Короли океана

– Меня убили, – все тем же чуть насмешливым тоном прервал его граф. – Да вы не тревожьтесь, дорогой доктор, это для всех остальных я мертв – для вас же, и только для вас, я по-прежнему живой.

– Но, бога ради, зачем?..

– Затем, – отвечал граф с некоторой горячностью, – что, будучи непреклонным с другими, я должен быть непреклонным и с собой. Таков закон – око за око. Осудив виновных, я осудил и себя. И теперь исчезаю, как и они. Быть может, – с чувством прибавил он, – Бог простит меня за суд над собой перед лицом той страшной кары, которую я себе уготовил.

– Друг мой, – дрожащим от волнения голосом вскричал доктор, – я восхищаюсь благородством вашей души, но заклинаю, подумайте о своей матушке и сестре!

– Я все обдумал, доктор. И все решил. Так что больше не уговаривайте меня – бесполезно.

– Жаль! – промолвил доктор, печально понурив голову.

– Возьмите эти бумаги, – продолжал меж тем граф. – Пора кончать с этим делом, старина, не то у меня сердце разорвется: еще час, и я либо рехнусь, либо свалюсь замертво к вашим ногам.

– Повинуюсь, – отвечал доктор, машинально беря бумаги, которые протянул ему граф, – и сделаю все, что вы потребуете, клянусь.

– Я знал это. Вот мое завещание. Оно помечено задним числом – прошлым годом и от начала до конца писано моею рукой. Я назначаю сестре опекуна и отписываю ей все мое состояние – с подробностями вы ознакомитесь; оно составляет, по моим подсчетам, около трех миллионов ливров – в земельных угодьях, кассовых ордерах и так далее. Я последний в моем роду и, стало быть, его глава. И передать все мои блага сестре не составит никакого труда. Так вы согласны выполнить это поручение в знак преданности?

– Да, согласен, друг мой. Но разве вы не повидаетесь с матушкой и сестрой?

– Перечитайте письмо адмирала де Шабана, дорогой доктор, – с горечью отвечал граф, – и обратите внимание на дату. Я умер семнадцатого мая, а сегодня у нас второе июня, и вот уже шестнадцать дней, как право на мое наследство вступило в силу. К тому же в интересах сестры я не должен видеться с нею, как это для меня ни прискорбно.

Тут снова появился слуга.

– Что вам угодно? – удивился доктор. – Разве я не говорил, меня ни для кого нет!

– Госпожа вдовствующая маркиза де Манфреди-Лабом и госпожа Санция де Манфреди-Лабом настаивают на свидании с вами, доктор Гено, – почтительно отвечал слуга.

Доктор и граф обменялись странными взглядами.

– Буду иметь честь принять этих дам через пять минут, – сказал доктор, едва выговаривая слова.

Слуга поклонился и вышел.

– Вот видите, доктор, – молвил граф, у которого лицо побелело как полотно, – им тоже стало известно о моей смерти. Боже! Боже мой! Ни за что на свете! О, какую же страшную кару наложил я на себя!

Он несколько раз провел рукой по лбу, вскочил и через несколько мгновений с дрожью в голосе произнес:

– Прощайте же, доктор! Прощайте навсегда!

Доктор открыл ему свои объятия, и они еще долго стояли молча, в обнимку.

– Ладно, – наконец воскликнул граф, – прочь недостойные слабости! Так надо! Как вы намерены меня выпустить?

– Идемте, – отвечал доктор.

Он провел графа черным ходом к потайной двери и отворил ее.

– Прощайте, доктор, – молвил граф, – перепоручаю их вам, ведь теперь, кроме вас, у них больше никого нет.

– Я буду вашей сестре отцом, – сказал доктор, – клянусь вам, Людовик. Но, – прибавил он нерешительно, – есть бедное существо, о котором вы мне ничего не сказали. Оно невинно, и тем не менее тяжкое проклятие лежит на его голове.

– Старина, – отвечал граф, нахмурив брови и побледнев еще сильнее, – я не понимаю и не желаю понимать ваших намеков.

– Людовик!..

– Как только я переступлю этот порог, – горячо прервал он доктора, – меня уже больше не будет ни для кого на свете. Вы мой душеприказчик и опекун Санции, и сердце подскажет вам, как поступить дальше. Прощайте! Прощайте! – упавшим голосом закончил он.

Несколько раз пожав врачу руки, граф спешно спустился по лестнице, не желая больше ничего слышать.

Доктор еще какое-то время стоял как вкопанный, задыхаясь от отчаяния.

– Какой храбрец! – проговорил он. – Бедный Людовик, неужто злой судьбе было угодно осквернить твою благородную душу!

