Секундант одиннадцатого

Директор СВР больше президенту не перечил, заверив установить источник утечки. Из последних монарших слов, в кризисных ситуациях, как правило, расплывчатых, уяснил: доставку Куршина в Россию ускорить, закрепив за фильтрационным центром, единственное – медицинское обследование фигуранта. И если согласится, то закодировать. Оставалось догадываться – от алкогольной зависимости или двойной игры.

Последнее, что директор вынес из встречи: прежняя дружба с президентом оберегом карьеры быть не может, не более чем смягчающее обстоятельство для оргвыводов. Если раньше об этом говорила кадровая политика Кремля, то сегодня он это прочувствовал на своей шкуре. Настолько ВВП был отчужден, а порой и враждебен, будто его собеседник – обмишулившийся клерк, а не старинный приятель из ближнего круга.

Глава 8

Октябрь 2018 г., Потсдам

Алекс отчетливо понимал, что в особняке происходит, притом что в суть действа его никто не посвящал.

Едва он обнародовал свою повинную, как Бригитта предложила сдать его вещи для досмотра. Мобильный он передал Марине еще в день прибытия, якобы в целях «безопасности», необходимость которой обосновывал мудрый, чуть подсмеивающийся взгляд. Алекс хотел было присовокупить к мобильному и свой лэптоп, но сообразил, что без пароля Wi-Fi тот нефункционален. Да и была ли в доме общепринятая связь?

Между тем компьютер вместе с пожитками, пусть деликатно, но со вчерашнего дня отнят и как-то не верилось, что когда-либо вернется к хозяину целым и невредимым. Доносившиеся со второго этажа звуки, походившие на вспарывание ткани, выстраивали такую перспективу; туда, наверх, секьюрити перенесли весь его скарб.

Его изолировали в одной из нижних спален с санузлом, двумя кроватями, письменным столом и телевизором, «подселив» Вольфганга для круглосуточной вахты. Тот как в воду в рот набрал, отвечая только на предложения поменять телеканал. Столовались они тут же, подавала и прибирала Марина, скорректировавшая свой недавний имидж – увлеченности Алексом (как казалось), на сложную гамму чувств – от растерянности до предвосхищения беды.

По всему выходило, что вредоносная воронка, то прихватывавшая, то дававшая передышку, заработала вновь. Но что это – цикл временной активности или конечное поглощение жертвы – Алекс пока не знал.

Тем временем строение лихорадило: к вечеру входная дверь то и дело хлопала, впуская визитеров с незнакомыми Алексу голосами, сам же актив, помимо Вольфганга, пребывал в движении, заполняя пространство энергетикой аврала. При этом новых автомобилей возле особняка не замечалось, и было не понять, откуда брались неизвестные действующие лица. Впрочем, какая разница? У шпионов своя логистика…

К исходу вторых суток возня вокруг своей персоны гостю надоела, и он затребовал аудиенции у Бригитты, ранее представленной ему комендантом объекта. Особых иллюзий между тем он не питал, в общих чертах представляя, что и в шпионаже всем правит протокол. До последнего параграфа, а то и буквы. Стало быть, пока технологическая цепочка «просвечивания» себя не исчерпает, права голоса у него нет.

При этом Вольфганг, передавший эсэмэской его просьбу о рандеву, спустя час внезапно убыл, буркнув jawohl на переданную звонком команду. И, казалось, поблагодарил за компанию, дружелюбно помахав Алексу рукой. Но была ли то вольная или замысловатый трюк, гость не знал.

В неведении он пребывал некоторое время, склоняясь к мысли отправиться на боковую (учитывая поздний час), когда прозвучали знакомые звуки – так поскрипывала дверь Марина, доставляя очередную трапезу. Между тем они с Вольфгангом отужинали тремя часами ранее…

В дверном проеме вновь Марина, в ее руках привычная картонка, только меньшего размера.

– Почему вы затворничаете, Алекс? – огорошила домашнего арестанта визитерша, для позднего часа расфуфыренная с перебором.

Алекс онемел, не беря в толк, что набег гранд-дамы, за пару часов удвоившей свою капитализацию, значит. Не дождавшись не только приглашения, но и отклика, Марина вздернула брови. Тут Алекс неуклюже посторонился, не сопроводив свой маневр ни жестом, ни словом. Поплелся вслед за Мариной. Подняв с кровати пульт, хотел было выключить телевизор, но передумал, ибо, как правило, избегал радикальных решений. Приглушил звук.

– Как на предмет отпраздновать – в знак наших извинений за доставленное неудобство? – обратилась Марина, доставая из коробки бутылку рейнского и закуску.

– Мне же нельзя… о чем вам, должно быть, известно… – делился сокровенным арестант, похоже, уже расконвоированный. – Замучаетесь в магазин за обновкой бегать.

