто в “режиме” реального времени способен расщеплять себя (истину), изличая тело “себя” (внешнего мира).

Со смертью истинной вера не в себя (вера в “себя”) непосредственно прекращается в необратимую (завершенную) веру в себе.

Тело и самость Адама – одно целое. Тем не менее Адам временно погружен в размышление вслух – он осматривается: переключает внимание то на тело в Cебе, то на cебя в теле Себя …

Ты избавляешься от “ужасной” привычки умирать (стареть), предваряя и вознося опыт себя на экзистенцию в целом – смерть Адама как судьбу нескончаемого ужаса прекращения последней, предельной, питающей на себе всякую “жизнь” (другого) – смертельной петли времени, от которой Адам, такой великий и всемогущий, не в силах отказаться, так и продолжая замыкаться (в себе).

Основной способ преодоления (себя) – вера. Вера – есть первое. Знание (“корм”) – на второе. Вера не созреет и не проявится без подпитки (органическим знанием). Но знание (даже бесконечное) не даст обнаружить “веру”.

Вера – не абсолютное знание. Есть вера, будет и знание, истинная вера неизбежно обнаружит (“отыщет”) пропитание в виде “знаний” для того, чтобы проявить себя очевидным образом.

Знание, прибавляя себя, никогда не “составит” веры.

Скажем, что вера есть сверхзнание, целое (неделимое) “знание” – знание того, каковы пределы (тебя) в том смысле, как их вообще возможно разрешить (“умозреть”).

Вера, подпитываясь знанием, со временем теряет вкус к нему, принимая его по привычке (“инерции”), обнаруживая попутно, что “куски” расчлененного знания есть мертвое подобие живой плоти (веры).

Познав веру, с приемом “пищи” знаний – ты в старении и сцепленной с ним истории болезни уже испытываешь интоксикацию плоти живой (себя).

Ты вскормлен, прием (“ядовитых”) знаний жизни вредит.

Отвергая знание, ставшее для тебя отравой, обнаружив веру (в предназначение себя) – сверхзнание о себе, ты прекращаешь верить (не веришь менее) в порядок вещей, не поминая его всуе – забываешься (в целом).

Ты уже не ждешь мирных чудес, чтобы, наконец – “поверить”. Ожидать можно ровно до самого околевания (“смерти”).

Даже если тебе привидется (истинно покажется) нечто, оно, как уже указывалось, не составит и, тем более, не прибавит веры (изначального зачатка “сверхзнания” о себе, а точнее – просто себя).

Вера привносит в жизнь тебя истинные чудеса, и не в виде всех тех микросрезов смерти – миражей, индуцированных истерикой (естественно или модифицированно) расширенного сознания.

Истинные чудеса – действительно сверхъестественны.

Не то, чтобы они происходили по невидимой воле извне. Они те (“сверхъестественны”) в том смысле, что гиперреальны, те, что естественно необходимы и неизбежно осуществимы вследствие очевидной (проявленной) веры, или “абсолютного” знания (сверхзнания) того, что другого и не предвидится, так как на месте всякого мыслимого или узнаваемого (“другого”) присутствует вера.

А смысл веры – в отмене околевания (мирской смерти) в преддверии прекращения истинного – размыкания самого Адама в себе (смерти) с высвобождением других из петли смерти – заодно.

* * * * * *

§ 5. Явка с повинной

? Чтобы изменить мир в реальности, необходимо управлять миром в целом. Такова подспудная мотивация истинноготворца.

? Из исторического опытадругоговыясняется, что мир временится независимо от «авторских» идей. Да и самавтор («писатель»)умирает, свидетельствуя о том, что не достиг личной цели – изменить мир к лучшему, то естьпереписатьсмерть.

? Есть, правда, исключение в образеСына Божьего, Автора Слова – о чем свидетельствует этот факт?

? Даже еслиИисуси вымышленныйдругой, и сам онесть часть собственногоСлова, это может означать, что он – единственный не может не быть (существовать). Он обязаннепрерывно быть. Он – единственный, который несет службу бытия. И Словокоторогоесть основание и потому причина прекращения экзистенции.

? Скольобраз “ЭЭГ” (мозга) себяприсутствует в этом мире, стольне прекращаетсяизвещение (“энцефалограмма”) себя истинного, того, которого не может не быть (“тут”) – в образеСлова(какуниверсального “текста”).

? Первичное приобщение кСловусвязано с размыканиемсмертельных петель разума – что иначе можно выразить как разворот к сворачиванию “чудес” извечно “мирной”метафоричности: сновидности, отчуждения – вообще, всякой зыбкой экзистентной двусмысленностив плане себяво Христе – вближнемистинной реальности Отца.

Ты перелистываешь старый альманах и неожиданно зачитываешься одним вычурным рассказом с необычайно чутким описанием атмосферы всепобеждающей вечной жизни на примере ареала леса ранней весенней порой, по-человечески трогательным и внушающим чувство особого предвкушение пред неизбежным наступлением чего-то величественного…

Второй рассказ – тематический, представлен в дельном изложении конкретного случая из жизни замечательной гимназии и его обитателей с основательными комментариями от лица внимательного и знающего толк педагога, предлагающего нетривиальные методы разрешения трёхстороннего конфликта между подрастающими представителями фауны, сообществом «взрослых» и посредниками («педагогами»).

