Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг

Олдос Хаксли и его первая жена Мария впервые побывали в Штатах в 1926 г. Они посетили Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Нью-Йорк и Чикаго. Тогда, описывая увиденное в Америке, Хаксли продемонстрировал скепсис, типичный для представителя старой культуры. Практически все британские интеллектуалы XX в., писавшие об Америке, выступали с критикой цивилизации Нового Света в полном согласии с традицией, начатой еще А. де Токвилем. И все же, говоря об Америке, Хаксли признавался в письме Джону Стречи, что многое поразило его, что он не ожидал увидеть ничего подобного:

Что за страна! По сути, все здесь сводится к изобилию всего на свете и к его сказочно высокому качеству Видели бы вы Калифорнию! Это же чистый Рабле, сплошной карнавал! На нашей планете нет ничего более похожего на Утопию… Правда, сутки спустя хочется бежать из этого карнавала в трущобы Петербурга Достоевского[59 - Huxley A. Selected Letters / Ed. James Sexton. Chicago: Ivan R. Dee, 2007. R 189.].

В эссе «Америка» (America, 1926) он, пишет, что Калифорния – «это безопасное и пока еще малонаселенное Эльдорадо ошеломляло контрастом со сражающейся, охваченной революцией и голодом Европой»[60 - Huxley A. America // CE. Vol. IL P. 533.]. Пейзажи калифорнийского побережья сильно напомнили писателю его любимую Италию:

Если добавить немного архитектуры, то иллюзия была бы полной. Но здесь нет церквей, нет огромных розовых вилл, <…> нет и замков на горах. Лишь деревянные хижины и кирпичные собачьи будки, кучи пыли, бочки с бензином и телеграфные столбы[61 - Ibid. P. 549.].

Этот перечень «дефицита» поразительно похож на знаменитый каталог того, что отсутствует в американском пейзаже, приведенный в книге «Готорн» Генри Джеймса, родоначальника трансатлантической темы в литературе:

Следует перечислить приметы высокой цивилизации, существующие в других странах и полностью отсутствующие на полотне американской жизни: <…> дворцы, замки, усадьбы, старинные загородные дома, дома сельских священников, крытые соломой дома, заросшие плющом старинные развалины, соборы, аббатства, нормандские церквушки[62 - James H. Nathaniel Hawthorne // Literary Criticism / 100, 2. Essays on Literature. American Writers, [u. a.]. New York: Literary Classics of the United States, 1984. P 352.].

Итак, Олдосу Хаксли вслед за Джеймсом бросилась в глаза именно незавершенность картины. Возвращаясь к впечатлениям Хаксли об Америке, отметим, что среди повторяющихся в его текстах мотивов особо выделяются два. Во-первых, гигантомания. Так, Нью-Йорк и Чикаго, как и следовало ожидать, сокрушили его своим масштабом. Во-вторых, массовость. Его поразили толпы, их энергия, расточительство, одинаковость. Особенно он изумился, наблюдая «толпы совершенно одинаковых пышнотелых девиц» – полуголых артисток кордебалета в мюзик-холлах и на уличных парадах. Никакого пуританского осуждения в его словах нет: он несколько раз повторяет, что все они прехорошенькие и весьма соблазнительные.

Ил. 6. Американские хористки 1920-х гг.

Америка неизбежно возбуждала в европейцах зависть, а порой и комплекс неполноценности. Изумленно глядя на пышущих энергией американцев, он спрашивал себя, что же случилось с жизненными силами, питавшими европейцев. Ответ казался ему очевидным: европейцы истощены постоянным страхом перед безработицей и возможной утратой социального статуса.

