Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг

Спустя пару лет, задумываясь о том, что именно следует противопоставить урбанистической романтике в «Дивном новом мире», Хаксли избрал не просто некую неконкретизированную или вымышленную индейскую резервацию, но реальное поселение пуэбло близ городка Таос в Нью-Мексико. Возможно, выбор индейской резервации как места действия шестой, седьмой и восьмой глав «Дивного нового мира» был продиктован впечатлением от писем Лоуренса, восторженно отзывавшегося о Нью-Мексико как о «нетронутой, вечной и нерушимо чистой территории, которая не должна достаться нам, ужасным белым людям с нашими машинами»[94 - D. Н. Lawrence and New Mexico / Ed. Keith Sagar. Salt Lake City: Peregrine Smith, 1982. P.31.]. Лоуренс любил повторять, что небо в Нью-Мексико не такое старое, как в Европе, «воздух новей, а земля не так натружена»[95 - Letters of D. H. Lawrence / Ed. Aldous Huxley. New York: Viking, 1932. P. 375.].

Поначалу Хаксли поддался чарам лоуренсовских текстов об индейцах и их древней земле. Но к началу работы над романом лоуренсовские чары ослабли, что, думается, не могло не сказаться на общей интонации, характерной для описания индейцев пуэбло в «Дивном новом мире». Эти сцены без натяжки прочитываются как пародия на лоуренсовский эскапистский примитивизм, на его стремление слиться с первозданной природной культурой.

Поскольку для «индейских» глав «Дивного нового мира» требовались подробности, а Хаксли, не побывав в Нью-Мексико, не мог опираться на собственные впечатления, ему пришлось воспользоваться этнографическими материалами из коллекции института Smithsonian[96 - Хаксли пользовался материалами этнографа Фрэнка Кашинга «Описание мифов зуни о творении» (Outlines of Zuni Creation Myths) и «Народные сказки зуни» (Zuni Folk Tales), опубликованными Институтом Smithsonian. Кашинг объявил, что именно культура зуни представляет собой подлинную социальную утопию. Хаксли, как показывает сравнительный анализ, не только позаимствовал у Кашинга важнейшие детали для «индейских» глав, но и высмеял утопические представления этнографа. Подробнее в: Sloan М. Frank Hamilton Cushing: A Source for Huxleys Brave New World// Aldous Huxley Annual. 2003. Vol. 3. P 129–154; Higdon D. L. Aldous Huxley and the Hopi Snake Dance // Aldous Huxley Annual. 2008. Vol. 8. P. 137–152.]. Именно они помогли писателю добиться максимального правдоподобия в изображении пляски со змеями.

Ранее биографы Хаксли не сомневались в том, что писатель лично не присутствовал на подобной церемонии. Однако сравнительно недавно исследователи обнаружили материалы, косвенно доказывающие, что писатель присутствовал на постановочной пляске со змеями, когда, направляясь на Восточное побережье, решил посетить Гранд-Каньон в Аризоне. Высока вероятность и того, что добираясь туда на поезде, Олдос и Мария прочитали рекламную брошюру «Пляска со змеями индейцев моки» (моки – еще одно название индейцев племени хопи), распространявшуюся правлением железной дороги. Брошюра рекламировала церемонию как «бесподобное языческое представление», обещала туристам незабываемый спектакль, действующими лицами которого будут смуглые жрецы и танцоры с их неподражаемой экспрессивной жестикуляцией[97 - В работе Хигдона (Р. 145) также высказано предположение, что Хаксли обратился к работам Дж. Бурка «Пляска со змеями индейцев моки» (Bourke J. The Snake Dance of the Moquis, 1884) и Эрны Фергюссон «Пляшущие боги» (Fergusson Е. Dancing Gods, 1931), в которых пляска со змеями описывается как кошмарное зрелище.]. Известно, что президент Теодор Рузвельт однажды побывал на таком разрекламированном представлении и описал пляску со змеями как «облагораживающее» зрелище[98 - Higdon D. L. Op. cit. P. 141.]. Хаксли, очевидно, не разделял восторгов президента и потому изобразил совсем не облагораживающую сцену.

Вернемся к роману, где «новой романтике» цивилизованности, урбанистической эстетике Нового мира Хаксли противопоставил эстетику естественности. Иронизируя над придуманной им самим альтернативой, он изобразил максимально грубую этнографическую экзотику. Вместо захватывающей дух мистерии он представил грубый примитив. Описания жизни пуэбло, очевидно, призваны вызывать отвращение. Трупы животных, голодные псы, подбирающие объедки, ядовито-алкогольное дыхание жителей, накачанных мескалем или пейотлем, вонь и грязь, запахи немытых тел, подгоревшего жира, нестиранной одежды. Хаксли подробно описывает кровавый и бессмысленный ритуал со змеями и бичеванием. Змеи выписаны в отвратительных подробностях. Ритуал начисто лишен флера таинственности. Такого рода «чужое» не получает преимущество в состязании со «своим» – технократично-спортивно-увеселительным.

