Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918

Доктор Божевский по мобилизации был назначен главным врачом этого госпиталя. Он по специальности хирург и до войны работал в больнице. Когда начались бои, он заранее уже был осужден отдать все свое время хозяйству и отчетности, предоставляя всю хирургическую работу другим, часто молодым и неопытным врачам. Поэтому, когда раненых навезли много, он поехал к крепостному инспектору и просил хоть временно уволить его от занимаемой должности как неспособного по хозяйственной части… И теперь он почувствовал себя на своем месте около раненых.

И новый врач оказался тоже на месте. Он пришел к вечеру в госпиталь, познакомился со всеми; пошел прямо на кухню и приказал варить суп во всякой посуде, какая нашлась в кладовых. Потом поехал в город, скупил весь выпеченный хлеб, какой только нашелся в городе, и заказал печь еще. Накупил яиц, молока, масла, сахару, чаю. Он знал, что надо делать, чтобы удовлетворить потребности голодных, измученных и полузамерзших раненых. Некоторые ведь не ели по несколько дней!

Когда вернулся с едой Гайдамакин и сказал, что все готово, я пригласила доктора Божевского:

– Идемте на кухню! Там есть кое-что закусить. А потом будем работать. – Я знала, что он так же, как и я, не выходил целый день из перевязочной, только все время курил. Когда я была дома в Баку, сам доктор и его жена, которая приезжала к нему в Карс, очень были внимательны к моему мужу и часто приглашали его к себе.

– Идемте, идемте, доктор, скорее.

– Откуда у вас взялась еда? – спросил он меня по дороге в кухню.

– Мой солдат что-то принес для меня.

В кухне на столе, накрытом салфеткой, была расставлена масса вкусных вещей: хлеб, масло, молоко и ветчина. Когда доктор увидел все это, то пришел в отличное настроение и сказал:

– Вот как шикарно! Сколько всякой еды! А вот одного ваш денщик не догадался принести – водочки! С такой-то закуской да рюмочку выпить было бы как раз хорошо…

– Да ведь я не пью! Он и не принес. Где ты достал все это, Гайдамакин?

– В гостинице, барыня.

Доктор оборачивается.

– А, здравствуй, Гайдамакин! Вот за здоровье твоей барыни закушу и я…

В кухню вошел новый главный врач. Мы познакомились. Это был немолодой уже мужчина, лет под пятьдесят, с брюшком, но отлично одетый, затянутый крепко ремнем по толстому животу. На плечах широкие серебряные полковничьи погоны.

– Доктор, садитесь к столу. Хотите чаю? И закусить с нами?

– Да я обедал сегодня!

– Когда?

– В три часа дня!

– А теперь половина первого ночи! Доктор, сколько сейчас у нас раненых в госпитале? – спросила я.

– Да сейчас я просматривал списки, прибывших уже больше тысячи. Но к завтрашнему утру нужно ждать прибытия главной волны раненых. Вот, видите, запаслись едой; все кухонные котлы варят суп. Солдаты голодны. Бой идет уже много дней. Мы приготовили помещение; вон, напротив, большая и чистая казарма. Настлали сена, открыли электричество и натопили печи.

– Мы там уже были! Отлично для такой массы раненых.

– Ну и хлеба запас сделал; к утру привезут тысячу пудов! Все сделал, что смог!

«Вот молодец! В такой короткий срок, а сколько нужных, необходимых вещей сделал!» – подумала я.

– Да, к нам прикомандировали двенадцать врачей, тридцать сестер и много санитаров. Думаю, справимся… Видите ли, ничего серьезного мы сделать не можем. Наша роль будет заключаться в том, главным образом, чтобы только поправить повязки, накормить, отогреть и, не медля ни минуты, грузить в поезда и отправлять всех в тыл… Задерживать здесь будем только тех, кто нуждается в немедленной операции…

Боже мой, как он хорошо говорит! И, наверное, так и распорядиться может!..

– Простите, сестра, как ваша фамилия?

Я назвала.

– Давно я был знаком с вашим мужем. Он служил в Кабардинском полку?

– Да.