Тогда же он публикует еще одну статью – «Девиз для Америки» (A Motto for America, 1926). Первый абзац этого текста, как видно из приведенной ниже цитаты, является предварительными размышлениями о том, каким должен быть адекватный девиз этого преуспевающего мира:

Теперь, когда свобода вышла из моды, понятие равенства подорвано, а братство оказалось невозможным, республикам следует изменить свои лозунги. Интеллект, Стерильность, Несостоятельность – вот, что подходит современной Франции. Но не Америке. Американский девиз должен быть совсем иным. Девиз страны должен соответствовать фактам ее жизни. Вот, что я написал бы под орлом с распростертыми крыльями: Витальность, Преуспеяние, Современность (выделено мной. – И. Г.)[63 - Huxley A. A Motto for America // Aldous Huxley Annual. 2007. Vol. 7. P. 79 (79–80).].

Хаксли объясняет, что «современность» в Америке означает свободу от традиций и предрассудков, а также быстроту перемен, происходящих в каждой сфере жизни. Что до преуспеяния, то оно объясняется, в частности, тем, что Америка занимает полунаселенную территорию, богатую ресурсами. Разумеется, писатель не забыл отметить, что американские дельцы прибегают к самым бесчестным методам ведения бизнеса. Но самое интересное в данном эссе Хаксли – это рассуждения о «витальности»:

Американская витальность, выражаясь языком математики, это функция преуспеяния и современности. Полуголодному человеку требуется много отдыхать. Если бы американцы были вынуждены питаться, как индейцы, они бы не были так увлечены эффективным ведением дел, движением к успеху и чарльстоном. Они бы проводили время в дреме или за близкородственным занятием – медитацией. Однако у них достаточно пропитания – по правде говоря, более, чем достаточно. Они вполне могут себе позволить бешеную деятельность: по существу, им приходится суетиться, чтобы не скончаться от полнокровия. <…> Удовольствие ассоциируется с переменой мест, в конечном итоге с движением ради движения. Люди изливают свою энергию, посещая места публичных развлечений, они танцуют, гоняют на автомобилях, т. е. делают что угодно, только бы не сидеть у домашнего очага. То, что мы понимаем под «ночной жизнью», процветает в Америке, как нигде на земле <…> Американская витальность всегда получает внешнее выражение. Она проявляется в мчащихся автомобилях, в орущих толпах, в речах, банкетах, лозунгах, огнях рекламы на крышах. Это движение и шум, подобные воде, с урчанием вытекающей из ванны в канализацию[64 - Huxley A. A Motto for America. P. 80.].

Хаксли нисколько не скрывает двойственности своего восприятия Америки как мечты и, вместе с тем, как футуристического кошмара. Он признается, что, отправляясь туда, знал, «как следует управлять людьми, каким должно быть образование, во что следует верить. <…> Теперь же, вернувшись домой, я чувствую, что лишился этой приятной уверенности»[65 - Huxley A. America // CE. Vol. IL P. 564.]. Думается, что Америка еще в те годы преподала писателю своеобразный урок толерантности и открытости. Он отказался от «национальных» предпочтений, иронизируя как над европейской приверженностью иерархиям, так и над эксцессами американской демократии, эгалитаризма и прагматизма.

Следующим текстом Хаксли про США стало пространное эссе под названием «Америка и будущее» (America and the Future, 1928), основная идея которого выражена во фразе: «Не знаю, к худшему это будет или к лучшему, но, похоже, всему миру предстоит американизироваться»[66 - Huxley A. America and the Future. Austin; New York: Jenkins Publ.: the Pemberton Press, 1970. P. 1.]. По мнению Хаксли, размышляя над будущим Америки, мы размышляем над будущим всей цивилизации. Писатель, как и многие другие европейские интеллектуалы, тревожился о сохранении национальной самобытности разных культур, справедливо опасаясь всеобщей стандартизации, точнее, американизация сначала Европы, а затем и всего остального мира. Заметим, однако, что хотя Хаксли и насмехался над американской мегаломанией, массовыми увеселениями и пр., он получил в Америке немало удовольствия от темпа жизни, всеобщей витальности и увлекательных зрелищ.

