Алиса не боится, или Амазонка и Тимфок

– Отвали, дурак!

– Хо! Вчера был умный, а нонче дурак?

– И так бывает.

– Думаешь? А вот интересно, для чего ты думаешь?

– Чтоб не быть такой дурой, как ты.

Тимофей останавливается, пережидая тревожно забившееся сердце (он узнал голос дочери), затем продолжает подниматься по лестнице дальше, но теперь с опаской посматривает вверх.

– Ах вы, гады-лоботрясы, – шепчет, – уложить вас на матрасы, надавать вам по мордасам, шелкопёры – тра-та-та…

При этом невпопад соображает: «Почему мне постоянно снится этот странный сон: не сумел закончить институт. На самом деле я ж закончил. Ведь угнетает. Мы подскочим и помчимся… на оленях утром ранним?..»

Тут звучит неожиданно и неприятно:

– Сделать удобоваримым! – как давно употребляемое словосочетание – чётко, выразительно, смачно, точно что-то к чему-то припечатали. И немедленно захотелось узнать: чей это голос такой противный, и понять, про что, собственно, речь. И Тимофей, достигнув второго этажа, заглянул в комнатку консьержки, машинально мазнув глазом незнакомую табличку на двери: «Засунутый Евлампий Изидорыч». Озадачился, неловко пытаясь увязать понятия «консьержка» и мужское имя Евлампий. «Чудо-юдо… Консъерж вместо?.. Привратник? Он… кто-о?!.»

Услышав какое-то шебуршание позади себя, быстро обернулся и увидал на подоконнике межэтажного окна тощего паренька – тот, как прищепкой, замкнул свои губы большим и указательным пальцами: молчу, мол, помалкиваю себе в тряпочку.

– А-а, ты-ы!… – в некоторой оторопи разлепил уста Тим, но уже без прежнего испуга и недоумения. Расслабился: – Чр-р… чревовещатель?.. – А про себя: «Червь подколодный…»

Паренёк расцепил пальцы-прищепку на губах, при этом издал мокрый звук – чмок:

– Дядя, сигареткой угости… – и уставился нагловато-заискивающе (если можно соединить заискивание с наглостью), как озябший галчонок склонил головку набок и нахохлился, лишь глазок блестит – осмыслено или бессмысленно, не ясно.

Рядом с ним пошевелилась девица с бейсболкой на рыжей шевелюре, она прячет свой лик под козырьком да с безучастным отворотом головы за оконную пасмурность двора.

– Ты, конечно, меня не послушаешь, – начал было Тим, но осёкся, вспомнив вдруг себя таким же глупым, упрямым, но беззащитным. Полез в карман, после чего, не обнаружив искомое, виновато пожал плечами. – Бросил, брателла, извини. Не угощу, стал-ть… – и подделываясь опять под нелепый сленг: – А ты ваще откуль?.. А Марья… м-м, Фёдорна, – потыкал пальцем за плечо – на табличку с «Евлампием» – откуда-де взялся такой замысловатой консьерж.

– А чё? – подтягивая колени к подбородку со скрипом подошв кроссовок по подоконнику и отворачивая лицо так же, как и подружка, – в мутное стекло окна, где прорисовывалось отражение всех троих – и взрослого мужчины в том числе, с белой обувной коробкой в левой руке… или в правой?.. зеркало, как всегда, врёт.

– Да… так.

«…начнём нову жизь?.. правильну?.. аль праведну?.. Да, када?.. – спрашивает чуть погодя Тимофей уже сам себя, поднимаясь в квартиру: лифт – „гад паршивый“ – нынче не… глагол подставить самостоятельно, подсказка по типу ЕГЭ: не фурычит, филонит, бастует, вредничает, валяет дурака, сволочится?.. – Главное, впросак не попади опять… Чья бы кукушка квакала… мычала то бишь. Т-фу!.. Шагай давай… Застрял на мыслях?.. На каких?.. Нету мыслей, не-ту… и не грусти… Человек, он же ж ч… Шо в космос его занесёт, собаку, шо в ад опрокинет, ему у-сё равно… Хватит базарить!..»

