XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим
Гунта Страутмане

История как рассказ о прошлом всегда находится в точке скрещения искусства и политики. С тех пор как история стала наукой, она опасно приблизилась к политике. Это заставляет задаваться вопросом: кому или чему служит история, кому или чему – историк? Петр Крупников, как и другой знаменитый историк Никколо Макиавелли, родился во Флоренции и, вероятно, унаследовал от него основную тему своих научных интересов – «власть и общество», «личность в истории». По своей культуре мышления Петр Крупников ближе к французской школе «Анналов», которая, чтобы понять ход истории, обращается к исследованию ментальностей, к человеческим характерам, социальному статусу и мировоззрению. Для него история – не только знание о прошлом, но сумма интеллектуальных опытов, не учитывая которые мы сужаем понимание и сегодняшней нашей жизни, свою способность разумно действовать в современных ситуациях.

Масштаб личности и значимость научных изысканий Петра Крупникова только сейчас могут быть оценены по достоинству русским читателем. В научных кругах Латвии и Германии, в университетской среде, Крупников был популярен не менее, чем Лев Гумилев в России, благодаря своему выдающемуся дару лектора. Он умел оживить прошлое в настоящем, его лекции воспринимались как законченные произведения искусства. Свои мемуары на исходе жизни он диктовал по просьбе сына своей бывшей студентке Дагмаре Бейтнере. Их текст был обработан Гунтой Страутмане, переведен с латышского Роальдом Добровенским и теперь представлен вниманию русского читателя.

Гунта Страутмане (на основе интервью, проведенных Дагмарой Бейтнере)

XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Петр Крупников

19.03.1920 Флоренция – 20.02. 2009 Рига

Профессор истории, выдающийся лектор, приглашенный профессор многих университетов мира, автор ряда книг и множества научных статей изучал историю взаимоотношений Латвии и Германии, особое внимание уделяя при этом теме балтийских немцев.

После первых лет жизни, проведенных в Париже и Берлине, он обосновался вместе с семьей в Риге, где и прожил бо?льшую часть жизни. Несмотря на воспитание, полученное в интеллектуальной атмосфере состоятельной буржуазной семьи, вслед за старшим братом он включился в коммунистическое подполье. В годы Второй мировой войны служил в Советской Армии. В 1946 году в качестве переводчика участвовал в процессе над военными преступниками в Риге – малом Нюрнберге, как тогда говорили. В 1953 году окончил исторический факультет Латвийского государственного университета. В послевоенные годы руководил Центральным лекторским бюро. Был доцентом, заведовал кафедрой в Латвийской сельскохозяйственной академии. С 1964 года вплоть до восстановления независимости Латвии преподавал в Латвийском университете, большей частью новую и новейшую историю (факультет философии и истории). В советские годы, работая в крайне идеологизированной сфере общественных наук, П. Крупников умел интеллектуально дистанцироваться от официальной идеологии, сохранить свободный, аналитический и критический взгляд на историю и общественные процессы; тому же учил он и своих студентов. Обширными познаниями и выдающимся мастерством лектора профессор приобрел авторитет не только в Латвии, но и в международной научной среде. С 1992 года П. Крупников жил главным образом в Германии, лето проводил в Латвии. В качестве приглашенного профессора читал лекции в Стокгольмском, Уппсальском, Стенфордском, Нью-Йоркском университетах, в высших учебных заведениях Беркли, Болоньи, Флоренции, Салоник, Тель-Авива, Базеля и в шестнадцати университетах Германии.

Уважаемые читатели!

Перед вами – история жизни моего отца, Петра Крупникова.

Родителей не выбирают, поэтому я считаю себя человеком, которому в жизни в этом смысле очень повезло. К сожалению, моя мать Евгения Крупникова умерла рано – в 1986 году после неудачной операции на сердце; ей было всего лишь 62 года. Зато отец прожил долгую, интересную, содержательную и деятельную жизнь. Он собирался встретить свой 90-й день рождения, однако этому не суждено было сбыться.

Годами я уговаривал, чуть ли не заставлял отца описать свою жизнь, но с этим у него как-то не клеилось – по натуре он был лектор, оратор. Чтобы выполнить такую задачу, отец нуждался в слушателе, а точнее – в собеседнике. В августе 2008 года он, наконец, связался со своей бывшей студенткой Дагмарой Бейтнере, и она взялась провести цикл интервью, содержанием которых должен был стать не только рассказ о его жизни, но и размышления о политике и истории.

