XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Я слушал и думал: точь-в-точь условия, в которые были поставлены евреи. Примерно за год до репатриации один из местных балтийско-немецких лидеров высказался так: или Германия должна прийти к нам, или нам надо уходить в Германию, ибо иначе для нас не остается вообще никаких перспектив.

После отъезда немцев началась латышизация фамилий и названий фирм. Все немецкое старались скосить под корень. У предприятия могла быть сколь угодно громкая слава, но немецкое название надо было сменить так или иначе. Латыш, перенимающий немецкую фирму, должен был дать ей свою фамилию или иное латышское название. Когда пастор Грасс в Лиепае провел богослужение на немецком языке, поднялась целая буря; и консистория, и правительство были возмущены, и ему строго-настрого запретили впредь это делать. Наблюдалось действительно повальное стремление освободиться от всего немецкого. Этот период не изучался в советское время, поскольку никого не интересовал, да и сейчас, кажется, не интересует.

Каким было время от репатриации немцев до июня 1940 года, что изменилось? В книжном антиквариате, где я работал, были постоянные клиенты из немцев, и они, понятно, уехали. Но уже в январе-феврале двое или трое из них снова появились в магазине. И рассказали немало интересного. В зависимости от должности, на которую они претендовали на новом месте, им требовалось доказать свою немецкость и предъявить соответствующую справку, за которой они и возвращались в Латвию. Одному из них предлагали весьма солидное место, однако там нужно было предоставить сведения о предках до третьего колена. И когда оказывалось, что прадед и прабабка крещены в латышском приходе, это означало трагедию: арийские корни уже были под вопросом и вместе с тем рушилась возможная карьера. В антиквариат немцы приходили по одному, и я с ними беседовал. Эти люди испытали настоящее потрясение и охотно делились всем виденным и пережитым.

Балтийские немцы в большинстве оказались на только что оккупированной территории западной Польши. Им предоставили квартиры, прежние хозяева которых, поляки или евреи, не успели даже собрать вещи. Бывало, в духовке еще оставалось неостывшее блюдо, – только что перед этим в квартиру вломились эсесовцы со своим ’raus! вон из дома! Десятилетия спустя в Германии не смолкали диспуты, на которых молодежь гневно спрашивала отцов и дедов: «Как вы могли? Вы же христиане!». В ходе одной из таких дискуссий историк Ирена Неандер сказала молодым людям: «Была война, и таких вопросов не задавали».

Она была права. В июне 1941 года, за несколько дней до начала войны, и в Латвии новые жильцы преспокойно вселялись в квартиры людей, высланных в Сибирь без суда и следствия. А еще через пару месяцев другие люди устраивались в квартирах евреев, согнанных в рижское гетто. И в 1944 году новые хозяева занимали комнаты, владельцы которых бежали в Курземе, дальше в Швецию и Германию, позднее также в Англию, Америку, Австралию. Люди по- разному ведут себя в предлагаемых жизненных и исторических обстоятельствах, и было бы опрометчиво судить одно время по меркам другого. Поэтому я понимаю Ирену Неандер, но понимаю и тех, кто ее спрашивал, и высоко ценю то, что молодые люди задавались подобным вопросом.

За долгие годы я слышал множество историй на эти темы, больше всего – от самих немцев. Вот одна из этих историй. Немецкий врач получил в свое пользование польскую больницу. Он там дежурил ночью, когда к нему постучался незнакомец – оказалось, польский врач, безупречно говоривший по-немецки. Он попросил разрешения взять оставленные там медицинские принадлежности. В то время доктор всегда имел при себе чемоданчик с самым необходимым для врачебного осмотра и оказания первой помощи. И вот доктор, которого накануне выставили из больницы, надеялся получить оставленные там инструменты. Коллеги разговорились. Оказалось, оба они учились почти в одно время в Йенском университете. Немец на другое утро пошел к начальству и заявил, что совесть и христианская мораль не позволяют ему принять чужое имущество – эту самую больницу. Ему рекомендовали продолжать работу впредь до дальнейших указаний. Прошло несколько дней, и христианская мораль отступила, да и совесть понемногу успокоилась.