Что до фигуры Джона Дикаря, говорящего на невозможном языке (даже влияние риторики Шекспира не может исключать влияния совершенно особой индейской племенной культуры) то по причине своей искусственности эта фигура нисколько не сглаживает резкий контраст между максимально отодвинутыми друг от друга «своим» и «чужим», «цивилизованным» и «диким». В заключительной главе романа Джон Дикарь, отвергнув цивилизацию, селится в уединенном месте – в долине за цепочкой прудов. Возможно, это уточнение призвано отослать читателя к знаменитому эксперименту Генри Торо на Уолденском пруду, где, как известно, трансценденталист и ученик Эмерсона поселился на два года, два месяца и два дня. Подобно Торо, обходившемуся минимальным набором инструментов и скромными запасами, Джон потратил небольшую сумму денег на обустройство, купив нужный инструмент, гвозди, веревки и бечевки, клей, спички, простейшую кухонную утварь, пакетов 20 семян и 10 кг пшеничной муки. Кроме изготовления орудий для самоистязаний Джон принялся возделывать землю. И эта аллюзия на огородничество Торо в совокупности с прудами и скудными покупками весьма прозрачна в «Дивном новом мире»: «Джон копал гряды – и в то же время вскапывал усердно свой духовный огород, ворошил, ворочал мысли»[99 - Хаксли О. О дивный новый мир / Пер. О. Сороки // О дивный новый мир: Английская антиутопия: Романы. М.: Прогресс, 1990. Дивный новый мир. С. 34. (Далее – ДНМ).].

* * *

Всего через пять лет после того, как Хаксли написал эссе «Новый романтизм», вышла статья К. Г. Юнга «Йога и Запад» (1936), где говорится о модном европейском увлечении восточными учениями освобождения и о том, что «чужой» примитив не откроет человеку секрет жизни. Несмотря на то, что Юнг писал о Востоке, ровно те же тезисы полностью применимы к американскому Западу.

Словно отвечая на тезисы Хаксли о моде на «примитивизм», Юнг утверждает, что в поисках психической целостности и понимания самого себя европеец не должен обращаться к чуждой культуре, сколь бы близка она ни была к природе. Он наверняка употребит это новое знание во зло, еще более подавив то естественное, что всегда мешало становлению европейской рациональности. Юнг неизменно подчеркивал, что у европейца иная психическая предрасположенность: «Европейцу нужно возвращаться не к Природе – на манер Руссо – а к своей собственной натуре. Он должен заново открыть в себе естественного человека <…>»[100 - Юнг К. Г. Йога и Запад // Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. С. 223–232.]. Под процедурой открытия в себе естественного человека Юнг, безусловно, имел в виду вовсе не имитацию инородных для европейца методов и учений, а теорию и практику психоанализа, который раскроет ему суть человеческой природы.

К. Е Юнг задолго до «Ориентализма» Э. Саида предупреждал, что поскольку европеец не познал собственное бессознательное, он не способен понять Восток. Видение Востока – это проекция собственных страхов европейца и выражение всего того, что он отвергает в самом себе. В книге «Йога и Запад» (1936) Юнг обращает внимание читателя на следующий факт:

Индиец никогда не забывает ни о теле, ни об уме, тогда как европеец всегда забывает то одно, то другое <…>. Европеец <…> располагает наукой о природе и удивительно мало знает о собственной сущности, о своей внутренней природе[101 - Там же. С. 228.].

Европейцу Юнг советует обратиться к собственной душе, заново открывая в себе естественного человека. Он предупреждал об опасностях, подстерегавших тех, кто стремится бездумно привить восточную мудрость на Западе, ибо всякий, кто преуменьшает достоинства западной науки, недооценивает достоинства западного сознания. Юнг не советовал заниматься йогой потому, что европеец «не так устроен» и не так мыслит. Вместе с тем он советовал изучать ее.

Интересно, что основатель глубинной психологии утверждал, что по эффективности исследования души с йогой на Западе сравнимы только католическое целительство души (упражнения Игнатия Лойолы) и психоанализ. При этом Юнг выражал надежду на то, что со временем Запад изобретет «собственную йогу», опираясь при этом на христианство. Олдос Хаксли, подобно Юнгу, чье мнение он ставил очень высоко, и вслед за своим приятелем Аланом Уоттсом, был убежден, что лишь трансформированная и адаптированная для западных людей йога сможет способствовать их личностному развитию[102 - А. Уоттс остроумно заметил: «Считается, что эти дисциплины можно экспортировать, как тюки с рисом или чаем, и что буддизм может быть «освоен» где угодно и в любое время, как бейсбол» (Уоттс А. Психотерапия. Восток и Запад. Львов: Инициатива, 1997. С. 46).].