Эссе «Америка и будущее» содержит наряду с критикой и позитивные тезисы. Так, например, Хаксли заявляет, что великое достоинство американской системы состоит в том, что талантам открыты все дороги. Но и здесь писатель усматривает опасность для подлинного прогресса: эгалитаристские установки американской культуры в принципе могут погубить все экстраординарное. Хаксли считал, что по своей внутренней логике демократия не способна стимулировать прогресс духа. Единственный выход из этого тупика – обустройство такой демократии, во главе которой встала бы интеллектуальная аристократия. Не усматривая никакого противоречия в придуманной им системе, он не потрудился уточнить, кто и как будет избирать эту аристократию духа для управления обществом.

Примерно в те же годы Хаксли написал эссе «Англия как заграница» (Abroad in England), где признается, что чувствует себя чужестранцем в родной стране. Текст Хаксли содержит резкую и объективную критику английского политического устройства и системы образования. Он прямо заявляет о том, что ему «тесно» в Англии, что она во всем его ограничивает: «Фронтиры личных миров здесь строго охраняются»[67 - Huxley A. Abroad in England // The Hidden Huxley: Contempt and Compassion for the Masses 1920–1936 / Ed. David Bradshaw. London; New York: Faber & Faber, 2002. P.51.]. Думается, что использование американской мифологемы «фронтир» здесь неслучайно, что это специально отобранная метафора, призванная подчеркнуть разницу самоощущения в Старом и Новом Свете.

Работая над романом «Дивный новый мир», Хаксли рисовал картину не столько будущего урбанистического мира, сколько модернизованной Америки. Он, думается, учитывал, что в названии романа будет прочитываться не только отсылка к восторженным словам Миранды из шекспировской «Бури» («О дивный новый мир, где обитают такие люди»), но и отсылка к Америке: в восприятии англоязычного читателя Новый мир (New World) приравнен к Новому Свету.

Как известно, среди многочисленных громких имен, встречающихся на страницах этого романа, центральное место отведено имени Форд. «Современное» летоисчисление ведется в Мировом Государстве не от Рождества Христова. Так называемая «эра Форда» в романе исчисляется от реальной исторической даты – 1908 г., когда на заводе американского промышленника Генри Форда была выпущена модель “Т”, доступный среднестатистическому американцу по цене автомобиль, прославившийся на весь мир.

Ил. 7. Автомобили модели Форд-Т, сошедшие с конвейера

Так было положено начало производству автомобилей, рассчитанных на массового потребителя со средним достатком. Производство вскоре было полностью стандартизировано: высокой производительности труда на заводах Форда способствовало внедрение конвейерной сборки, изобретения Фредерика Тэйлора, автора книги «Принципы научной организации труда» (The Principles of Scientific Management, 1911). Применение тэйлоровской системы позволило Форду выпускать 1000 машин в день[68 - Известно, что об автоматизме, все сильнее проникавшем в те годы не только в производство, но и в обыденную жизнь, О. Хаксли стал размышлять под влиянием книги Генри Форда «Моя жизнь и работа» (Му Life and Work), а также прочитав труд Альфонса Сеше «Мораль машины» (Alphonse Seche “La Morale de la Machine”), в котором говорилось о том, что автоматизация убивает творчество, разрушает индивидуальность, делая людей рабами машины.]. Роскошь стала общедоступной, навсегда изменив образ жизни, в том числе и досуг большинства американцев. Конвейеризация подвергалась резкой критике: такой труд обезличивал работу, делал ее нетворческой, монотонной, автоматической. Более того, у некоторых людей работа на конвейере вызывала специфический невроз, получивший название «Фордов желудок». Любопытно, однако, что рабочие с готовностью мирились с таким положением дел – с добровольным рабством, т. к. преимущества перевешивали недостатки, ведь на заводе Форда была самая высокая заработная плата в стране. Параллельно с увеличением производительности труда Форд добивался улучшения условий жизни своих работников, в частности, пытаясь отучить их порочных привычек, приучить к чистоте, порядку, трезвости и даже к чистоплотности в семейных отношениях, для чего установил правила поведения, обязательное исполнение которых и гарантировало высокую оплату. С этой целью он организовал специальную комиссию общественного контроля и слежки (Ford Sociological Department). В начале 1920-х г. у Форда появились политические амбиции: он захотел стать президентом США, что сделало бы его властелином огромной страны.

