Мы – люди флотские. Жизнь и приключения курсантов ВВМУРЭ. 3 факультет, выпуск 1970

В конце производственного обучения, после несложного практического экзамена, мы получили свидетельства о присвоении нам профессиональной квалификации. Я получил квалификацию слесаря-инструментальщика 2-го разряда. И вот что интересно: не смотря на то, что я не стал слесарем, навыки, полученные мной на «Ждановском заводе», очень пригодились в жизни, как на военной службе, так и дома.

Друзья – товарищи

К 10-му классу у меня появились близкие школьные друзья: Виталик Тупицын и Олег Таиров. На всех уроках мы сидели за одним столом, то с Виталькой, то с Олегом.

Виталий Тупицын и Олег Таиров

Олег хорошо учился, у него была мечта стать или биологом, или геологом. Когда я закончил службу на Северном Флоте, и наша молодая семья перебралась в Ленинград, к нам в гости зашли Олег Таиров с женой. Посидели, поговорили. Конечно же, о школьных годах, о товарищах, о судьбе тех одноклассников, о которых знали. Оказалось, что к этому времени Олег уже защитил диссертацию. Было заметно, какими любящими глазами смотрела на него жена, и мне стало ясно и приятно, что «тылы у Олега крепкие».

Виталий учился, как и я – шаляй-валяй: мог спокойно не приготовить домашнее задание, были у него любимые предметы, но были и нелюбимые. Маргоша его тоже недолюбливала. Он был верным товарищем: когда в начале 11-го класса я сильно просудился и заболел, Виталик навещал меня каждый день, рассказывая, что творится в школе.

Девчонки

Девчонок у меня в друзьях не было. Откровенно говоря, я их очень стеснялся. К этому времени в классе сложились пары. Кроме тех двух пар, о которых было упомянуто ранее, была ещё одна пара, сразу после выпуска создавшая семью: Галя Клименчук и Володя Ткаченко. К сожалению, совместная жизнь этих симпатичных молодых людей продлилась недолго: их семья распалась…

Володя Ткаченко и Галя Клименчук. Лариса Бердник и Таня Бугрова

Некоторые девушки вышли замуж сразу после школы, например, Бугрова Татьяна, которая уехала с мужем в Москву.

Особо выделялась группа девушек-подруг; вшестером они пронесли верную дружбу через всю свою жизнь.

Иногда эта группа приглашала одноклассников к себе, на одну из квартир, потанцевать, поговорить, обсудить новинки литературы, опубликованные в очень популярных журналах «Юность», где печатались Белла Ахмадуллина, Юлия Друнина, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Юнна Мориц, Геннадий Шпаликов, Василий Аксёнов, Даниил Гранин и другие талантливые авторы, в то время ещё довольно молодые люди.

Однако не помню, чтобы на этих мероприятиях употреблялись спиртные напитки.

Вино. Первые пробы

Кроме школьных друзей у меня были и друзья по двору, что вполне понятно: мы вместе играли в хоккей и футбол, гоняли на великах, ныряли в прудах на Броневой, пили квас и пиво… В питии спиртных напитков у меня был неудачный опыт в Румынии, в пятом классе, когда с румынскими мальчишками я глотнул крепкую цуйку – румынскую водку. А вот вино я впервые попробовал с друзьями по ленинградскому двору, наверное, классе в восьмом.

Верные подруги, вверху: Совцова Наталья, Андреева Галина, Авинкина Галина; внизу: Ануфриева Татьяна, Зайцева Галина, Кудасова Татьяна

Как-то раз мы с «однодворцами» Андрюхой Калининым и Мишкой Гернером ловили речных миног в речке Стрельнинке. В то время миноги во множестве заходили в ручьи и речки из Финского залива, особенно в весеннее время. Добирались до речки на трамвае № 36. Взяли с собой большой бидон, еду, а Андрюха прихватил бутылку портвейна «33». Миног было множество, и бидон довольно быстро наполнялся. Ловить их руками было легко. Можно было бы ловить и ещё, но, внезапно увидев под кустом труп мёртвой собаки, покрытый крупными присосавшимися и шевелящимися миногами, ловить больше не захотелось. Хотели даже выкинуть пойманных миног, куда подальше, но потом передумали.

Сидели, греясь на скупом ленинградском солнышке, ели бутерброды и обсуждали ловлю. Андрюха, достав бутылку, предложил отметить удачную рыбалку. Как большие мужики, разлили портвешок по стаканам и… махнули за два раза всю ёмкость. Через пять минут мы стали веселы и смелы, захотели вытащить труп собаки на берег, чтобы не отравлял чистую воду речки. Через полчаса на нас снизошли печаль и тоска… мы вдруг так устали, что заснули прямо на бережке, рядом с раскиданными вещами…

После этой вылазки мы долго не притрагивались к вину. Вернулись к этому процессу уже в 9-м классе, зимой, когда увлеклись посещением катка Кировского завода, у Нарвских Ворот. Андрюха каким-то образом нашёл «друзей» в доме на Нарвской площади. Мы втроём (у нас с Андреем в спортивных сумках «канады», у Миши – беговые с длинными лезвиями, у кого-нибудь бутылка «33»-го, или «777», или «Розового» портвейна) поднимались на третий этаж, где нажимали на кнопку звонка. Молча выходила пожилая женщина с тремя чистыми стаканами, раздавала их и также молча скрывалась за дверью. Мы разливали, разговаривая и перекуривая, выпивали, а пустую бутылку и стаканы ставили на стул рядом с дверью, добавляя к этому несколько мелких монет. Ещё раз звонили и уходили, не дожидаясь появления женщины.

