Невеста из Холмов

– Нет, отец. Просто волнение.

Она вдохнула, лишь когда отец отпустил ее руку и пошел к Мэдью. Отец смутно о чем-то догадывался. Хорошо, что он отвлечен Церемонией.

* * *

Старейшина Гьетал был обнажен по пояс. Его тело покрывали зеленые узоры, которые сплетались в круги, будто венки, что плели из еловых ветвей и приносили домой на зимнее солнцестояние. Светлые волосы перехвачены серебряным венцом, который достался ему после изгнания Горта Проклятого. А ведь когда-то Гьетал и Горт были ближе, чем братья, рука об руку бились с фоморами и вместе бывали в мире людей. Но это ушло в прошлое. Вспоминал ли он бывшего друга?

Акме Муин – род Ежевики – собрался здесь весь. Вокруг мастера с дубовой шкатулкой стояли семеро из старшей семьи. У каждого рода много семей, как ветвей у ствола, но главной считается старшая, та, что ближе к стволу, из которой выбирают старейшину. Эшлин зажмурилась на мгновение, представив, каким старейшиной будет ее брат. Тут-то все порядки и затрещат, потому что Мэдью лень будет их учить. Или суровый воин Гьетал выбьет из ученика дурь за пару лет?

Солнце было таким ярким, что половине круга приходилось щуриться. Хороший знак. Отец вывел Мэдью на середину круга, вернулся на место, и Эшлин впервые увидела, как робеет ее брат. Ветер трепал рыжие вихры, и как бы мальчишка ни пытался заложить их за уши, все равно выкидывал вперед, на нос.

Мастер протянул открытую шкатулку старейшине, чтобы тот взял в руки новый Кристалл и сухую веточку ежевики, срезанную в день рождения Мэдью.

Старейшина улыбнулся. На фоне его руки Кристалл казался маленьким и хрупким. Через мгновение легкая улыбка коснулась напряженных лиц матери и отца. Как сосредоточиться на песне рода, изгнав из головы все иные мысли? Эшлин закрыла глаза, но вместо растущей травы перед внутренним взором снова возник человек, так занимавший ее мысли уже почти год. Она тряхнула головой, отгоняя видение, и перевела взгляд на старейшину.

Хорошо, что он не мог прочитать ее мысли.

Гьетал вышел в середину круга и воткнул веточку у ног будущего хозяина Кристалла. Потом поднялся и, протянув правую руку ладонью вниз, запел низким голосом – казалось, где-то вдалеке рокочет гром. Его Кристалл, а затем и обе ладони, наполнились мягким зеленым светом. Наверное, врагам очень страшно, когда Гьетал поет боевую песню и так же вспыхивают узоры воина на его теле. Воину Дин Ши не нужна броня, она всегда с ним.

Повинуясь силе Кристалла и голосу, из-под земли проклюнулся росток ежевики и потянулся к свету. Старейшина, не прекращая песни, передал Кристалл отцу, и, едва тот коснулся его руки, отец подхватил песню. Сила рода Ежевики текла теперь сквозь обоих, помогая стеблю тянуться выше, разворачивать маленькие блестящие листья. Потом к хору присоединилась мать. Кустик у ног Мэдью разрастался, побеги сплетались, поддерживая друг друга, а в глубине уже появились маленькие белые бутоны.

Эшлин завороженно наблюдала за этим и едва не пропустила момент, когда теплый Кристалл коснулся ее ладони. Она сжала пальцы и поняла, что ей безумно хочется, чтобы сейчас в руке оказался ее собственный Кристалл. Чужого душа не примет, как бы ни хотелось его заменить. Звездный паттеран, отражение неба в момент рождения, он у каждого свой, нельзя дать поносить судьбу… а жаль. Можно только обменяться, прорастая душой в душу. Один раз в жизни. Редко больше. Ши – однолюбы.