Как видим, «богоподобная» фигура Форда была выбрана Олдосом Хаксли для «Дивного нового мира» отнюдь не случайно – именно Форд воплощал придуманный писателем девиз Америки: Витальность, Преуспеяние, Современность. Устройство внутри- и внепроизводственной жизни рабочих и служащих Форда вполне соответствовало и девизу Мирового Государства: Общность, Одинаковость, Стабильность[69 - Наряду с именем Форд в романе есть и фамилия другого промышленника – Монд, появившаяся под влиянием экскурсии, которую Олдос Хаксли предпринял на химическую фабрику Imperial Chemical Industires в Биллингеме, на северо-востоке Англии в начале 1931 г. Владельцем фабрики был сэр Альфред Монд, в котором современники видели воплощение нового этапа промышленного прогресса, связанного с возникновением международных корпораций и бизнес-консорциумов. Этим и объясняется, вероятно, выбор имени Монд для Главноуправителя Западной Европы, одного из десяти Главноуправителей Мирового Государства.Об экскурсии Хаксли на фабрику Монда см.: Phillips J. Sir Alfred Monds Chemical Factory at Billingham and Its Impact on Aldous Huxleys Brave New World // Aldous Huxley Annual. 2014. Vol. 14. P. 199–210.].

Ил. 8. Сборочный цех на заводе Форда

Фордизм и тэйлоризм легко прочитывается и на самых первых страницах утопии: производство младенцев в бутылях осуществляется на гигантском конвейере, с которого в нужное время сходят целые партии идентичных близнецов. Читателю предоставлена возможность вникнуть в малейшие подробности производства «стандартизированных машинистов для стандартизированных машин»[70 - Хаксли О. Возвращение в дивный новый мир. С. 167.].

Хаксли рассматривал американскую цивилизацию через призму Американской мечты и других американских культурных стереотипов, подвергнутых испытанию жестокой реальностью Великой депрессии. Новомирское общество представляет собой реализованную мечту американцев о создании нового государства, населенного совершенно новыми Адамами Американского мифа. Современность, поддерживаемая и обновляемая техническим прогрессом, комфорт, всеобщность и массовость – таковы константы Нового мира. Но разве они не соответствовали исторически сложившимся к 1920-м г. идеалам американцев?

К переезду Олдоса Хаксли подтолкнул Джеральд Херд[71 - Джеральд Херд (1889–1971) – британский философ, историк, популяризатор науки, первый ведущий научно-популярных передач на радио Би-би-си, автор более 35 книг. Начиная с 1930-х гг. пропагандировал теорию осмысленной эволюции, направленной на развитие сверхсознания. Основал Трабуко Колледж (Калифорния), где проводились сравнительные исследования религий и практиковались разнообразные духовные упражнения. Один из лидеров Общества веданты Южной Калифорнии.], пацифист и гуру, «один из величайших волшебников и мифотворцев, открыватель мистики жизни»[72 - Isherwood Chr. Му Guru and His Disciple. New York: Methuen, 1980. P. 304.]. Олдос и Мария Хаксли поселились в Южной Калифорнии, в пригороде Лос-Анджелеса, Голливуде еще в 1937 г. Люди, близко общавшиеся с Хаксли, по-разному объясняют, почему именно Калифорния так пришлась по сердцу писателю. Присоединившись к своему другу Джеральду Херду, Хаксли, как затем и Ишервуд, стал под его руководством изучать восточные практики освобождения. В большей мере, чем любые другие англо-американские писатели, Хаксли выразил устремления Западного духа, новое мироощущение, требовавшее адекватной религиозной философии, которая синтезирует мудрость Востока (йогу, дзен-буддизм, даосизм, махаяна-буддизм) и научный прагматизм Запада. Хаксли подчеркивал, что лишь такая йога, которая трансформирована и адаптирована специально для западных людей, сможет способствовать их личностному развитию. Писатель, вероятно, надеялся, что при правильном руководстве депрессия и страхи перед будущим благополучно рассеются.