После этого шли на каток, куда проникали, перелезая через забор в известном месте, не освещённом фонарями. Всё происходило по известной поговорке болельщиков:

– Стадион «Динамо», через забор и – тама!

Вот только стадион был не «Динамо», а «Кировец». Этот стадион и каток старожилы Кировского района и Автово называли ещё и «Каучук», по старой памяти. Дело в том, что изначально – ещё с 1920-х послереволюционных лет все спортивные сооружения на этом месте принадлежали заводу резиновых изделий «Красный треугольник» и назывались спортивной базой «Красный химик». Перед самой Великой Отечественной Войной, начиная с 1939 года, стадион, каток, лыжная и гребная базы получили название «Каучук», которое существовало до 1950-х лет, после чего всё это хозяйство стало известно как Стадион Кировского завода, или «Кировец».

Перебравшись через забор, преспокойненько проходили в раздевалку, одевали коньки, прятали в сумки обувь и сдавали пальто, куртки и сумки. Иногда катались и в распахнутом пальто – так считалось более шикарно. Что мы вытворяли на многолюдном катке – это особая история. Представьте себе быстрых, вёртких и крепких молодых парней, выделывавших кренделя на льду, в одной руке зажжённая сигарета. В то время среди молодых девчонок были в моде высоко начёсанные причёски, да ещё обильно сбрызнутые лаком. Нам – дуракам – казалось очень забавным, проносясь мимо приглянувшейся девушки, крутануться и, подскочив к девчонке с высокой причёской со спины, ткнуть сигаретой вглубь причёски. В запах духов и лака тут же вплетался запах тлеющих волос. Было много криков и визга. Иногда можно было и схлопотать от парней, с которыми девушки приходили на каток.

Так мы проказничали две зимы; в 11-м классе я с этим покончил: из-за болезни отца развлекаться не хотелось…

Об очень похожем начале употребления спиртных напитков в юном возрасте рассказал мне в 1972 году Михаил Московенко, когда проездом останавливался у нас в Североморске:

– Во время нашей учёбы в Нахимовском училище тоже была история раннего распития вина – и тоже портвейна «33» – в танцевальном кружке, в котором мы занимались со Славой Калашниковым. Бутылку портвейна нам купил и принёс нахимовец старшего курса, который ранее обещал моей маме «приглядеть» за мной. Вот он и «приглядел!» Эту самую первую свою бутылку мы выпили на пятерых в Актовом зале училища, замаскировавшись спортивными матами. Был ноябрь 1959 года, т.е. нам было по 12 – 13 лет.

Последняя охота с отцом

Осенью 1963 года, когда я учился в уже в 11-м классе, мы охотились с отцом на охотничьей базе Военно-Морской академии, под местечком Мюллюпельто, расположенном на Карельском перешейке. Там была масса озёр, живописно обрамлённых камышами в мелководных заливах. На приглубых местах озёр высились скалы с ельником и берёзово-ольховыми перелесками. Осеннего перелёта северной утки ещё не было, но местной птицы вполне хватало.

Некоторые эпизоды этой охоты запомнились мне на всю жизнь.

Получив на базе лодку, мы вдвоём – я на вёслах – пошли к дальнему берегу длинного озера, где в мелководном заливе, по словам егеря, держалось много уток, жирующих перед отлётом на юг. По пути отец внезапно приказал мне:

– Суши вёсла! Замри!

Думая, что отец увидел уток, я, чуть подтабанив одним веслом, развернул лодку левым бортом вперёд, чтобы отцу было сподручнее стрелять. Но это были не утки: метрах в пятнадцати перед нами вплавь пересекал озеро… крот! Никогда, ни отец, ни я, не видели плывущего крота. Как он, почти слепой, мог передвигаться во враждебной для него среде? Как он мог ориентироваться? А плыл он очень быстро и шумно, что его и погубило. Кроту не хватило лишь пары метров до прибрежных камышей, как раздался сильный всплеск, в фонтане брызг мелькнул пёстрый хвост крупной щуки, и жизнь бедолаги-крота трагически оборвалась…

Когда мы подошли к дальнему берегу, то сразу увидели подходящее место для ночёвки. Поскольку приближался вечер, мы успели поставить лишь несколько донок на выползка, а охотиться решили на рассвете, с «пропёшкой», которую отец поручил сделать мне. Вспомнив Румынию и наши с отцом охоты в Дунайских плавнях, я взял топор и быстренько вырубил подходящий крепкий шест, не заостряя концы, чтобы при упоре в вязкое дно он не застревал. Когда я принёс готовую «пропёшку» к костру, отец уже почистил несколько крупных окуней, пойманных на донки, и начинал варить уху в знакомом мне котелке из нержавейки.

