Гуляйполе

– Главне, шо жывой.

– Я й кажу: повезло. В японском плену був, скилькы там повымерло! А я выжыв. Пивгода, як отпустылы. Пивгода, считай, добыраюсь. Бильше! Сначала пароходом в Петербург прывезлы. А оттудова де поиздом, де пехом…

Они медленно шли по дороге. Их обгоняли гуляйпольцы, но Омельяна никто не узнавал. Нестор слушал рассказ брата, придерживая в руке повод. Конь шел сзади, стриг ушами: казалось, тоже слушал.

– Ну и як там японци жывуть? – поинтересовался младший брат.

– Та пошты як и мы. Може, малость похужее. Земли, правду сказать, у них не то шо у нас – бидни земли, та й обмаль. Так шо жрать особенно ничого. Рыс та пшоно. И ще шо в мори словлять. Бо у их с усех сторон море! Водоросли жують, всяку траву, тьфу! Вириш – ни, даже вилок-ложок и то у их нема.

– А чим же едять? Руками?

– Дви лозыны зрижуть, и от такыми палочкамы и едять.

– Та як же це? Пшоно палками?

– Зголодниешь – ухитришся.

– А если, к примеру, сало?

– Нема у ных сала. Ни разу не давалы.

– Да! То вже бида, то вже голод, – заключил Нестор. – Ну а в России як?

Омельян оглянулся по сторонам и понизил голос:

– В России, братка, кругом бунт. Революция называется. А особенно в Москви…

– Сидай на коня! – предложил Нестор.

– Та ни, я пеши! Привык уже!..

– Сидай! Про революцию лучше дома расскажешь. Все в подробностях!..

И они продолжили медленно брести по дороге: теперь уже Омельян на лошади, а Нестор – рядышком, пешком.

Кто опередил, какое радио донесло, неизвестно, но когда они свернули в переулок, навстречу им уже бежала Катерина, жена Омельяна. Подбежала, бросилась мужу на шею, запричитала:

– Ой, счастье яке! Дождалась! Вже й не вирыла, шо вернешься!.. – отпрянула, оглядела мужа, заголосила пуще прежнего: – Да шо ж оны з тобою исделалы! Де ж твои глазыньки, шо я так любила цилувать!..

– Ну, ладно, ладно! Не прычитай на всю вулыцю! – засмущался Омельян.

– Та як же! Взяли здорового, а возвернули калеку! Глазу-то нема!..

– Ну, нема! Ну й хрен с ным! – Омельян сердито полез в брючный карман, порылся в нем, извлек оттуда маленький тряпичный сверточек. Развернул. Протянул Катерине бронзовую медальку, прицепленную к полосатой ленте. – Ось вин мий глаз! Я с инператором його на цю медальку поминяв!..

И, войдя в дом, он не переставал говорить. Видно, хотел наговориться за все время долгого молчания:

– Я вам так скажу: Россия вся ходуном ходыть. Прямо с вагона выдно, як у панив имения горять…

В горнице, в отгороженном простыней закутке, Омельян мылся. А Катерина сновала по хате: доставала из скрыни то мужское исподнее, то рубаху, то штаны и со всем этим суетливо скрывалась за простыней.

Омельян то поднимал над простыней намыленную голову, то снова скрывался – и тогда было слышно, как льется вода. И при этом продолжал непрерывно рассказывать.

А слушателей все прибывало. Пришли друзья Нестора, чинно расселись на лавках. Потом появились запыхавшиеся братья Савва, Карпо и Григорий. Коротко поздоровались и тоже затихли, слушая Омельяна.

– Козакы кругом скачуть. На станциях повно жандармив… В поезди люди говорылы, вроде як рабочи фабрики и заводы забирають, а селяны землю панську делять. И называется це спроприяция. Городовых вбивають. Багатеев тож. Шо творыться, шо творыться!.. Один матрос россказував, будто в Москви генерал-губернатора, дядьку самого инператора, бонбой вбылы.

– Дядьку императора? – не сдержал удивления Федос. – А у нас нияких слухов. У нас тут тыхо, як в гробу. У нас…

– Не перебывай! – остановил приятеля Нестор. – Ты слухай!.. А скажи, братуня, де ж рабочи, к примеру, ружжа взялы? Чи бонбы?

Одетый во все чистое, причесанный Омельян вышел из-за занавески. На груди к рубахе была прицеплена медаль. Он как хозяин сел к столу, закурил:

– Де ружжа, пытаеш, взялы?.. Хто де! Хто з войны зумив якось з собою прывезты. На войни море цього добра валялось… Правда, на станциях всих обшукували. Гранаты там, револьверты – все отбыралы. Як побачать, шо солдат с плена возвертается, зразу всього общупають и даже в торбу заглянуть.

– А як узнавали, шо з плену? – поинтересовался Федос. – Солдат, вин и есть солдат.

– А по медали. Нам в Петербурзи всим, хто з плену возвернувся, медали выдали. Так по медали и определялы. Я свою потом в карман сховав.

Омельян не без гордости отцепил от рубахи медаль и передал ее в руки хлопцам. Федос взял ее первым, склонился поближе к лампе, стал читать надпись:

– «Да воз-несет вас Гос-подь… в свое… в свое вре-мя»… Це як же понимать: «в свое время»?

– А хто його знае, – пожал плечами Омельян. – Мене раньше вознесе, а ты молодший, тебе, значит, позднише. Царськи слова, з вывертом. Не зразу поймеш.

На обороте медали был изображен глаз в треугольнике, окруженном лучами.

– А тут, дывысь, глаз! – удивлялись приникшие к плечу Федоса хлопцы. – Боже око чи шо?

– А може, мое? – спросил Омельян. – Може, ци медали инператор тилькы всим одноглазым повыдавав. Шоб, значиться, не забували, по чий мылости свои очи на фронти оставылы.

Парни не могли не улыбнуться печальной шутке Омельяна.

…В порядке отступления надо рассказать исторический анекдот об этой медали.

После окончания Русско-японской войны, в которой Россия потерпела сокрушительное поражение, чиновники все же решили хоть как-то отметить участников этой бесславной бойни, а также вдов тех, кто не вернулся. Идея эта вызрела в недрах нескольких министерств, и в результате была изготовлена, как образец, бронзовая медаль с надписью крупными буквами: «Да вознесет вас Господь». Образец вместе с соответствующими бумагами представили на высочайшее царское утверждение.

Между тем Николай Второй старался забыть об этой войне, как о кошмарном сне. Поэтому он под представлением начертал: «В свое время». Дескать, надо подумать. Не время, мол, для этой медали, не та была война и не те результаты.

Чиновники, побоявшись спросить, как понимать сию резолюцию, сочли, что царь несколько отредактировал предложенную ими надпись.

Медаль с бессмысленной надписью «Да вознесет вас Господь в свое время» отчеканили в огромном количестве. И, поскольку на ее изготовление были истрачены немалые деньги, никто, даже сам государь, не решился отправить ее на переплавку.

Ничего этого Омельян, конечно, не знал, хотя относился к медали своеобразно: с юмором и издевкой.

Всматриваясь в лица друзей Нестора, он как бы пытался оценить каждого из них.

– Надежни хлопци? – спросил он, склонившись к младшему брату.