Последнее из этих интервью записано в больнице 31 января 2009 года. Двадцать дней спустя отца не стало.

Когда записи этих бесед были расшифрованы, стало ясно, что, будучи ценным источником для исследователей, этот объемный материал с экскурсами в различные области истории и политики, с мгновенными переходами от одной темы к другой был бы труден для восприятия широким кругом читателей; необходимо было перевести его в другой формат. Валентина Фреймане посоветовала обратиться к Гунте Страутмане, которая в свое время помогла ей в работе над известной автобиографической книгой «Прощай, Атлантида!».

Вначале Гунта Страутмане отказалась, сославшись на свой почтенный возраст, но потом, «как цирковая лошадь, заслышавшая знакомую музыку» (ее собственные слова), захотела прочесть материал и все-таки взялась за работу, результатом которой стала эта книга. Она вжилась в текст, увлеклась; у нее возникло немало вопросов. Ответы пришлось искать мне. Я отправился в архивы и нашел редкие документы – первое удостоверение личности гражданина Латвии, выданное в свое время отцу, свидетельства о смерти его родителей и другие.

Гунта Страутмане сумела, обработав и соединив разнородный материал воспоминаний, размышлений и бесед, выстроить последовательное повествование о жизни отца, сохранив его живую интонацию, речевую манеру, высказывания. В работе ей помогала Иоланта Трейле, редактируя и дополняя текст теми интервью, которые в то же самое время – летом и осенью 2008 года – профессор Крупников дал авторам книги о факультете истории и философии Латвийского университета в советские годы. Один из них, доктор исторических наук Каспарс Зеллис составил комментарии к этой книге.

Я всеми силами продвигал становление книги от замысла до печатного воплощения с одной мыслью – запечатлеть рассказ о жизни отца, драгоценный не только для нашей семьи, для друзей и сподвижников отца и его бывших студентов, но, я убежден, нужный каждому читателю, который пожелает понять, что с нами всеми произошло и через что приходилось пройти человеку, прожившему жизнь в Латвии и Европе в XX столетии.

Хочу также поблагодарить всех, кто принял участие в издании книги отца на русском языке. К коллективу издательства Zinatne присоединился переводчик Роальд Добровенский и редактор Жанна Эзите, которая – мир воистину тесен – когда-то работала с моей мамой.

Роальд, приступая к переводу в июне 2015 года, планировал закончить его в ноябре. Но узнав о том, что ближайшая подруга моей мамы Серафима Константиновна Кугель опасается, что не успеет в свои 92 года увидеть русский вариант книги, Роальд совершил невозможное – закончил перевод в августе. За это ему огромное спасибо.

Хочу также отдельно поблагодарить семью Антон и в первую очередь Гертье Антон за всю ту заботу и любовь, которыми был окружен мой отец, живший в их доме с 1992 года. Без поддержки этой замечательной семьи отец не смог бы столь полноценно прожить эти годы.

Презентация книги состоялась 19 марта 2015 года – в день 95-летия профессора Крупникова, в здании бывшей 10-й немецкой начальной школы, теперь Рижской Шведской школы экономики. Как-то встретив ректора этого престижного учебного заведения, я поделился замыслом издать книгу об отце. Ректор помнил описанную папой встречу с ним в 2006 году и, когда латышский вариант книги был готов, любезно согласился предоставить помещение для презентации. В русское издание мы добавили фотографию с этой презентации – правнучки Петра Крупникова с его книгой. Они с интересом расспрашивали меня о каждом человеке, изображенном на фотографиях. И для меня возможность пробудить в них причастность к семейным корням стала наивысшей наградой.

Создание такой книги – коллективный труд, и от имени семьи Крупниковых я хочу высказать сердечную благодарность всем его участникам; надеюсь, общими усилиями мы сохранили для будущего свидетельство о яркой и с честью прожитой жизни.

Если бы отец был жив, он наверняка захотел бы посвятить эту книгу памяти своих родителей и братьев. Поэтому и я посвящаю наш общий труд памяти не только отца, но и самых близких ему людей.

    Дмитрий Крупников

XX век: Прожитое и пережитое

Между двумя войнами. Рига

Мои родители – волгари, как называют себя уроженцы и жители Поволжья, но так как они рано умерли, а вся моя родня оставалась в России, я знаю о них сравнительно мало. Только то, что они никогда не жили в черте оседлости[1 - Черта оседлости – особые области Российской империи, в которых дозволялось селиться евреям. Существовала с 1791 по 1917 год.]– этаком большом гетто, устроенном в западных губерниях царской России, где в скученности и чаще всего в нищете проживали в захудалых местечках миллионы евреев.