– Мы с ним встречались в Эриванской губернии во время набора новобранцев. Я очень рад познакомиться с вами. А где он сам теперь?

– В Сарыкамыше. – С болью в сердце я рассказала все подробности о нашей неожиданной разлуке.

– Ну, не волнуйтесь, раз он поехал к кабардинцам, они его не выдадут. Вот увидите, выйдут из этой переделки с полной победой. Раз здесь, в тылу, где турок никто не ожидал, их все-таки бьют повсюду, то уж там, ближе к фронту, наших не напугаешь никакими обходами! Сами же турки первые пожалеют, что забрались так далеко! Только уж назад уйти им едва ли придется!.. Но что я слышал у крепостного инспектора! Он говорил, что в Сарыкамыше все госпитали брошены, а персонал бежал. Многие задержались здесь (вот их-то нам и прислали в помощь), видно, не решаясь ехать дальше. Сегодня, когда я ему докладывал о нашем затруднении насчет недостатка персонала, он мне все это и рассказал.

Мы очень уж долго засиделись в кухне. Там, верно, за это время привезли еще много раненых! Я стала прощаться:

– Я очень рада, доктор, что вы знаете моего мужа, мне это особенно приятно сейчас…

– А вы, сестра, не беспокойтесь и не волнуйтесь! Верьте русскому солдату! Он вызволит из всех бед! Всегда вызволял и на сей раз опять вызволит! Будьте уверены! А мы с доктором Божевским пока охранять вас будем и по возможности развлекать, чтобы вам не было очень скучно без мужа, – шутил главный врач, как истый кавказец.

Мы все вместе вышли из кухни.

– Гайдамакин! Ты больше мне не нужен, иди спать.

– Что вы, барыня! Я не пойду. Что это! Вы будете работать, а я спать… Может, что вам нужно будет; так я здесь буду ждать.

– Хороший солдат у вас, Тина Дмитриевна, – сказал доктор Божевский.

– Да! Он у нас живет четвертый год и очень любит моего мужа. Уезжая, муж сказал, что поручает ему беречь меня. Вот он теперь и смотрит за мной, как за маленьким ребенком. Правда, у него другого дела-то и нет.

Мы пришли в новое помещение, и я не узнала его, столько там было народу. Много незнакомых врачей в белых халатах, а еще больше сестер. Все были заняты перевязками. И много городских дам. Они раздавали раненым всякую еду и горячий чай. Мы стали осматривать и перевязывать тоже, стараясь как можно меньше беспокоить их. Многие из раненых уже спали, несмотря на голод и боль в ранах.

Пришел главный врач со списком в руках.

– К семи часам утра подадут санитарный поезд. К этому времени нужно напоить раненых чаем и приготовить к отправке.

До пяти часов утра мы перевязывали. Потом санитары принесли в ведрах чай, корзины свежеиспеченного хлеба, вареных яиц, свиное сало, нарезанное ломтиками. Все сестры (дам уже не было) раздавали эту еду раненым, а санитары разливали в кружки чай.

– Можешь есть сам? – спрашиваю раненого.

– Нет, сестра, обе руки обморожены.

Таких оказалось очень много. Всех, кого накормили, стали одевать и выносить на подводы. Мало раздать сотням раненых еду, чай! Многих нужно ведь поить и кормить! На это уходит очень много времени. Хорошо еще, что большинство раненых не были раздеты, так и лежали в шинелях и полушубках, в бурках… Поможешь встать, наденешь ему шапку, перекинешь сумку через плечо и ведешь его на подводу. Сколько раз приходилось выходить на мороз, но я не помню, чтобы кто-нибудь из сестер простудился.

Только к десяти часам кончили отправку раненых из нового помещения госпиталя. Оставшихся тяжело раненных перенесли в основное помещение госпиталя и положили их на койки. Весь день делали им операции и перевязки. А к вечеру пришел новый обоз с ранеными.

– Сколько подвод приехало? – спросила я молоканина, фургон которого был полон раненых.

– Да много! Может, больше сотни будет! Только много ж и померзло народу! Гнать лошадей нельзя; плачут – трясет, больно! А тихо ехать в такой мороз – верная для них смерть!..