Еще одна причина, по которой Лос-Анджелес обладал особым притяжением для Хаксли, – это возможность влиться в киноиндустрию в качестве сценариста и таким образом получать верный заработок, по крайней мере до тех пор, пока не будет написана и продана очередная книга. Отвечая на вопрос, почему все же Хаксли предпочел Лос-Анджелес всем остальным американским городам, обратимся к свидетельству его близкого друга, романистки и сценаристки Аниты Лус, автора «Джентльмены предпочитают блондинок» – романа, от которого он пришел в неистовый восторг. Вот как она объясняет их общую любовь к Лос-Анджелесу: «Ни одно место на земле не дает так много поводов для смеха, как Лос-Анджелес и его окрестности, где наличествует поразительный ассортимент чудаков и болванов, невероятных религиозных культов, неизменно служивших Хаксли источниками развлечения и удовольствия»[73 - Loos A. Aldous Huxley in California // Harpers Magazine. 1964. May. Vol. 228. P. 53.]. Если бы писатель предпочитал размышления в «башне из слоновой кости», а не развлечения и удовольствия, то, скорее всего, уединился бы в пустынном месте, вроде ранчо его друга Д. Е Лоуренса в Нью-Мексико.

Кроме того, Хаксли нравились климат и пейзажи Южной Калифорнии. Судя по всему, Хаксли искренне радовался тому, что она предлагает в качестве типичных развлечений. Если в 1920-е гг. Хаксли издевался над любовью американцев к шумному массовому времяпрепровождению, то спустя три десятилетия он и сам с явным удовольствием ездил с гостями развлекаться в Диснейленде. Как рассказывает Элен Ховди, невестка писателя, по вторникам во второй половине дня Хаксли отправлялся в Самую Большую Аптеку (The Worlds Biggest Drug-Store) в Лос-Анджелесе «ради кайфа»: понаблюдать за посетителями и перекусить тем, что традиционно предлагали drugstores.

Поселившись в Лос-Анджелесе в 1937 г., Хаксли убедил себя в том, что не столько бежит от неизбежной войны, сколько стремится обрести новое гармоничное мироощущение. Под руководством Херда писатель стал изучать восточные практики освобождения (йогу, дзен, даосизм, махаяну и веданту). Еще одна важнейшая причина заключалась в том, что Калифорния предоставила в его распоряжение не только изумительный климат, исключительно благоприятный для слабого здоровья Хаксли, и яркое солнце, столь необходимое периодически слепнущему писателю, но и весьма существенные доходы. Однако в первое десятилетие его пребывания за океаном общим местом в британской критике было утверждение о гибели его таланта на чужой почве. Постепенно критика становилась все более благосклонной[74 - О роли, которую сыграла культура Америки в творчестве Хаксли см. также статью Джереми Мекьера (Meckier J. Aldous Huxsley’s American Experience // Aldous Huxsley Annual. Vol. 1. 2001. P. 227–239).].

Приятель Хаксли и его единомышленник, британский автор Кристофер Ишервуд, уехал в Америку в 1939 г., посылая проклятия в сторону обезумевшей Европы с борта корабля, увозившего их с поэтом Уистеном Оденом в Нью-Йорк. В автобиографических сочинениях Ишервуд нисколько не скрывал ужаса, который охватывал его при мысли о войне. Она представлялась ему неким «главным Испытанием». Он убеждал своих друзей – а на самом деле, убаюкивал свою неспокойную совесть, – что в случае войны вернется в Англию. Скорее всего, писатель лукавил, пытаясь отодвинуть тяжкий момент, когда уже нельзя будет скрыть тот факт, что решение о бегстве принято. Сказанное не ставит под сомнение искренние пацифистские убеждения Ишервуда. Однако пацифизм не избавлял ни его, ни Хаксли от необходимости ответить на вопрос: что же следует делать конкретно им как пацифистам во время войны. Религия веданты, которой увлеклись Херд, Хаксли и Ишервуд, убедила их в том, что во время войны пацифист должен еще больше упорствовать в своем пацифизме.