– А кто вам позволит? – указала на его место гостю Марина с некоторым нажимом, будто нехарактерным для нее. После чего озадачилась: – Вы сюда, зачем приехали – пьянствовать или?.. – мятущийся взгляд гранд-дамы мог быть истолкован двояко: приглашением к близости, давшимся нелегко, или разочарованием в кандидате на интим, не оправдавшем надежд. – Ладно, открывайте бутылку.

Алекс не то чтобы с опаской относился прекрасному полу, был крайне осторожен в контактах с малознакомыми ему женщинами. Подход сказывался как на его интимных поползновениях, так и проявлял себя при нестандартных обстоятельствах. За такой осмотрительностью стоял, ему казалось, неудачный опыт, бывшим, скорее всего, продуктом самовнушения. Ибо одна из основных черт Алекса – одержимость своим суверенитетом и, как ее производное – чистоплюйство.

Поскольку его текущая проблема – из регистра экстремального, то присутствие женщины в том клубке противоречий, по аналогии с корабельным уставом, он находил неприемлемым. В особенности женщины, которая, презрев весьма нетривиальные инструкции, теряет контроль над своими пристрастиями. То, что за знаками вниманиями в его адрес, по большей мере улавливаемыми интуитивно, может крыться заурядная ловушка, он не то чтобы не предполагал – отвергал как лишенную очевидных признаков. И здесь был верен себе, доверяя своему чутью, пусть и нередко дававшему сбои.

– Меньше всего хотелось бы обидеть… – заговорил Алекс, орудуя штопором.

– Вы это обо мне или о пробке? – перебила Марина, казалось, в некоем затмении. – Если о ней, то будто на фетишиста вы не похожи.

Алекс покрутил глазными яблоками, точно столкнулся с чем-то непостижимым или, того хуже, непреодолимым. Потупился и глухо изрек:

– Давайте лучше помолчим, а то я нагорожу такого…

– Меня устраивает. Задумчивым вы мне больше нравитесь, – чуть подумав, откликнулась Марина. – Не Сократ, но вполне ничего. Самец думающий. Ваш типаж мне прежде не встречался… И спохватилась: – Да и ваш легкий украинский акцент ухо резать не будет.

Алекс вновь уставился на Марину, но, будто вспомнив о своем предложении сыграть в молчанку, комментировать сентенции гостьи – то на грани, то за гранью фола – не стал. Растерявшись, не нашел ничего лучшего как разлить вино. К слову, не худшее из решений. Главное – объединяющее, этнографически мотивированное.

Тем временем неповторимого фасада шовинистка ушла в себя, выказывая досаду, сомнения. И не напоминала лощеную аристократку, которой предстала перед Алексом на пути из «Тегеля» в Потсдам. Впрочем, ничего нового. За последние двое суток, полных страстей и подспудных коллизий, Марина зримо «обабилась», являя собой вполне приземленное, всегдашних мотивов существо.

Она подняла глаза, заметив, что Алекс галантно протягивает ей фужер, как бы снисходя к ее благоглупостям, недавно прозвучавшим. И вспыхнула в приливе благодарности и восхищения. Одной рукой подхватила фужер, а другой – чувственно приземлила ладонь на руку визави. Казалось, еще секунда-другая и разразятся токи возвышенного, сметая перегородки недоверия, условностей. Ведь Алекс от того прикосновения если не расцвел, то воспрянул.

Между тем Марина незаметно убрала ладонь и одним усилием мобилизовалась, будто прогоняя вольности души. Изящно имитировала чоканье и, дождавшись того же ритуала от визави, чуть пригубила. Улыбнулась с неким оттенком извинений: дескать, что с нас, слабых и путаных, возьмешь… Глуповато улыбнулся и Алекс, похоже, прощаясь с образом застегнутого на все пуговицы, придавленного судьбой отшельника.

– О чем будет ваш следующий роман? – с хрипотцой в голосе обратилась Марина.

Алекс застыл, будто встревоженный неким открытием, его посетившим. В его взоре засверкали искорки интереса, передавшие эстафету осмыслению и, наконец, цепь замкнулась – он поднял два пальца вверх. При этом, казалось, мысль столь свежа, что автор все еще ее обживает, приноравливаясь к ней – сомкнутые пальцы ритмично двигались вверх-вниз. Тем временем Марина, чуть приоткрыв рот, наблюдала за той пантомимой мыслей и чувств, похоже, сомневаясь, не сболтнула ли она снова лишнего. Наконец мим-сочинитель откинулся на спинку стула и изрек:

– Тема нового романа, можно сказать, на поверхности – моя развеселая история, разворачивающая второй месяц к ряду. Голая стенография с моей стороны, требующая только впрыскивания красок и минимум авторского вымысла. И, так или иначе, я этому просветлению обязан вам…

– Даже?

– Да, я не льщу.