Мой дед со стороны отца был столяр; со временем он стал хозяином большой мастерской, а затем и фабрики венской гнутой мебели в Самаре. Это было средних размеров предприятие, внесенное в общероссийский промышленный реестр. Что делал мой дед по материнской линии, я толком не знаю. Слышал, что осенью, когда в Поволжье собирали урожай, он объезжал поместья, что-то покупал. Не зря о евреях говорят, что они досконально знают, кто были Авраам, Исаак, Иаков и Моисей, но не могут сказать, кем был их прадед. И мои сведения простираются хорошо если до поколения дедов.

Когда в 2004 году я был в туристическом круизе по Волге и корабль сделал остановку в Самаре, где перед революцией моему отцу принадлежали два завода, я, воспользовавшись возможностью, зашел в городской архив. Оказалось, еще в первые советские годы здесь выкинули все дела налогового департамента, поскольку они никого не интересовали. «Это были всякие буржуйские дела», – объяснила мне сотрудница архива. Но зато нашлась телефонная книга 1909 года, где обнаружились адрес и телефон конторы моего отца, и она указала мне здание, где та располагалась. Еще выяснилось, что в годы НЭПа[2 - НЭП – Новая экономическая политика, сменившая в Советской России политику «военного коммунизма», была принята весной 1921 года.Она допускала рыночные отношения, привлечение иностранного капитала, существование малых и средних частных предприятий. Но уже с середины 1920-х гг. начались попытки ее свертывания.НЭП был отменен с переходом к плановому хозяйству, началом коллективизации, индустриализации СССР.11 октября 1931 года было принято постановление о полном запрете частной торговли в СССР.] завод возродился уже как артель[3 - Артель – в России и СССР добровольное объединение людей для совместной работы.] «Красная Волга». Это было и все. Добавлю, что знаю латышей, проследивших по церковным книгам прошлое своего рода вплоть до XVI столетия.

Обе семьи – и отца, и матери – были очень большими. Хотя многие дети умерли в младенчестве, выживших оказалось тоже немало. Моего отца приняла в дом тетя, у которой своих детей не было, и он вырос в Астрахани. Вместе с другими мальчишками продираясь в поисках приключений к дельте Волги, он не догадывался, что этот опыт пригодится ему много позже, в его взрослые годы. В свою очередь моя мать Мария Капшицер всю жизнь таила обиду на своего отца, не пустившего ее учиться в Петербург. Мать блестяще закончила Симбирскую женскую гимназию и очень хотела изучать медицину. В университеты женщин тогда еще не принимали, поэтому мама надеялась поступить на высшие женские курсы, дававшие если и не высшее, то хотя бы какое-то медицинское образование – специальность, которая позволила бы ей быть независимой от мужа. Однако дед считал, что юная девушка, живя одна в Петербурге, непременно собьется с пути.

Когда собралась поехать учиться в Петербург следующая дочь Лидия, бывшая пятью годами младше моей матери, дед стал сговорчивее и ей уже не препятствовал. Лида уехала в Петербург учиться на зубного врача. Когда она устраивалась на новом месте, выяснилось, что евреям для проживания в российской столице необходимо иметь документ о какой-либо профессиональной принадлежности. Ей предлагали купить желтый билет – удостоверение проститутки[4 - Ограничения черты оседлости не относились к купцам первой гильдии, людям с высшим образованием, а также зарегистрированным проституткам.], то был самый простой способ остаться в Петербурге, но Лидия наотрез отказалась, и ее выслали обратно в Оршу – город, записанный в паспорте как место ее рождения, но в котором она никогда не жила. В конце концов Лиде все же повезло. По пути в Оршу она познакомилась с пожилым евреем, доставшим ей нужную бумагу, – по этой справке Лидия была швеей. Девушка вернулась в Петербург, поступила на курсы и овладела избранной профессией.

И остальные мои тетки, младшие сестры матери, чему-нибудь да учились. Одну из них мне удалось встретить, но многого я от нее не узнал – она к моменту свадьбы моих родителей была еще совсем маленькой.