Эшлин сделала шаг вперед. Мэдью встал на одно колено, склонил голову, и она запела, надевая брату Кристалл на шею. Почему-то – разве так должно быть? – ее руки стали неловкими, горячими и тяжелыми, она еле удерживала Кристалл, а едва проявившиеся белые бутоны, вместо того, чтобы раскрыться, опускали уже головки, готовясь увянуть.

Эшлин попробовала петь громче, но голос ее будто застыл, не подчиняясь хозяйке, во рту пересохло, она поняла, что еще немного – и не сможет продолжить песню, сорвавшись до жалобного хрипа или шепота. В глазах потемнело. Эшлин успела заметить метнувшуюся вперед мать, которая вовремя выхватила из ее рук Кристалл и надела на шею Мэдью, так громко продолжив песню, что слышно ее было, наверное, на другом берегу озера. Бутоны подняли головки и стали медленно раскрываться.

Эшлин устало села на землю за спинами родных и уже не видела, как брат, впервые пользуясь направленной силой, превращает цветы в горсть ежевичных ягод.

Она чувствовала, как пылают уши, и понимала, где просчиталась. Мягкая трава оплетала замерзшие пальцы. Эшлин не пыталась подняться, просто смотрела на серебристые блики озерной воды и слушала песню рода, в которой не было ее голоса. Эта песня звенела внутри, но от нее почему-то было пусто и больно, будто она проглотила жгучую ягоду.

Те, кто раньше добровольно или в наказание лишал себя Кристалла, не теряли его в другом мире. Он все равно был рядом, оставляя хозяину легкий «детский» уровень сил. Песни Эшлин теперь были просто словами, пущенными по ветру. Остатки силы еще были с ней на прошлый Мабон. Уже к зимнему солнцестоянию их не стало вовсе. Может, она смогла бы создать мелочь – рой бабочек над цветами. Полет упавших листьев. Но и все.

Слезы текли по лицу, но боль будто схватилась коркой инея. Надо было думать. Едва песня закончится, посыплются вопросы. И под взглядом старейшины Эшлин придется сказать правду. А потом с песни об Эшлин, опозоренной человеком, начинали бы клановые собрания следующие лет сто. Или пока кто-нибудь не натворит еще худшего.

«Эшлин, дочь Каллена из рода Ежевики, пройдет особым путем, принеся опасность и разлад в свою семью и не обретя счастья в этом мире», – вот что сказали над ее колыбелью.

Гости выпытывать семейные тайны перед другими семьями не будут. Значит, у них с Мэдью остается время лишь до окончания пира, пока все обсуждают светлое будущее достойного юноши и хвастаются собственными отпрысками. Как не провалиться сквозь землю от стыда, когда все повернутся? Как избежать взглядов родителей? Как унять головокружение и донести новый план до Мэдью?

Эшлин не сразу заметила, что песня оборвалась и она слышит лишь плеск волн и шум ветра.

Первым к ней подбежал брат. Кристалл его все еще продолжал слегка мерцать мягким зеленым светом. Мать осталась в кругу. Отец что-то говорил старейшине, склонив голову и очень тихо, тревожно посматривая на Эшлин. Тревожно, не сердито – от этого было почему-то хуже.

Мэдью грохнулся рядом на колено, тревожно хмурясь.

– Это от этого? – выпалил он.

– Да.

– Хорошо. Тогда мы хоть знаем, в чем дело. Я испугался, что…

– Не дождешься.

– Но мы же…

Эшлин обхватила пальцами запястье брата и почувствовала, насколько у нее холодные руки.

– Да. И это надо сделать сейчас.

– А…

– Хочешь, чтобы все подвиги только после обеда?

– Я не об этом, – фыркнул Мэдью, но щеки вспыхнули.

– Скажи им, что проводишь меня в дом. Быстро.

Он кивнул и бросился обратно в круг. В страсти к опасным выходкам брат и сестра Муин были абсолютно похожи.

В домике солнечный свет, смешиваясь с цветом стола, полок и сундука, становился медовым. Только угольные полосы на полу, напоминали о том, что сейчас должно здесь произойти. Эшлин, у которой все еще кружилась голова, сидела на кровати и рассказывала брату план.