– Муза?

– Не думаю. Я слишком стар, чтобы та мне благоволила. Да и муза, имейся такая, всего лишь благоприятный фон. Зарождение фабулы – это поцелуй бога, у которого может быть предтеча, но напрочь отсутствует логика, почему и как сюжет себя закольцевал. При этом автор не проводник замысла, он его главный бенефициар.

– Как это?

– Видите ли, Марина, действие любого наркотика несопоставимо с опьянением, которое дарует творение чего-то нового, сколько оно ни было второсортным или малозначимым. Это единственное, что придает жизни смысл. Да, там есть свои приливы и отливы, переосмысления и разочарования, но твое эго лишь этими прорывами и живет. Причем неважно, твой творческий вклад общепризнан или у него есть считанные поклонники....

– Подождите, какова моя роль в вашем озарении, раз вы на нее ссылаетесь?

– А бог его знает! Можно, конечно, пуститься в спекуляции: мол, удачный вопрос в удачное время, когда разум по максимуму мобилизован, или, дескать, сработал компенсационный механизм, выдавший психическое противоядие той гауптвахте, куда вами я был заключен…

– Саша, не заговаривайтесь! Уж позвольте мне вас называть, как в оригинале… Сюда вы прибыли добровольно, представляя яснее ясного, с кем предстоит иметь дело. Спрашивается, оправданно ли обвинять рекламщика, всеми правдами и не правдами склонившего вас к спорной покупке, или, скажем, руководство компании, уволившее вас как сотрудника, не пришедшегося ко двору? Да и что это за гауптвахта меньше двух суток? Так, рутинная проверка безопасности, как в аэропорту. А с учетом того, чем вы «порадовали», едва приехав, и вовсе щадящая диета…

«Так кто здесь главный – австрийка или Марина?» – озадачился Алекс. – «И вообще, что этой секс-бомбе, меняющей свои амплуа, как перчатки, от меня нужно?»

– Но не будем о грустном, – продолжила Марина с загадочной интонацией. – В ваших книгах, плотно заселенных сомнительными героями, спивающимися, без меры рискующими и потому женской аудитории чужими, безупречно лишь одно – хорошего вкуса эротика, зашкаливающая порой воображение. Диссонанса здесь не находите?

– Вопрос на вопрос, – чуть подумав, откликнулся Алекс, – кем находите себя вы, кадровый сотрудник спецслужбы? Отталкиваясь от того, что мои шпионские романы ваше ремесло – с позиций нравственности – не привечают. Уточняю: принадлежите ли вы к элите или к пестрому сословию маргиналов?

– Если хотели меня обидеть, то у вас получилось, – гранд-дама густо покраснела, голос ее дрожал. – Вас в чем угодно можно было заподозрить, только не в хамстве. Не ожидала…

Тут Алекс уразумел: к закружившей его стихии присовокупился некий «сквозняк», на первый взгляд безобидный, но чей вектор, с учетом обстоятельств дела, угрожающе опасен. В том, что Марина, вразрез правилам разведки, на него запала, он уже не сомневался. А поскольку его стартап с СВР держался на соплях, то любое не просчитываемое потрясение его могло обрушить, хороня слабое звено. Ведь сфера интима – феномен нерациональный, нередко граничащий с одержимостью, а то и безумием. Сумасшествия в его истории с лихвой хватало и без экзальтированной гранд-дамы, ломящейся в жилище подопечного в полуночный час. Стало быть, пока не поздно, придумай что-то…

Алекс медленно встал на ноги, навлекая на себя образ дружелюбия. Постояв так немного, присел подле Марины на корточки. Стал всматриваться в женщину-мечту, транслируя готовность выполнить любой каприз. Та даже не шелохнулась, являя собой буку, разобидевшуюся на весь мир. Хотел было зарядить дежурные слова поддержки и комплименты, когда оные внезапно растворились.

Вдруг ему стало жаль эту шикарнейшую из женщин. Не потому, что сострадание для здравого человека естественно, а оттого, что в нервном срыве Марины он как-то уловил общность их жизненных коллизий. Не была ли Марина таким же заложником обстоятельств, как и он? И, возможно, дело не во влюбленности, а в некоей драме, ей пережитой, прочертившей между ними событийную параллель и оттого взбаламутившей ее травмированный мир. Хотя, весьма похоже, без стрелы Купидона здесь не обошлось…

– Дорогая моя Марина, – жарким полушепотом заговорил он, – даже не представляю, какой дурак отважится хамить обладателю титула «Мисс Россия», по меньшей мере… Да за право посидеть с вами рядом многие на этом свете выложили бы миллион. Кроме того, более интересной собеседницы я не встречал. Вы же героиня романа, за право воплощения которой дрались бы маститые, не чета мне, писатели. И не будь вас, я в этом отстойнике зачах бы давно…