Олдос Хаксли был бы немало удивлен, если бы в 1960-е гг., создавая свою последнюю утопию «Остров», перечитал следующий пассаж из давно известного ему текста Карла Густава Юнга – пространного комментария к даосскому трактату «Секрет золотого цветка», посвященному в основном принципам медитации:

Западное подражание Востоку особенно трагично, ибо проистекает из ложного восприятия, столь же стерильного, как и модные ныне вылазки в Нью-Мексико и на блаженные острова южных морей (курсив мой. – И. Г.) <…>, где цивилизованный западный человек вполне серьезно играет в «примитивность», чтобы на время сбросить груз обязанностей <…>[103 - Jung С. G. Commentary // The Secret of the Golden Flower: a Chinese Book of Life / Trans. Richard Wilhelm. New York: Harcourt: Brace, 1931. R 80.].

Неизвестно, было ли английское издание «Секрета золотого цветка» в домашней библиотеке Хаксли. Однако нет сомнений в том, что он читал это знаменитое сочинение с комментарием Юнга еще в 1930-е гг. после издания его английского перевода. Более чем через десять лет Хаксли составил комментированную антологию религиозно-мистических текстов «Вечная философия» (The Perennial Philosophy, 1944), в конце которой разместил список рекомендованной литературы[104 - К сожалению, в русском переводе этот список рекомендованной литературы отсутствует.]. В числе важнейших источников Хаксли называет «Секрет золотого цветка», указав его первое английское издание.

Юнг входил в число психологов, чьи заслуги (в отличие от заслуг Фрейда, над которым Хаксли неизменно подсмеивался) писатель высоко ценил. Юнговские теории находились в поле его внимания с 1920-х гг. Первые его рассуждения о Юнге содержатся в статье «Измеримое и неизмеримое» (Measurable and Unmeasurable, 1927): «По сравнению с Юнгом почти все прочие психологи кажутся <…> лишенными вдохновения»[105 - Huxley A. Measurable and Unmeasurable // CE. Vol. IL P. 150.].

Писатель особо подчеркивал ведущую роль Юнга в разработке классификации психологических типов[106 - Huxley A. Varieties of Intelligence // CE. Vol. IL P. 165–193.]. Хаксли полагал выдающейся книгу «Психологические типы: Отношения эго с бессознательным» (английский перевод 1923 г. Psychological Types: The Relations between the Ego and the Unconscious). Именно классификация, приведенная в этом труде, убедила Хаксли том, что в зависимости от принадлежности к тому или иному психологическому типу человек избирает наиболее адекватную для него систему мировоззрения и психологическую теорию[107 - Хаксли называет Юнга прирожденным интуитивным психологом подобно тому, как Толстой и Достоевский были прирожденными писателями (см. статью Хаксли «Заметка о догме» (A Note on Dogma, 1927) – CE. Vol. IL P. 241–248).]. Таким образом, Юнг, с которым Хаксли состоял в переписке и, судя по всему, в итоге познакомился лично, давно находился в центре его внимания.

После пожара 1961 г., когда сгорел лос-анджелесский дом Хаксли вместе с библиотекой и архивами, он обратился в издательство Harper & Brothers с просьбой выслать ему необходимые для работы книги[108 - Letters. P 922-23.]. Среди отмеченных писателем книг в каталоге издательства была и антология трудов Юнга «Размышления о психологии»[109 - Jung C. G. Psychological Reflections: A New Anthology of His Writings 1905–1961 / Ed. Jolande Jacobi. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1953.]. В этой антологии содержатся и отрывки из комментария к «Золотому цветку», в числе которых, правда, нет приведенной выше цитаты про «Нью-Мексико и блаженные острова».

К. Г. Юнг, как известно, с глубочайшим уважением относился к восточным «практикам освобождения», т. е. к религиозным и в то же время психологическим учениям, таким, как дзен- и чань-буддизм, махаяна и даосизм. Под влиянием восточных учений, подавляющее большинство западных философов и психологов утвердилось в представлении о цивилизации и культуре Запада как о результате утраты всеобщности, глобальности, единства мира, полноценности каждой жизни. Западная психиатрия, начиная с Юнга и Отто Ранка, объявила своей задачей восстановление полноты жизни пациента. Восточные «учения освобождения», в частности даосизм, исповедовали представления об идеале как целостности, внутренней самодостаточности, единении тела с духом. Для восприятия полноты бытия необходима открытость, целостность, недуальность (неразличение внутреннего и внешнего, тела и духа), готовность, не сопротивляясь и не скорбя, принять течение времени, любую изменчивость. В некотором смысле, знакомство с Востоком было для многих западных психологов и других интеллектуалов символическим выражением желания соприкоснуться, интегрироваться с той «инаковостью», которую они ощущали в качестве тайной, теневой стороны западного сознания.