Ужасало то, что гордые поляки вдруг оказались на положении людей третьего сорта. Один немец рассказывал мне о своем отце. Тот, потомственный дворянин, получил в только что завоеванной Польше поместье. В сопровождении эсесовцев он явился перенять новую собственность. Навстречу вышла хозяйка, польская аристократка. Она обратилась к нему по-французски, отец ответил и поцеловал ей руку. Офицер-эсесовец был возмущен: как можно целовать руку представительнице низшей расы?

У Гитлера в отношении поляков был план – обратить весь народ в невежественную массу. Профессоров и доцентов Краковского университета, людей весьма разных взглядов, в том числе националистов, откровенных антисемитов, расстреляли в первые дни оккупации. Почему? Они были слишком хорошо образованы и потому изначально вредны.

Немногие знают, что в Балтии происходила вторая репатриация немцев – уже в советское время, с первых месяцев 1941 года и до начала войны. Советская власть договорилась с правительством Германии, что немцы могут беспрепятственно уехать с занятых Красной Армией территорий. На этот раз отбор был либеральным, доказательств расовой чистоты отъезжающих уже не требовали. И латышей, не желавших жить при советской власти, если они могли представить хоть мало-мальские доказательства своего родства с немцами, Германия согласна была принять, а СССР – отпустить.

* * *

17 июня 1940 года я, как обычно, работал в «Универсале». Вошла очередная покупательница и сказала, что на привокзальной площади видела русский танк. Около пяти часов я по бульвару Райниса прошел туда, посмотреть. В то время на улице Марияс и на привокзальной площади, выглядевшей совершенно иначе, чем теперь, было много магазинов, предлагавших широкий выбор товаров жителям села, иностранцам, прибывшим и отъезжающим. Я увидел, как подростки швыряют камни в магазинные витрины; какой-то мальчишка громко хвастался: «У меня уже шестая!». Сегодня я сравнил бы поведение толпы вечером 17 июня 1940 года с беспорядками на Домской площади 13 января 2009 года[66 - Речь о массовых беспорядках на Домской площади в Риге в январе 2009 года, вызванных экономическим кризисом.Митинг, на который по призыву профсоюзов и оппозиции собралось от 10 до 20 тысяч человек, сначала носил мирный характер, затем перерос в беспорядки у здания Сейма. Полиция арестовала тогда 137 человек, позднее представших перед судом.]. С одной стороны, там были левонастроенные граждане, с другой – просто хулиганы, готовые крушить все подряд. Я повернулся и пошел прочь, мне битье стекол не по вкусу. В Старом городе я видел Улманиса, он ехал в открытой машине и махал рукой с зажатой в ней кепкой. Видно было, что он хочет успокоить взволнованную публику. Я слышал и его речь: на территорию Латвии входит дружественная армия. Сказанное им людей успокоило. Я могу сказать это с уверенностью, поскольку наш книжный антиквариат в то время напоминал небольшой политический клуб, где свои суждения высказывали самые разные люди.

Нужно принять во внимание невероятное, чисто азиатское коварство, с каким все было разыграно. Вначале был предложен всего лишь договор о военных базах СССР в Балтии. Даже Черчилль приветствовал этот шаг: вопрос стоял о создании восточного фронта против Гитлера. Латвия никого не интересует, борьба идет между мощными державами. С советской стороны дано обещание не вмешиваться во внутренние дела Латвии, и оно поначалу свято соблюдается.