Он печально покачал головой, подавил вздох, утер лицо от слез и нетвердой походкой вернулся к себе в кабинет, где его уже дожидались бледные, охваченные тревогой и горем мать и сестра того, кто только что без малейшей пощады к себе подчинился немилосердному закону – око за око.

Прошло много лет. О графе Людовике де Манфреди-Лабоме не было ни слуху ни духу. И имя его скоро позабыли в водовороте политических событий, потрясших Францию в пору несовершеннолетия короля Людовика XIV.

Книга первая

Олоне

Глава I

Как экипажу испанской пироги «Сан-Хуан де Диос» явился призрак и что за этим последовало

15 июля 1674 года в два часа ночи покрытое бурунами море штормило, как после урагана. Ослепительно-яркая луна в экваториальном небе, усеянном блестящими, точно алмазы, звездами, мелькала за редкими облаками, гонимыми юго-восточным ветром. Снова и снова заливала она серебром пенные гребни волн, отражаясь в изломанной зыбью океанской шири, словно в зеркале.

Военная испанская пирога, пронзая ночную мглу, неслышно продвигалась вдоль берега острова Куба, держась от него на расстоянии не больше двух кабельтовых, – под покровом тени, отбрасываемой высокими островными горами.

Давайте опишем в двух словах этот тип легкого суденышка, ныне уже совсем позабытый, но весьма распространенный на Антильских островах во времена, о которых идет речь, и особенно незаменимый в каботажном плавании.

Эта пирога, длиной девяносто и шириной восемнадцать французских футов[11 - Французский фут – мера длины, равная 0,3248 м.], заострялась к носу, сохраняя в среднем шесть футов по ширине кормы. То была своего рода полугалера с экипажем из ста двадцати человек и командой в сорок гребцов. На корме у нее помещалась батарея из четырех камнеметных орудий, а на носу – девятифутовой длины шестифунтовая пушка. Осадка этой пироги составляла пять футов, а легкость ее была такова, что она погружалась в воду всего лишь на полтора фута и, таким образом, могла подниматься по течению рек до определенной высоты.

Наша пирога, называвшаяся «Сан-Хуан де Диос», имела две мачты с латинскими[12 - Латинский парус – треугольный парус, названный по месту первоначального распространения (в странах Средиземноморья); обычно крепится передней кромкой к мачте и стеньге (надставной мачте), поднимаемой вместе с парусом вдоль мачты.] парусами; но сейчас мачты на ней были опущены на стандерсы – железные вилообразные стойки, установленные посередине судна.

«Сан-Хуан де Диос» покинул Гавану незадолго до восхода солнца, но в открытом море капитан велел убрать мачты, в уключины вставили весла, и дальше судно уже шло на веслах.

К тому времени, когда мы вернулись к нашему рассказу, за исключением капитана, который с ночной подзорной трубой в руке как будто с тревогой оглядывал морской горизонт, возбужденно расхаживая взад-вперед по корме, и впередсмотрящего, приставленного к погонной пушке, да рулевого матроса, весь экипаж, похоже, спал; впрочем, не спали, понятно, и гребцы – они работали веслами чисто машинально, понукаемые монотонными командами.

Группа гребцов состояла целиком из карибских рабов – жалких, затравленных индейцев, с которыми испанцы обращались с крайней жестокостью, отчего рабство для них было во сто крат тягостнее, нежели для христиан, попадавших в плен к мусульманам.

Между тем у кормового люка, наполовину скрытые за кучей парусов, сидели двое, облокотясь спиной на легкую шлюпку, единственную на пироге, и тихо, хотя и несколько оживленно, разговаривали. Что примечательно и что заслуживает нашего внимания, так это то, что эти двое были одеты как пираты с Тортуги[13 - Тортуга – островок (ныне Тортю) близ северо-западного побережья Санто-Доминго.], – впрочем, об их наряде мы еще успеем рассказать, а в довершение всего, разговаривали они по-французски. Им обоим, похоже, было лет по сорок пять – сорок шесть; обоих же отличали резкие черты, надменное, суровое выражение на лице и хмурый взгляд.

Присутствие двух пиратов, заклятых врагов сыновей Кастилии, на борту испанского корабля могло показаться тем более невероятным, что эти двое держались совершенно свободно и были при оружии – длинных буканьерских ружьях и ножнах из крокодиловой кожи, из которых торчало по три ножа и штык-тесаку.

Каким же ветром их занесло на борт «Сан-Хуана де Диос»? Сказать это на судне никто не мог, кроме разве что капитана.

Когда рында пробила две двойные склянки, означавшие два часа, наши искатели приключений встали, потянулись и, неспешно подойдя к самому борту пироги, облокотились на релинги.