– Однако ты сам говорил, что никогда не видел вашего Учителя?
– Мои глаза видели Его славу, хотя мне не дано было увидеть Его лицо на земле. Однажды, когда я ехал в Дамаск – в то время истина еще не коснулась моего сердца, – великий свет воссиял мне, и я услышал голос, говорящий: «Зачем ты гонишь меня?» Я отвечал: «Кто ты, Господи?» И он сказал: «Я – Иисус, которого ты гонишь».
– Я бы желал знать, – ехидно сказал Сенека, – почему боги всегда являются только в первые дни существования религии. Они бились в рядах троянцев и аргивян при осаде Трои, и Рим был еще древней, когда близнецы мчались рядом с диктатором Авлом. Я думаю, – прибавил он, обращаясь к Паулине, – жрицы Весты давно уже не замечают, что они поят коней в Священном колодце.
– Жрицам Весты некогда думать о римских или иудейских сказках, – отвечала весталка.
– То, что я говорю вам, не сказки! – воскликнул проповедник. – Это Божественная истина, открытая людям для спасения их душ.
– Не сомневаюсь в могуществе Бога, – отвесил Сенека, – но не думаю, что оно проявляется в чудесах, которые могут поразить только ребенка.
Проповедник задумался.
– Может быть, – сказал он наконец, – наступит время, когда истина будет говорить сама за себя и люди перестанут искать, подобно детям, внешних знаков, а станут стремиться только к добру.
– Справедливо, – сказал Сенека, – я бы желал, чтобы люди стремились только к тому, что заслуживает стремления у всех народов и во все времена, чтобы они перестали выдумывать чудесные сказки и довольствовались знанием, что добродетель есть лучшее благо на земле.
– Ты недалек от царствия небесного, – воскликнул проповедник и со всем пылом своего красноречия начал излагать божественные истины своего Учителя. Чистейшее учение, какое когда-либо слышал мир, – проповедь любви, целомудрия, благочестия, мира, прощения раздавались на террасе во дворце Цезарей. Наконец вдохновенный проповедник бросился на колени и прочел молитву Господню.
Взволнованный Сенека сидел, опустив голову. Серые глаза Паулины были устремлены на него со смешанным выражением сожаления и презрительного удивления.
«Он родился, – думала она, – поэтом или жрецом или кем угодно, только не правителем. Но он правитель, и будет еще более великим правителем».
Проповедник встал. Лицо его светилось.
Сенека медленно произнес:
– Моя первая молитва всегда была молитва о спокойной совести; но твоя, конечно, лучше, так как ты прочишь, чтобы воля Божия исполнялась на земле. Все угодное Ему хорошо, и исполнять Его волю значит иметь чистую совесть. Великий дух всегда стремится к нему.
– Никто не может познать Бога иначе, как через Его Сына Иисуса Христа, – сказал проповедник.
– Бог наш Отец, – отвечал Сенека резким тоном. – Он всегда близок к нам, лучшие люди мира всегда любили Его и служили Ему, а ты говоришь, что никто не может познать Его, если не примет еврейских суеверий!
С этими словами он удалился с террасы.
Проповедник поднял глаза к небу и воскликнул:
– Да помилует тебя Бог, потому что время твое близко. Никто не ведает дня, когда придет Сын Человеческий, и горе тому, кого он найдет не готовым.
Паулина последовала за Сенекой и, проходя мимо проповедника, сказала с холодной усмешкой:
– Друг, в тебе есть искра мудрости; предоставь же пророчества авгурам и глупцам, которые им верят. Настоящее наше, но будущее принадлежит Богу.
Проповедник хотел тоже оставить дворец, но Актея остановила его.
– Сядь здесь, старик, – сказала она, – и расскажи мне еще что-нибудь о вашем Боге и об удивительный чудесах Его Сына.
Актея не поняла, о чем спорили Сенека и проповедник, но с удивлением слушала рассказ о воскресении.
Римляне снисходительно относились к положению Актеи в доме Цезаря. Многие признавали ее власть. Мало кто находил позорными ее отношения с Цезарем. Но для христианского проповедника она была орудием животной страсти – грешной, проклятой женщиной. Однако он сел подле нее и говор, ил с ней серьезно и нежно, так как, подобно своему Учителю, он был руководителем заблудших, целителем больных.
Вряд ли когда-либо существовал более пылкий проповедник и более искусный учитель. С Сенекой он спорил как с мыслителем, изучая его, стараясь открыть его сильные и слабые стороны, и в конце концов восторжествовал, по крайней мере до некоторой степени подействовав на чувства своего противника.
С Актеей он говорил, как отец с маленьким ребенком, стараясь возбудить в ней интерес рассказами о чудесах и найти доступ к ее сердцу, действуя на воображение.
Девушка внимательно слушала его, изредка спрашивая объяснения, когда что-нибудь в словах проповедника казалось ей непонятным.
Дослушав его до конца, она некоторое время задумчиво молчала.
– Все это так странно и прекрасно, – сказала она наконец, – но правда ли это? Вот главный вопрос, правда ли это?
– Я готов засвидетельствовать жизнью истину моих слов, – отвечал проповедник.
– Но, – возразила она, – когда я была ребенком, мать водила меня в храм и рассказывала, какие удивив тельные и прекрасные вещи боги делали для людей? Я могу поверить, что ваш Бог добр, но и мои тоже добры.
– Мой, Бог не есть бог, сделанный человеческими руками, – сказал проповедник. – Он Бог Богов.
Актея помолчала немного, потом сказала, возвращаясь к прежней мысли:
– Эти удивительные вещи совершились недавно, и многие должны были видеть их.
– Многие видели их, – отвечал он, – и засвидетельствовали истину.
– Это происходило среди евреев, – продолжала она, – однако евреи ничего не говорили нам об этом.
Внезапная мысль мелькнула в ее голове. Она поспешно вскочила и сказала, обращаясь к Титу:
– Ты помнишь еврейскую девушку, которая называла тебя другом? Возьми носилки, ступай за ней и приведи ее сюда: она расскажет нам, точно ли все это происходило у евреев.
Сердце Тита радостно забилось. Наконец-то он увидит Юдифь, услышит ее голос, будет говорить с ней.
Он поспешил исполнить поручение. Но проповедник остановил его, сказав:
– Евреи убили моего Господа, как могут они свидетельствовать о нем?
Центурион вспыхнул от гнева.
– Старик, не говори дурно о тех, кого ты не знаешь. На устах Юдифи не может быть лжи.
Сказав это, он поспешно ушел с террасы.
Проповедник снова обратился к Актее и с жаром начал доказывать ей правоту своего учения, но она лениво играла с веером и только повторяла в ответ:
– Терпение! Терпение! Послушаем, что скажет еврейская девушка.
Наконец Тит вернулся вместе с Юдифью. Девушка держалась с холодным, почти надменным достоинством. Тит был смущен и расстроен: она выслушала его поручение с ледяным молчанием и всю дорогу не говорила с ним ни слова.
Юдифь подошла к Актее и, откинув покрывало со своего лица, спросила самым презрительным тоном: