Топографический кретин

– Сам ты моссад-пассат, – обиделся Шуцык за отсутствующего друга. – Он, между прочим, для всех старался, не то что ты – взял да и залёг.

– Да не заа… не залегал я! – снова завёлся Вас, но был прерван рациональным Китом.

– Хрена вы тут чмыритесь, возьмите да побучкайтесь за правду, а мы позырим, поболеем, ставки сделаем. Нет? Ну и харэ тогда изгаляться, давайте за Лёньку, не чокаясь, и порыли булками трясти.

Сковорода, обнесённая зелёным забором, уже вовсю громыхала перепевками Юрия Антонова и ВИА «Земляне» в исполнении ансамбля «Контрасты», гордо называвшего себя рок-группой. Барабанщиком в ней работал Дюша Галактионов, который раньше учился в их школе, и было очень модно подойти к нему между песнями и, не замечая жутко завидующих крестьян из других микрорайонов, сплюнуть под ноги и сказать:

– Здарэ, Дюша, как оно?

И если он тебя узнает, то протянет небольшую ладонь с мозолями от палочек, а уж если совсем повезёт, то и позволит проводить себя на технический перерывчик. Перерывчики объявлялись через песню, и после каждого у гитариста всё чаще самодельный медиатор проскальзывал мимо струн, а у вокалиста всё сильнее заплетался язык, но никого это не парило, ни музыкантов, ни публику – во-первых, потому что она сама была такая же захорошевшая, а во-вторых, за танцы в этот вечер всё равно не платили, контролёры пропускали по спецпригласительным, которые выпускникам заранее раздали в школах.

После одного из технических перерывчиков Фрэн и заметил Наташу-воробышка. Она была в своей компании, Фрэн в своей, но он набрался мужества, подошел и спросил, можно ли пригласить её на танец.

– Мне очень нравится эта композиция, – объяснил он, даже не соврав, потому что Дюша сотоварищи затянули Кузьмина.

– Мне тоже, – ответила она и подала руку.

«Контрасты» честно, хотя и не очень трезво, надрывались: раскрой же зонт, надвинь свой серый капюшон и подойди поближе, я слегка продрог, – и был теплый, почти уже летний вечер, и совсем не было холодно, но они, как в этой песне, всё равно подтягивались в танце поближе друг другу, и Фрэн тогда сказал:

– Тебя ведь зовут Наташа.

– Да. – Она подняла глаза. Она и девять лет назад тоже была миниатюрной.

– А меня Яков.

– А я знаю. – Она вдруг улыбнулась. – Я помню тебя, Яша. Мы с тобой в садик вместе ходили.

– Да, – он захотел пододвинуться ещё поближе, но ближе было уже некуда. И он сказал:

– Я был в тебя тогда очень влюблён.

– Я знаю, – повторила она, и песня кончилась.

Фрэн проводил её к её компании, сказал спасибо и после этого никогда уже больше не видел.

Опять 25 января

Полураспад

Не заглядывал к жене-то твоей навозный Терентий Петрович, втируша, зубоскал, вертун полезный?

Татьяна Толстая

А бывают дневники не про сегодня, а про позавчера? А если сегодня нет, как нет вчера, как и завтра нет, если прошлое – это твое единственное настоящее?

Странностей моей московской холостяцкости, неготовности завязывать сколько-нибудь близких отношений не избежала даже Света, лица которой я уже и не помню. Помню только, что было оно породистым, как вся она: с королевской осанкой, дорого и со вкусом одетая – то ли дочь большого чиновника, то ли подруга разбогатевшего бандита.

Мне удалось затащить ее на полтора часа в арбатскую пивную, и потом она даже ответила на несколько моих звонков. Но встретиться больше не случилось: она бы и рада, но всё время совершенно непредвиденные и абсолютно неодолимые обстоятельства.

Со скуки я срифмовал тогда строчки, начинавшиеся буквами ее имени. Пошло, конечно, дешевый трюк, но ведь перед такой экстремальной романтикой не устоит, наверное, даже избалованная она? Возможно, я не ошибался, но проверить не удалось, мы ведь так и не увиделись.

Сколько можно на клавиши тупо давить,

Вновь, сомненьем терзаясь, семь цифр набирать?

Если б я только мог эти цифры забыть,

Телефонных кабин на пути не встречать…

Лучше пива напьюсь и тоску разгоню,

А еще лучше водки, чтоб носом в бурьян.

Никогда, никогда больше не позвоню!

Алло, Света? Светлана, привет, это я…

Телефонные кабины – теперь они грустны и никчемны. Кому нужны автоматы в эпоху мобил? Разве только любителям садомазо и прочих радостей, многоцветными рекламками которых обвешиваются в Лондоне легендарные красные телефонные будки, несмотря на нечеловеческие усилия райсоветов, всеми способами пытающихся избавить туристов от созерцания порнухи.

Гудок-гудок – пауза – гудок-гудок – пауза – гудок…

– Аллё?

– Привет, как ты? Как шопинг?

– Никак. Все джинсы найти не могу.

Ладно, узнал хотя бы, что настроение нормальное, и на том сотовой связи спасибо.

Одиннадцать лет назад автомат висел прямо на ее многоэтажке, очень удобно спрятанный за угол – так, что его не могли видеть всеведущие старушенции, гроздьями свисавшие со скамейки у единственного подъезда. Много позже я узнал, что одна из этих вечных бабок была двоюродной теткой моей тогдашней, первой то есть, жены, с которой мы только собирались расходиться. Нестарая бабуська-то была, да померла недавно. Вот тебе и вред алкоголя.

Этот телефон, когда работал, сильно выручал. Можно было подъехать без предупреждения, позвонить, не напрягаясь по поводу мелочи, потому что гудки бесплатные, а она знала: если дзынь-дзынь, а потом в трубке щелк и тишина, – значит, это я; потом отойти на десяток шагов – и поймать взмах ее руки с балкона, и ждать, когда она выбежит, с развевающимися волосами, смеющаяся и предвкушающая.

Отскок. Мобильные страсти

Электричка, Лондон, много лет спустя: девушка с мокрыми волосами и бумажным капучино, не переставая, звонит бойфренду, который с каждой минутой становится все более и более бывшим бойфрендом. Девушка приседает на корточки, расплескивая на себя кофе, опускает телефон в сумку и накрывает руками влажную прическу. Стоящий рядом незнакомец грустно мне улыбается и пожимает плечами. А я пытаюсь вспомнить, как мы проводили время в транспорте до мобильников, когда у нас не было доступа к чужим драмам.

Ждать долго не приходилось: она умела собираться удивительно быстро, и мы вместе подтрунивали над ее старшей сестрой, у которой на сборы уходили часы. Больше не подтруниваем: в этом она стала похожа на сестру. Мы вообще сейчас мало над чем вместе подтруниваем, мы и вместе-то почти не бываем.

Сам виноват, знаю. Раньше, собираясь в кино или в клуб, она звала меня с собой. А я не ходил. Не интересна мне, видите ли, эта компания, в которой роль примы играет Путридий. Не ревновал, совсем нет, мне и не нужна была эта роль, как не нужна была и вся труппа, в состав которой неизменно входили двое близнецов – приднестровский скрипач Эдик и полунемец-полувьетнамец метросексуал Фредик, романтично-печальная россиянка-карьеристка Юленька, одна-две полупьяные и мало что понимающие в происходящем японки, маленькая, но чрезвычайно сисястая Таня с писклявым голосом и неразговорчивым супругом без имени да пара-тройка мутных персонажей, которых вообще никто не знал и которые в отместку тоже не знали никого.

Подозреваю, что интеллектуальный багаж тусовки состоял из одной-двух книг на всех, чего-нибудь вроде "Экстремального медиаменеджмента в условиях сверхнизкой базовой учетной ставки и тотального натиска антиглобализма" или, наоборот, "Педофилии для чайников". Хотя не исключено, что это я отыгрываюсь задним числом. Да, книг они при мне не читали, но ведь и я на их вечерины не с Дюрренматтом в саквояже приходил.

Заседания обычно начинались в большой квартире Путридия и его жены Наташки на Паддингтоне и частенько там же и заканчивались – далеко за полночь, поскольку за изрядным количеством вина и меньшим количеством травы следовал, как правило, коллективный кинопросмотр часа на два с половиной.

Имелся и другой сценарий, когда за изрядным количеством вина и меньшим количеством травы поступало предложение поклубиться. Тогда, неся по пути заметные численные потери, возмещаемые за счет новых и непонятно откуда берущихся старых знакомых, отряд перекочевывал в Кэмдэн или Сохо, пристраивался в хвост заворачивающей за угол очереди и через полчаса, а иногда и полтора, расставшись с общей суммой, раз в сто превосходящей минимальный месячный размер оплаты труда в уже почти поднявшейся с колен России, и самозабвенно пройдя процедуру сладострастного лапанья здоровенными вышибалами, оказывался внутри слабо-, а порой и вовсе не освещенного помещения с теряющимися в темноте жутковатыми постиндустриальными контурами.

Помещения вместе со всей имеющейся в них биомассой разухабисто дрожали в такт, терзаемый модными диджеями, которые называли свое занятие исключительно музицированием, а себя самих – не музыкантами даже, но композиторами. Путридий – благо и сам композитор: имеет в компьютере соответствующий софт и регулярно записывает на нем пластинки а-ля "радиомикс-мегахаус-4.1/3-бис" – был вхож. В связи с чем время от времени располагал десятком флаеров на сеты фраеров. Флаеры, впрочем, не освобождали ведомые композитором подразделения от необходимости доставать кошельки – как на входе, так и у барной стойки. Хотя к стойке в основном протискивался я. Не потому что щедрый, я никому, кроме нее, ничего не покупал: здесь это не принято, да и им было без надобности, они интоксицировались творчеством композиторов, покачиваясь с закрытыми глазами, подрагивая руками под раздрызганный ритм и изредка крича друг другу в уши.