Идущий одышливо перебрасывает с руки на руку коробку с женскими сапожками, приподымает на уровень глаз – обнова перехвачена крест-накрест лимонной ленточкой – на ней золотом с ошибочкой: «Люсьен—Люсен». Тимофей был доволен, что подружка паренька на подоконнике оказалась не его дочерью…

Альбион не намерен ждать

Скинув башмаки, Тимофей задвинул их под обувную полку. Тапок на своём привычном месте не обнаружил. Пошёл на кухню в носках, прислонил сумку к холодильнику, коробку с сапожками задвинул за шкафчик:

– У-у? А-у! Бу-бу-буки, где нотбуки, где собаки – наши бяки? Хотя бяки не собаки… Надо глазки поберечь, надо что-то там извлечь… Всё-о! В логос-рифму больше не попадаю. Люсьен, ты где?.. – и по-командирски: – Фокусники, на арену! Всеобщий сбор! Живо! Представление начинается!

Тишина в ответ. Полная. Обычно, когда дочь дома, она по квартире порхает: прибирается, пыль смахивает, рукодельничает даже, ну или за «бякой-буком-ноутбуком» – с подружками лясы точит. Но в любом случае, отца встречать выбегает.

Тимофей заглянул в малую комнату. Плачущая дочь повергла его в кислое недоумение. Возможно, потому, что это было из ряда вон… Как-то разок, правда, жаловалась: «На меня никто не смотрит!.. – Да что ты? Не может быть! Ты у меня ж красотуля… – И Вовка не глядит!»

После долгих тогда уговоров, удалось уяснить: девочку не замечают по очень простой причине: не модно одевается.

Что же сейчас? Подсел, прижал к себе, по голове погладил:

– Э-этого ещё не хватало… слёзки на колёсках!.. Вовка-оболтус изменил, что ль? Так это в порядке вещей!.. Мужики они такие – беспартошные. За любой юбкой побегут. Акселераты-дегенераты. Все мужики такие, повторю жёстко и беззастенчиво, поскольку такова их природа – бестолочи-забияки! За формами не видят ни шиша… ничего не видят, короче, окромя округлостей и впадин…

– Олимпиаду выиграла. В Англию посылают.

– И-и… что? – поперхнулся Тимофей и мгновенно перескочил на другие рельсы: – Не понял! Не хочешь в Англию? Да и пошла она тогда, эта Англия… как там в кино… Англия подождёт! Прекрасная мысль, прекрасные актёры, чёрт возьми, прекрасная киношка! Нужен тебе этот затуманенный, сырой и неуютный Альбион? Разве у нас не лучшее образование в мире?

– Когда-то, может, и было. Ты что, не видишь, какие страсти на улицах? Пап, ты совсем не видишь, что вокруг?!. Ты слепой?! Ты совершенно не приспособлен для жизни в этом мире! Ты надёжный, умный, справедливый, честный… даже противно! Слушать противно, вот.

– А что такое? Чёго там? – Тимофей нарочито поозирался.

– Ты ютюб не глядишь? Барнаул, Беларусь, Казахстан… повсюду на бэ – бордель, бардак сплошной. Тебя чего, совсем не колышет политика?

– А тебя колышет? Тогда чего ты целишь в неприятельский вертеп?..

– А научить их пользоваться масками-шоу хочу! Слыхал, главный ихний, кто у них?.. премьер? Против карантина возник он… и тут же сам заболел.

– Та-ак, не будем ходить кругами. В чём причина, Лю, скажи прямо… чтоб я прозрел, наконец. Ну, бестолочь я! Не по-ни-ма-ю! Урод! Таким родился, да, ты права…

– Мне не в чем ехать, вот в чём дело! И не с чем!