Я только знаю, что когда все переженились и в семьях по отцовской и материнской линии появились внуки, в дни рождения дедушек и бабушек все собирались у них дома, и двоюродные братья и сестры знакомились друг с другом. То был целый клан, особенно как раз по материнской линии (семью со стороны отца я знал меньше). Один мой дядя, брат матери Борис Капшицер разыскал меня в 1947 году, когда приезжал в Ригу из Ленинграда со своей дочкой и внучкой. Внучка еще жива, мы встречаемся, когда она приезжает в Ригу из Петербурга. По характеру она очень похожа на мою маму, и уже за это я ее очень люблю.

Двое или трое братьев моей матери еще в ранние годы были отправлены учиться и работать в Америку. В то время это было довольно обычным делом. Сыну, которому только что исполнилось пятнадцать, давали пару золотых рублей и рекомендательное письмо, покупали билет четвертого класса на пароход и – в путь, пускай зарабатывает на жизнь сам! В Америке мои дядья трудились на стройках, перепробовали много других дел; предприимчивости им было не занимать, и через семь-восемь лет, сколотив некоторый капитал, они вернулись в Россию – в канун Первой мировой войны и революции.

В 1947 году, впервые оказавшись в Ленинграде, я решил зайти к одному из них, дяде Мише. Моя мать единственная умерла рано, остальные в семье жили подолгу. Когда я появился у него, дяди Миши в квартире не было – он пошел в погреб за углем. Через несколько минут он поднялся домой – на четвертый этаж – с мешком угля на спине, изучающе осмотрел меня и спросил: «Ты Манин сын?» – «Да». Тогда он открыл ящик комода, достал бутылку водки, водрузил ее на стол и полчаса спустя уже пел во все горло песню американских строителей.

Дядя Боря в Самаре окончил реальное училище; он рассказывал, что в царское время там давали и хорошие теоретические знания. В конце жизни он покупал старые машины и дома изготавливал из них запчасти для велосипедов – в магазинах их вечно не хватало. Так он подрабатывал совсем недурно.

Мой отец в последние годы жизни, причем он умер не в такие уж преклонные годы, совершенно сломался. Его двоюродный брат считал, что его подкосил отъезд из России в 1918 году, – если бы по милости большевистской революции вся жизнь моего отца не была загублена, с ним бы ничего подобного не случилось. Теперь мне кажется, причиной того, что отец так внезапно сдал, была болезнь Альцгеймера, которую в то время еще не умели диагностировать.

Мне врезался в память один разговор с матерью в Риге, я был тогда уже подростком. В квартире на улице Сколас, 4 у нас была просторная кухня с большим столом. Это был как бы центр дома. В тот раз мы сидели за столом втроем, отец тоже. Вот он поднялся, очень медленно, по-стариковски сгорбившись, вышел из кухни. Мы с мамой оба посмотрели вслед, и мама печально сказала: «И таким он останется в твоей памяти…» – «А в твоей? Каким он останется в твоей памяти?» – спросил я. И она принялась рассказывать.

После свадьбы отец, работавший на заводе у своего родителя, сказал ему: «Я не хочу быть просто наемным рабочим. Хочу быть твоим компаньоном». «О'кей! – ответил ему отец. (Ну, «о'кей» он вряд ли сказал, наверное, что-нибудь вроде «Ладно!».) – А где же твой вклад?» У моего отца ничего не было. И зарабатывал он на фабрике моего деда столько, что отложить ничего не получалось. Тогда отец начал занимать у знакомых деньги. Налево, направо, где только мог. И с одолженными деньгами поехал на торги, где оптом сдавали протоки в дельте Волги на время нереста рыбы. То была своего рода лотерея. Рыба во время нереста шла не по всем ответвлениям и протокам, заранее нельзя было знать, где будет густо, а где пусто. Насколько я помню, отец заплатил за три протоки, и ему повезло – рыба шла по всем трем.

Мать ездила с ним вместе и теперь мне рассказывала о тех днях. Действовать надо было молниеносно, чтобы полностью использовать те несколько дней, когда рыба мечет икру. Отец не слезал со своего вороного коня. Он поспевал и тут и там, давал указания рабочим, подвозил сети, следил за тем, как разделывают рыбу, и все такое прочее. Мама рассказывала, и глаза ее блестели. «Если бы ты видел, какой он был – верхом на коне, все умеющий и знающий! Ты бы тоже порадовался от души!»