Все высшее командование Латвийской армии составляли бывшие царские офицеры, русский язык им был ближе немецкого. Я говорил с генералом Отто Удентиньшем, когда мы в пятидесятых годах ежедневно виделись в диетической столовой на углу улиц Стучкас и Кирова (теперь Тербатас и Элизабетес). Он вспоминал: «В то время в штабе все шло как обычно. Как-то генерал Балодис сказал: когда начнется война с немцами, – а она неизбежна, – мы будем воевать вместе с русскими, но не под русскими».

Когда советские войска пересекли границу Латвии, военный министр Беркис послал навстречу командующему Белорусским военным округом Павлову генерала Удентиньша – подписать конвенцию с латышской стороны. Павлов удивился: «Какие конвенции? У меня уже есть приказ – батальон в Талсы, в Виндаву (Вентспилс) – два батальона. О чем тут еще говорить?». В конце концов какую-то бумагу подписали, так сказать – если уж вам это так нужно, нате!

Есть такая книга – «Кадет, огонь!», автор Павилс Кланс. Там описаны события 17 июня: кадеты, воспитанники Латвийской военной школы, не могут понять, что происходит. Красная Армия вошла на территорию Латвии, а мобилизация не объявлена и в школе все идет так, словно ничего не случилось. Но кадетов учили защищать Латвию с оружием в руках. Им столько раз твердили о подвигах, о славных битвах, о мужестве защитников родины. Один кадет восклицает: «Зачем же все это было нужно? Все эти парады, знамена, награды? Все – псу под хвост?!».

Никакого и тем более военного сотрудничества между странами Балтии не было. Каждая страна действовала на особицу. Улманисом двигала мысль, что необходимо сохранить живую силу страны – людей, что война была бы гибельной для народа. Нужно сказать, летом 1940 года сопротивление и в самом деле было бы уже бесполезным. Противодействие было возможным скорее осенью 1939 года, когда за спиной латышских солдат еще не было советских военных баз.

Сегодня принято ссылаться на пример Финляндии, выстоявшей в Зимней войне[67 - Зимняя война (фин. Talvisota) – советско-финская война, длившаяся с 30 ноября 1939-го по 13 марта 1940 года.]. Однако нужно понимать, что в случае Балтии такой исход был сомнителен. В Финляндии между озерами и морем на узкой полосе земли была построена линия Маннергейма[68 - Линия Маннергейма – комплекс оборонительных сооружений на Карельском перешейке.]. От нее дальше на Север начинаются непроходимые болота. Я говорил и с немцами, и с русскими, которые сражались в этих самых болотах, – там погибло множество народу. Танкам в той местности негде было развернуться. Географическое положение Финляндии совершенно иное, чем наше.

20 июня было образовано новое правительство. И притом какое! Знаменитый писатель – Вилис Лацис, два генерала Латвийской армии[69 - В Народное правительство Латвии 1940 года входил только один генерал, Роберт Дамбитис. Под вторым генералом, возможно, подразумевается Роберт Клявиньш (1884–1941), ставший командиром корпуса в Балтийском военном округе и генерал-лейтенантом Красной Армии. Расстрелян в Москве в 1941 году.]. Один из которых, Роберт Дамбитис, – латышский воин номер один, ведь это он 17 ноября 1918 года, накануне провозглашения независимости передал свое воинское подразделение в распоряжение республики. О событиях 1940 года он потом рассказывал: мне обещали свободную, дружественную Советскому Союзу Латвию без Улманиса. Я подумал – почему бы и нет?

В правительство вошел и профессор, микробиолог Август Кирхенштейн, после революции Пятого года работавший в Швейцарии, в Цюрихе, в годы Первой мировой войны ведавший ветеринарной службой Сербской армии, затем вернувшийся в Латвию, – немного чудаковатый, правда, но чего еще ждать от профессора. При этом в правительстве не было ни одного коммуниста! Послы Латвии в зарубежных странах (в Англии и США) не протестовали, так как снаружи это вовсе не выглядело ликвидацией государства. Подчеркивалось, что передача дел от министров прежнего правительства к вновь назначенным должна происходить в обычном порядке.