Ил. 9. Кристофер Ишервуд и Уистен Оден

Калифорния в целом не обманула их ожиданий: писатели свели знакомство с множеством местных знаменитостей. Голливуд дал им возможность получать немыслимые в Европе гонорары за работу в качестве сценаристов. Постепенно Лос-Анджелес и окрестности заполнялись беженцами, которые, как ни странно, противопоставляли себя иммигрантам. Именно этим, по всей видимости, объясняется, например, презрение, которое Бертольд Брехт выказывал Ишервуду, своему соседу по Санта-Монике. Думается, что Брехт не рискнул бы обвинять почти слепого Хаксли.

3 сентября 1939 г. Англия вступила в войну с Германией. Реакция соотечественников на невозвращение таких известных, к тому же прославившихся своим пацифизмом писателей, как Хаксли и Ишервуд, была вполне предсказуемой. Англичане в большинстве своем сочли их дезертирами. Начавшаяся война и в особенности жесточайшие бомбардировки Лондона, вызвали вполне ожидаемую реакцию соотечественников, некоторых собратьев по перу и журналистов, на невозвращение знаменитых британцев домой. Уже в 1939 г. английские газеты открыли на них сезон охоты. Газетчики дали Хаксли и Ишервуду прозвище – «Вознесенные ветром» (Gone With the Wind-Up), подчеркивая тем самым, что писатели эмигрировали в Калифорнию для того, чтобы иметь возможность «медитировать на собственные пупы». Журнал Nature в рецензии на роман Хаксли «Много лет спустя» (1939) писал: «Удариться в мистицизм – не лучший совет миллионам людей, которые уже вынуждены заглянуть в лицо жестокой смерти»[75 - Цит. по: Dunaway D. К. Huxley in Hollywood. New York; London; Toronto, 1989. P. 135.].

Сирил Конолли, знаменитый критик и приятель Ишервуда, написал в редакторской колонке новой газеты Horizon (соредактором газеты был близкий друг Ишервуда, писатель Стивен Спендер), что «беглецы» «покинули тонущий корабль европейской демократии»[76 - Horizon. Vol. 1. No. 2. P. 68–70.]. Заодно Конолли подчеркнул: «Чем бы ни закончилась война, Америка все равно выиграет. Она невероятно обогатится материально, и столь же невероятно – культурно (благодаря беженцам)»[77 - Horizon. Vol. 1. No. 2. R 68–70.]. Нельзя не признать, что Коннолли оказался весьма прозорливым.

Кеннет Кларк, Сомерсет Моэм и Уинстон Черчилль на званом обеде убеждали Гарольда Николсона, писателя и дипломата, написать статью в Spectator с критикой невозвращенцев Хаксли, Одена и Ишервуда[78 - См. подробнее в: Nicolson Н. The War Years. New York, 1967. P. 65.]. Николсон отказывался, т. к. высоко ценил их талант и хотел остаться их преданным другом. Однако редакция все же вынудила его написать текст, ставший сравнительно мягкой отповедью, в которой прозвучал следующий вполне резонный риторический вопрос: «Как можем мы провозглашать там за океаном, что сражаемся за свободу мысли, когда четверо из наших самых свободомыслящих интеллектуалов отказываются сражаться вместе с нами?»[79 - Nicolson H. Spectator. 16 Apr. 4. 1940.].