Вернувшись в Самару, отец выложил перед дедом на стол пачку денег и сделался его компаньоном. Дед вскоре заболел и умер, хотя ему было всего-то лет пятьдесят. В то время люди не жили так долго, как, например, я сейчас. Фирма перешла к отцу и называлась «Фабрика венской гнутой буковой мебели Якова Петровича Крупникова».

Позже (это было еще до Первой мировой войны) мои родители переехали в Петербург. Со временем отец сделался главным представителем нескольких крупных уральских заводов и приисков. Он покупал за границей машины и оборудование, занимался организацией продаж, выступал посредником. Со временем он приобрел акции предприятий, с которыми имел дело. В конце концов отец сделался весьма состоятельным человеком. Семья занимала квартиру в девять комнат, в одной из которых помещалась мамина библиотека. Как я слышал от старых ленинградцев, библиотека была колоссальная. Между прочим, еще в 1917 году, незадолго до Октябрьской революции отец купил дом на Кутузовской набережной, 16[5 - В то время, до 1918 года, – Французская набережная, поскольку именно на ней находилось посольство Французской республики. Кутузовской набережная стала называться лишь с 1945 года.]. Здание не назовешь эксклюзивным, зато местоположение – без спору исключительное. Если бы я как прямой наследник мог получить этот дом, я бы теперь был богачом.

* * *

Мои старшие братья Григорий и Илья родились первый в 1906-м, второй в 1908 году. Оба учились в знаменитой Петербургской школе Petrischule[6 - Петришуле (по-немецки официально Sankt Petri-Schule) – Школа Святого Петра – основана в Санкт-Петербурге в 1709 году и предназначалась первоначально для детей переселенцев из Германии и балтийских немцев. Довольно быстро сделалась элитарным учебным заведением. В ней, в частности, учился русский композитор Модест Мусоргский.]. Семья принадлежала к зажиточному слою горожан.

Когда в 1918 году начался красный террор[7 - В то время, до 1918 года, – Французская набережная, поскольку именно на ней находилось посольство Французской республики. Кутузовской набережная стала называться лишь с 1945 года.], отец понял, что в Петербурге больше оставаться нельзя, и со всей семьей и пожитками двинулся в путь. Сначала в оккупированный немцами Киев. Дорога была сопряжена с трудностями, опасностями, надо было как-то перебраться через границу «красных». Помогли местные крестьяне, уже поднаторевшие в таких делах. Отец бежал вместе с одним своим русским другом, железнодорожным генералом. Когда они оказались на другой стороне, пригодился немецкий язык моих братьев. Родители по-немецки не говорили.

Сестра матери, тетя Лида перебралась в Киев со всеми вместе; там ее ждала судьбоносная встреча – она познакомилась со своим будущим мужем, братом моего отца Осипом Крупниковым, который до войны учился в Льеже. Так как Льеж был занят немцами в самом начале войны, в 1914 году, он следующие четыре года провел в Германии в качестве гражданского пленного[8 - Гражданские пленные – подданные враждебных государств, которые в годы Первой мировой войны были интернированы и размещены в специальных лагерях.] и в конце войны оказался в оккупированном немцами Киеве. Так два родных брата стали мужьями двух родных сестер.

Пересекли границу, и на первой же станции немцы предоставили в распоряжение железнодорожного генерала салон-вагон, который ему полагался по должности. Наконец-то появилась возможность принять душ, избавиться от вшей, блох и бог весть каких еще паразитов; мама рассказывала, что вымылась трижды и, кажется, готова была содрать с себя кожу, лишь бы освободиться от непрошеных гостей.

В салон-вагоне они доехали до Киева, где немцы тут же предложили генералу какой-то пост на железной дороге, а генерал помог устроиться и отцу. Так оно и шло вплоть до 9 ноября 1918 года, когда немцы проиграли войну[9 - 9 ноября 1918 в Германии произошла революция, была свергнута монархия и провозглашена республика.11 ноября в Компьенском лесу Германия подписала перемирие, таким образом фактически прекратив военные действия.] и начали отступать. Родители тоже подались дальше – в Одессу, оккупированную на тот момент французами, сербами и греками[10 - Экспедиционные корпуса стран Антанты (Франции, Греции, Сербии)появились в Одессе в конце ноября 1918 года и находились там до апреля 1919 года.].

В Одессе я и был запланирован. Родители решили, что когда Григорий и Илья покинут родное гнездо, нужен будет кто-то, кто останется с ними. Случилось так, что тогда же и там же, в Одессе, был «сочинен» и мой кузен, которого так же, как меня, возможно, в честь деда, назвали Петром.