Каково же должно быть смущение тебя («читателя»), если в заключение ты не упустишь имя автора текста: например, «hitler». А под вторым: допустим, «chikatilo».

Как, вообще, тебе впредь относиться к подобным «текстам»?

Собравшись с духом, ты предполагаешь, что и «тексты», видимо, поняты не так, и, очевидно, (первый) «автор» – поэт в душе, и в целом, хотя и не без сентиментальности, в доступном ему ключе чеканит «текстовым кодом» то, что, по его мнению, не передается отдельными словами или абзацами, а например, тональностью – и вот, пожалуйста: вибрирующее томление в гностическом предчувствии перебивается трогательными, но только выигрывающими от собственной непредвзятости, тропами. И так, «проницательный» (компетентный) читатель узревает «душу» автора: атмосферу затишья и благости в предвкушении установления ада на земле.

Другой «автор», конечно же – как ты не заметил (нет опыта!), на самом деле искусно развернул увесистую аллегорию, изъятую из собственного весьма болезненного «внутреннего» мира, в котором он в триединстве представляет себя, детишек и людей из мира взрослых («родителей»). Тут же, на месте, «искушённый» читатель способен «между строк» рассмотреть «истинные» (глубинные) причины конфликта и способы его разрешения, которые сам автор («писатель») впоследствии и применит на деле (в своей специальной «педагогической» практике).

Ты всегда, но все реже, возвращаешься к своей «любимой» – книге.

К медиане твоей экзистенции собирается компактный «гарем» из возлюбленных (книг), в который все сложнее попасть случайной «наложнице». Конечно, тут правит старшая «жена», которой непринужденно прислуживают младшие по рангу.

Каждая происходит от своего «родителя» (автора) – другого, «родившегося» в свою очередь от «родителей» его и, в конечном счете, от сонма собственных предков их согласно личной родословной. Факт особой «родословной» находит отображение в теле («пастише») и духе («стиле») наложницы.

Но со временем каким-то образом выясняется, что («любимая») книга не может иметь ничего общего с «автором» потому, как и любимая («женщина») не может быть люба тебе, так как это и не «женщина» вовсе, а со временем дряхлеющий (исполняющийся смыслами) «текст».

Причем ты уже усматриваешь не только отсутствие стиля, но и вообще – носителя былой красоты в целом, то есть – «женщины» как таковой. В формализованной («разгаданной») женщине ты практически «видишь» другого и («сексуально») влечешься к нему формально, уже настолько мало, насколько ты разоблачаешь («раздеваешь») любимый текст, исполняя его (текст как таковой) особым смыслом по аналогии с сексуальным влечением (в частности, к «женщине»): разгадывая женщину как таковую, а не сменяя ее на другую (во внешности и/или содержании), ты, аналогично, разоблачаешь текст как таковой (не меняя тип привлекательности – стиль и/или содержание собственно текста). Так, данная аналогия относится как к любой типовой (существующей) «женщине», так и к любому «типовому» (наличному) тексту.

Присутствие «женщины», по-прежнему, вызывает желание, которое снимается «соитием» с ней, с любой той же типовой «женщиной»: предельная мера личной неполноты тебя в образе (животворящей метафоре) «женщины» требует компенсации неполноты посредством акта «слияния» с образом («проекцией») недостачи до целого (себя). В виде «компенсации» – лишь судорога оргазма и иногда побочный эффект (осложнение) в образе «младенца» – метафоры обновленного цикла «желания».

Текст же по-прежнему взывает к прочтению. Но в этом отсчете времени («парадигме») стоит относиться к «любимому» тексту беспристрастно: различие во «внешности», как, например, между мануалом, договором, научным трудом и развлекательным чтивом, не существенно – несмотря на «внешность» сам текст как таковой – универсален.

«Женщина» воспринимается, по сути, другим, не требуя бесконечного повтора ритуала инициации разрядки себя в целое, как и любой «текст», в конечном счете, не требует прочтения.

Чем становится «желанный» текст, разве не источником знаний?

Как в целом приходит знание, основное знание «(замысел») себя?

Как правило, посредством взвешивания возможностей, а вернее, исключения возможностей. Созерцания и чтения текстов.

Первый способ – прямой (быстрый). Второй – опосредованный (медленный). Причем созерцание в конечном счете необходимо и во втором случае. Созерцание (предельное понимание) суть структурирование «универсального» текста. Любой текст является частным «универсального» текста (множества), как и любая «женщина» включается уже в множество других. И «универсальный» текст может иметь любую форму и бесконечный (по запросу) объем, как, впрочем, и любая «женщина». Но всё же, каким образом приходит истинное знание?

Ты научился читать и составлять (тексты), ты на слух воспринимаешь и говоришь текстами. Очевидно, любая «информация» косвенно (опосредованно) способствует «просветлению», компрометируя себя собственным проявлением в существующем и таким образом исключая из «возможного» (истинного, или реального).

«Текст» становится инструментом такого становления – прерывистого, хаотичного, «неосознанного» слияния с целым (истинного знания), аналогичного «бессмысленным», но оргазмически (в моментальном экстазе) осознаваемым соитиям с «женщиной».

Усердное «чтение» вкупе с созерцанием приводит к пониманию («парадигме») того, что непосредственное «просвещение» (созерцание), в конечном счете, безмерно превосходит способ «вычитания» из себя ложного (лжи) и относительно ложного («правдивого») знания – вообщем, «информации».