А тем временем в Англии продолжал разгораться скандал, инспирированный ретивыми журналистами. Среди всех нападок на Хаксли и Ишервуда наибольшую известность получил злобный стишок, принадлежащий перу декана собора Св. Павла:

«Европа провоняла!» – так вопили вы,
Бросая родину, охваченную горем,
Вам все равно? Зато заметим мы,
Что свою вонь вы увезли за море.

Это четверостишие выражает ура-патриотическую точку зрения, согласно которой долг писателя состоит в том, чтобы оставаться на родине и живописать страдания и подвиги ее сынов.

Дело дошло даже до слушаний в Парламенте, инициированных сэром Джослином Лукасом под влиянием провокационных публикаций, содержащих искаженные факты. К счастью, все разъяснилось, и вопрос был закрыт. Хаксли и Ишервуд, горько переживая унижение, испытанное по прочтении подобных шедевров в стихах и прозе, неоднократно обращались за соответствующими указаниями в британское посольство в США, отвечавшее писателям неизменно вежливым отказом всерьез рассматривать их кандидатуры «новобранцев».

Обоих писателей безоговорочно признали негодными к военной службе, т. к. почти слепой Хаксли ни при каких обстоятельствах не был бы признан даже условно годным к несению не только военной, но и гражданской службы, а Ишервуд к началу войны формально вышел из призывного возраста.

Когда в 1940 г. Сибил Бедфорд, друг и впоследствии биограф Хаксли, добралась до Южной Калифорнии, она увидела несчастного, измотанного Олдоса. Она нисколько не усомнилась в том, что его устойчиво депрессивное состояние объяснялось тягостными мыслями о родных и друзьях, оставшихся в разоренной Европе. Даже в глазах некоторых американцев вполне искренний пацифизм Хаксли и Ишервуда не выглядел убедительно: пребывание в заведомо безопасной и сытой Калифорнии могло восприниматься как дезертирство. Так, Чарли Чаплин на обеде у астронома Эдвина Хаббла заявил, что всегда был пацифистом, но что в этой новой войне он призывает к активным боевым действиям и лично при случае готов перестрелять как можно больше фашистов. Хаксли продолжал твердить, что всякая война – это зло. Он либо спорил, либо молчал, уйдя в себя, когда Хаббл призывал открыть второй фронт, а Анита Лус активно собирала средства для помощи союзникам. Как его ни уговаривали, Хаксли, упорствуя в своем пацифизме, наотрез отказался участвовать в пропаганде второго фронта.

Практически сразу после того, как в Европе разгорелась война, в Калифорнии обосновался еще один приятель Хаксли, знаменитый философ и математик Бертран Рассел. В отличие от Хаксли и Ишервуда, с началом немецких бомбардировок Англии Рассел изменил пацифистским убеждениям. Вот его слова из письма от 19 января 1941 г.: «Когда вы вдали от дома, патриотические чувства обостряются»[80 - The Selected Letters of Bertrand Russell: The Public Years, 1914–1970 / Ed. N. Griffin. London; New-York, 2002. P. 388.]. Стремясь объяснить резкую перемену своей позиции, Рассел заявил: «Я остаюсь пацифистом в том смысле, что я считаю состояние мира самым важным на свете, но я не думаю, что на земле может установиться мир, пока благоденствует Гитлер»[81 - Цит. no: Moorehead C. Bertrand Russell. A Life. London, 1992. P. 429.]. Расселу, пожалуй, пришлось хуже других знаменитых эмигрантов в Америке, где его книга «Брак и мораль» (Marriage and Morals, 1929) вызвала шквал возмущения. Такого резкого наступления на священные устои брака Америка не снесла. В результате философа, защитника промискуитета, не приняли вначале в Городской университет Нью-Йорка, а затем отказали в профессорской должности в Калифонийском университете (Лос-Анджелес), что лишило студентов возможности прослушать его знаменитый курс логики.