Ужинали в темноте. Время от времени позвякивали колокольчики на донках: рыба клевала хорошо. За крепким чаем отец разговорился. Сейчас, через много лет, я уверен, что отец разговорился, предчувствуя скорый уход: о своей жизни, о Великой Отечественной Войне, о смерти боевых друзей-товарищей, о героизме наших моряков, о том, как тяжело было в это время маме, которая в эвакуации на родине отца в Калининской области (отец всегда говорил – «в Тверской губернии») трудилась на лесоповале.

Потом отец направил разговор в сторону моей будущей жизни. Он говорил много душевных и правильных слов о Родине, о семье, о необходимости получить хорошее образование, о военной службе, о профессии военного моряка, о которой он мечтал с детства и посвятил ей всю свою жизнь… Мы сидели у костра очень долго, наверное, до полуночи. Шалаш строить не стали, а, завернувшись в офицерские плащ-палатки, улеглись на тёплый песок под костром, угли которого отгребли в сторону…

Спал ли отец, не знаю. Ещё в полной темноте он разбудил меня. Быстро глотнув по кружке чая с бутербродами, собрали ружья и, взяв патронташи, отчалили. Вёсла лежали на дне вдоль бортов лодки, а двигались мы исключительно на «пропёшке», тихо опуская шест в воду и стараясь не булькать. Чуть начинало светать, и отец решил немного подождать, а то в такой темноте можно было промахнуться по налетающим и взлетающим уткам, наделать подранков, которые погибнут зря, а отец этого не любил.

Охота задалась: уток было множество, они налетали с разных сторон, да и мы, «пропёхиваясь», поднимали иной раз сразу по нескольку штук. Отец стрелял без промаха, делая один удачный выстрел за другим. Через час он поменялся местами со мной, и теперь уже я стрелял по уткам. Маленько намазал, но всё же результатами своей стрельбы был доволен. В общей сложности отец взял двенадцать крякв и трёх чирков-свистунков пятнадцатью выстрелами, а я – четырёх крякв и одного чирка-трескунка десятью выстрелами.

– Всё! Шабаш охоте! Пора и честь знать! – Весело скомандовал отец.

Всю обратную дорогу, пока ехали на автобусе до станции, потом на электричке до Ленинграда, затем в метро до станции «Кировский завод», отца не покидало хорошее настроение.

…

Это была последняя охота в его короткой, но такой богатой на события, жизни…

Несчастье в семье, школьные экзамены и институт

В декабре отца положили в Военно-Морской госпиталь, и он более из него не вышел… Всю зиму и весну отец тяжело уходил из жизни. У него была неизлечимая болезнь: рак лёгких. Врачи ничего не смогли сделать. Умер отец 5 мая 1964 года; было ему всего 54 года.

Смерть отца сильно подкосила нашу семью. Мы потеряли опору в жизни, не представляя ранее, что значил для нас отец. К школьным экзаменам я не готовился совсем. Более того, я даже не хотел на них идти. Мать и бабуля не знали, что со мной делать… И только школьные друзья, Виталий и Олег, уговорили:

– Ты только попробуй! Может быть, сможешь что-то ответить и написать: ведь ты всё-таки не так и плохо учился!

Почти все экзамены я сдал на тройки… но сдал. Четвёрки получил только по физике и английскому. Сочинение по литературе писал, как и всегда, на свободную тему, получив за него две пятёрки.

…

Почему я сразу не пошёл в Высшее Военно-Морское Училище, не знаю… Думаю, что меня просто подкосила смерть отца…

В то время почти все молодые люди, окончившие школу, стремились поступить в высшие учебные заведения. Большинство стремилось к знаниям, что было совершенно естественно! Советские люди были очень грамотными, начитанными. Поговорите сейчас (2022 год) с современными модными блогерами, к жизни которых так льнут подростки и молодые люди, желающие кривлянием перед видеокамерой огребать огромные деньги: бессвязная неграмотная речь, бесконечный хохот, невозможность выразить ни одной мысли, жесты и мимика, достойная шимпанзе или орангутанга, хотя, конечно же, уважаемых обезьян я не хотел обидеть…

Орнитологию в ЛГУ я отложил, как дело не серьёзное. А поскольку прилично рисовал, мне пришла в голову идея, что можно стать архитектором: проектировать разные здания, дворцы культуры, театры. И польза людям будет, и профессия интересная. Но подошёл я к этой задаче спустя рукава, не разобравшись в особенностях экзаменов. А вернее – лишь одного экзамена – рисунка. Позже оказалось, что всю зиму при факультете архитектуры функционировали курсы рисунка, на которых показывали и объясняли правильность техники нанесения теней, создания объёмов и пр., чего я, идя на экзамен, вообще не представлял. В первый день надо было изобразить карандашом верхнюю часть колонны, под названием «капитель». Быстрее всех завершив рисунок, я ушёл, гордый своей быстротой. Дурачок, который не понимал, что не в быстроте дело, а в умении.