Мэдью рассчитывал, что после спасения сестры старейшина возьмет его в ученики с большим желанием. Эшлин не стала его разубеждать. Может, и так. Ши ценили отвагу и решимость. В любом случае сейчас Мэдью предстояло стать мостом между мирами, и лишнее беспокойство могло стоить жизни.

Домик был выстроен вокруг ствола ольхи, которая соединяла в себе стихии огня, воды, земли и ветра, помогая открывать дорогу в другие миры. Мэдью сел у самого ствола, в кругу, который начертила Эшлин, и, прижав раскрытые ладони к шероховатой коре, закрыл глаза. Эшлин видела, как шевелятся его губы, но не слышала песни. Голос его уже звучал где-то не здесь, первым пробуя тропинку сквозь ткань между мирами.

Угольный след на деревянном полу набирал силу, и черная полоса медленно превращалась в мерцающую зеленую, зарастая курчавым лесным мхом. Эшлин пыталась одним глазом следить за братом, другим поглядывая в окно на случай появления кого-то из старших. Даже голова заныла от этого косоглазия. Что она скажет отцу, матери или старейшине, Эшлин не придумала. Все варианты, приходившие в голову, были один хуже другого.

Когда переплетение линий полностью покрылось мхом, Мэдью завершил песню и открыл глаза.

– Я видел солнце над холмами и тропинку… и развалины замка. Не думал, что у них так красиво, Эш!

– Еще насмотримся. Тебе хватит сил продолжить песню, летя со скалы? – отозвалась Эшлин, сминая в руке мягкую ткань покрывала.

– Если сомневаешься, можешь тут одна посидеть, пока я за твоим Кристаллом сбегаю! – фыркнул брат.

– Идем. Если нас поймают здесь, мы потесним Горта Проклятого в стане опозоривших семью.

Мэдью фыркнул, передернул плечами, будто от холода, и покосился в окно. Эшлин достала из сундука узелок с полезными в пути вещами, и брат с сестрой шагнули к стволу ольхи, за которыми виднелась тропа вдоль скалы.

Они шли молча. Рядом, почти у плеча, покачивались верхушки растущих на дне оврага у ручья сосен. Эшлин чувствовала, как солнце нагревает волосы, видела, как качается в тонком венчике колокольчика толстый полосатый шмель. Блестящие осколки слюды в песке, запах смолы и вереска, ветер с привкусом озерной воды и золотисто-зеленые блики на одежде брата – все это хотелось собрать в котомку за спиной и унести в тот мир, где ей предстояло встретиться с прошлым ради будущего.

Когда они с Мэдью остановились у обрыва, к самому краю которого там, внизу, подходила озерная вода, Эшлин все-таки оглянулась. Отсюда сквозь ствол ольхи едва виднелись очертания крыши домика. Кто бы ответил, чего душа сейчас больше боится – не найти Брадана, ученика друида, или снова встретить его?

Мэдью остановился на краю, в шаге от обрыва. От влажного ветра щипало в носу. Эшлин взяла брата за руку и почувствовала, что дрожит, – хорошо, что под платьем не видно. Старшим нельзя бояться.

Пальцы Мэдью казались горячими. Он снова запел, отдавая Вратам силу ольхового дерева, чтобы выстроить ферн – мост между мирами. С каждым словом его песни перед скалой в воздухе проявлялся тот узор, что нарисовала Эшлин на полу домика, становился все ярче, пока не превратился в деревянные щиты с орнаментом из мха. Они возникали один за другим, обозначая верную тропу прямо в воздухе. Внизу волны озера бросались на скалу и откатывались прочь, обнажая похожие на кривые зубы прибрежные камни.

Вдохнуть. Выдохнуть. Нельзя коснуться одной ногой тропы, что уходит в другой мир, оставаясь другой на земле этого. Брат продолжал петь, поэтому вместо слов трижды сжал руку сестры, отсчитывая мгновения до прыжка. По третьему счету они подпрыгнули и приземлились на первый щит.