Надо отметить, что некоторые представители британской богемы не остались в США на все время войны. Например, великий композитор и убежденный пацифист Бенджамин Бриттен и его партнер, тенор Питер Пирс, вернулись в Британию. В Америке они оказались примерно в то же время, что Ишервуд с Оденом. Несомненно, решение Бриттена вернуться посреди войны, в 1942 г., в сражающуюся Европу и предстать перед осуждавшими его соотечественниками было смелым поступком. Да и сам по себе такой «морской вояж» через океан, нашпигованный подводными лодками, военными судами, был сопряжен со смертельным риском: корабль, направлявшийся в Европу, могли в любой момент потопить с воды или с воздуха.

Что до находившихся в Америке писателей, отметим, что литература, возможно, осталась в выигрыше от их эмиграции: за четверть века, которую Хаксли провел в Штатах, он написал девятнадцать книг, а также бесчисленное множество эссе. В 1959 г. Американская Академия искусств и литературы присудила Хаксли награду как лучшему романисту (до него этой премии удостоились Эрнест Хемингуэй, Томас Манн и Теодор Драйзер).

Хаксли наверняка сравнивал себя с теми, кто никуда не уезжал, а сражался или работал в тылу. Так, например, романистка Элизабет Боуэн служила в противовоздушной обороне Лондона. 59-летняя романистка Роуз Макоули работала санитаркой. Ей было поручено доставлять откопанных из-под развалин домов раненых в больницу, оказав им первую помощь. Писатель Генри Грин служил пожарным. Его обычная смена длилась 48 часов, затем ему давали сутки отдыха. Грин был среди тех, кто тушил полыхающее здание Парламента после прямого попадания первой авиабомбы. Ивлин Во служил в морской пехоте. Из перечисленных фактов складывается крайне невыгодный для «невозвращенцев» фон, на котором они выглядят довольно жалко. И дело вовсе не в том, были Ишервуд и Хаксли пригодны к строевой службе или нет, а в том, что при желании они могли оказаться полезными в атакуемой Англии.

Несмотря на то, что Хаксли глубоко верил в то, что справедливых войн не бывает, что в любой современной войне сражаются лишь за рынки сбыта, он, тем не менее, испытывал немалые душевные терзания, понимая, что окружен калифорнийским комфортом в самые катастрофичные для Европы времена. Когда студия MGM предложила ему контракт на написание сценария, писатель сначала отказался, узнав, что ему намерены платить огромные деньги – 2500 долларов в неделю. Он объяснил, что не может принять такую сумму за работу в приятной студийной обстановке в то время, как его родственники и друзья живут впроголодь в Англии, а на их землю падают немецкие бомбы. Анита Лус не без труда уговорила его подписать контракт хотя бы для того, чтобы иметь возможность высылать на родину деньги.

Писатель отсылал большую часть денег в Европу родственникам, друзьям, а порой и вовсе незнакомым людям. Так, например, Хаксли перечислил крупные суммы нескольким совершенно незнакомым еврейским семьям, чтобы они могли бежать от нацистов и иммигрировать в США.

Психологический выход из проблемы «пацифизма в военное время» был подсказан ведантой, обучаясь премудростям которой Хаксли и Ишервуд познавали искусство забвения собственного эго. Перестав концентрироваться на своей исключительности, отдельности, разобщенности, они уже не могли ненавидеть другого и начинали искать то, что объединяет все создания. Писатели больше не сомневались, что во время войны пацифист должен упорствовать в своем пацифизме больше, чем в мирное время. Укреплению этой мысли немало способствовал и Дж. Херд, говоривший: «Чтобы стать настоящим пацифистом, следует обрести мир внутри себя. Только тогда ты сможешь и в реальности действовать как пацифист»[82 - Isherwood Chr. Му Guru and His Disciple. P. 133.].

В конце 1950-х гг. Хаксли, отвечая во время слушаний по делу получения американского гражданства на протокольный вопрос о том, готов ли он в случае необходимости служить в американской армии, заявил, что именно пацифизм как таковой, а не религиозные убеждения, не позволят ему надеть военную форму. Заседание было закрыто, и гражданства он так и не получил.