– То ись?

Лю вскочила и убежала на кухню, откуда понеслись её мокрые всхлипы…

Своя мечта у каждого

Всю ночь Тимофей ворочался, размышлял: «…ну да, а чего? Пятнадцать… и вообще, мальчики – девочки, девочки – мальчики… Себя не помнишь?..»

Вдовец пятидесяти двух лет Тимофей Емельяныч Фокус, как утверждала Мадонна, не понимал женщин совершенно, хотя и дважды сподобился жениться. Любить, вестимо (словцо из вальяжных романов подходит как никакое другое, на наш взгляд), любил, а понимать – нет?.. Так вот. Даже дочь свою?.. каковую, разумеется, и любил и лелеял, как умел, выясняется… но не очень-то понимал. Как написано опять же в американской книжке (на тумбочке у дочери) – он с Марса, они же с Венеры-с. Поэтому, наверно, до сих пор Тимофей Емельяныч не сообразил, почему от него ушла первая супруга – вернее, скрылась, оставив ему пятилетнюю Люсьен, и начертав всего-навсего: «Не рыщи. Твоя Мадонна».

Тогда ещё в памяти у него всплыла её чёткая реплика о председателе колхоза (мадонна была из деревни), чему он не придал значения на начальном этапе совместной жизни: «У всех, – говорила она, – чуть ли не соломенные крыши, а у него хоромы – паркет, горячая вода, сауна с бассейном… Вот и я так хочу. Завоевать должность только надо… или удачно выйти замуж! Да-да!»

«Или украсть пару липардиков, – сказал бы сейчас Тимофей. А тогда всего лишь спросил: – Стало быть, вариант выпал не вполне удачный?..» – «Почему? Удачный и даже вполне, пока в телевизоре мелькал…» – был ответ.

Вторая жена не обижала его дочь, но взяла, да и померла в одночасье.

После того, как Тимофей Емельянович покончил с прежней профессией, он работал в разных местах, а в настоящее время на предприятии, где платили столько, сколько необходимо, дабы заплатить за квартиру да на пропитание. Надо было что-то делать, подумал Тимофей Емельянович как-то с утра пораньше, и стал прикупать с зарплаты билеты разнообразного лото. Но ему не везло. Правда, он и сам всякий раз, как покупал очередной билетец, посмеивался:

– Вот интересно, – щурясь, спрашивал у хозяйки почты, – одним везёт, другим нет… отчего так?

– Невезучий, – отвечали ему щадящим слогом, но равнодушно – из вежливости, вероятнее всего.

И всё же, как всякий нормальный человек, он, конечно, мечтал хапнуть по-настоящему, не всерьёз мечтал, себя душевно погреть хотелось, и всё же, всё же…

Как-то постепенно он остывал от благ житейских, прячась меж волн соцкатаклизмов. Психологически он попал как бы между приливом и отливом. Чтобы осмыслить происшедшее с его государством, мешало оцепенение, как и многим людям его возраста, оказавшимся не у дел в результате криминального передела: чтобы забузить, лета не те уж, казалось ему, здоровья пошатнувшее… Ему самому, можно сказать без преувеличения, не везло регулярно, и попадало всё по лбу почему-то – отсюда также затяжной упадок сил и разочарования. С надеждой поглядывал он на более молодых и менее травмированных психологически, которые в основном, к сожалению, маловато думали, да много прыгали на дискотеках и предпочитали толкаться за новыми айфонами, даже в морозные ночи, что гляделось диковато… Всё стало поэтому казаться ему мишурой – пустяшным и неестественным, не только какие-то материальные поползновения, модная успешность и прочее, и все эти рекламные подскоки – инстаграм, сэлфи и… Для кого пустяшны? – задавал он себе издевательский вопрос и оглядывался вокруг: – Всем этим… Ну всё, всё, всё – довольно глупых разборок!