Зеркальный бог

Вдруг раздались вдалеке голоса егерей, беспорядочные выстрелы… Слышит капитан: кто-то сквозь кусты продирается. Оглянулся Передрягин – батюшки-светы! – вместо кабана – матерый волк прямо на него несется. Откуда он в этих местах? Отродясь не бывало здесь волков! А егеря все ближе, а выстрелы все чаще. Остановился зверь, глянул в глаза капитану, да так пристально, в самые зрачки, что тот невольно опустил ружье, заряженное дробью, и застыл на месте. А волк – шасть вбок – и пропал! Выбежали к Передрягину охотники, тяжело дышат, глазами сверкают.

– Не пробегал ли, – спрашивает Албинский, – волк поблизости?

– Нет, – отвечал Передрягин, – ни волка, ни кабана не приметил.

Огорчились охотники, пошныряли в лесу до обеда, да так кабана и не накрыли. На том охота и кончилась. А через полгода случилось вот что…

2.

Теплым вечером в конце апреля, Викентий Гаврилович сидел на веранде и, допивая вторую чарку сливовой настойки, курил свою любимую трубку и пел под перебор гитары старинный гусарский романс:

Я уеду, уеду, уеду
Не держи, ради бога, меня!
Поскачу по гусарскому следу,
оседлав вороного коня!
Теплый отсвет заветных окошек
на снегу замерзает, дрожа.
Будет вьюгой мундир припорошен,
будет холоден блеск палаша.
Я уеду, уеду, уеду!
Что найду в том далекой краю?
Пропоет ли труба мне победу
или жизнь отпоет мне в бою?..
Ты молчишь, только узкие плечи
беззащитно белеют в ночи.
Поцелуи… Бессвязные речи…
И вино… И огарок свечи…
Я уеду, уеду, уеду!
Мне милее мундир голубой,
чем глаза твои синего цвету.
Не проси – не останусь с тобой!
Конь копытом бьет мерзлую землю.
Ни тебе, ни себе не совру…
Но зачем же, скажи мне, я медлю
и целую тебя на ветру?..

Ближе к десяти часам, когда солнце уже склонялось на покой, по дороге, ведущей в его имение, появилась карета.

Эта была старинная повозка, в коих ездили, лет этак триста назад. В уходящих лучах солнца сверкали, будто золотом, колесные спицы, крыша и двери. Вот уже стал слышен скрип колес и топот четверки вороных коней, вот карета с разбегу въехала на близкий мосток и благополучно миновала его, и вот теперь на всех парах неслась прямо к воротам имения.

Викентий Гаврилович не успел даже вскочить со стула, а карета уже стояла у деревянных ворот.

Теперь он имел возможность совсем близко рассмотреть ее. Она была темно-вишневого цвета, вся лакированная, а спицы, крыша и двери были как из чистого золота. За оконным стеклом висела зеленая занавеска, из-за парчовых складок которой проглядывал важный мужской профиль.

С облучка спрыгнул на землю слуга-возница и почтительно распахнул дверцу кареты. Из нее вышел бородатый мужчина, одетый, несмотря на теплый весенний вечер, в богатую волчью шубу. Издали он так пронзительно глянул прямо в глаза капитану Передрягину, что тот даже вздрогнул.

Незнакомец подошел к высокому крыльцу и, не всходя на ступеньки, свысока кивнул стоящему наверху хозяину.

– Разрешите переночевать в вашем доме, – сказал он капитану.

Передрягин растерялся, ибо уже лет десять никто у него не останавливался.

– Всего одну ночь, Викентий Гаврилович, – уточнил чернобородый. – Я думаю, что не потесню вас. А вот отблагодарю – достойно.

Передрягин растерялся вконец:

– Простите, сударь, мы разве знакомы?..

– Как сказать… – усмехнулся тот.

– А у меня такое чувство, – сказал встревоженный капитан, – что мы уже где-то с вами встречались…

Незнакомец подтвердил:

– Конечно, встречались! Да вот познакомиться недосуг было. Так что разрешите представиться – Вольнор.

Капитану отчего-то стало зябко. Поеживаясь, он уточнил:

– А – по батюшке?..

Приезжий взглянул на растерянное лицо Передрягина и добавил, снова усмехнувшись:

– А не надо ни по батюшке, ни по матушке. Только по имени…

– Ну что ж… Очень приятно-с… – пробормотал капитан. – Чего же мы тогда стоим? – и суетливо пригласил Незнакомца в дом.

Взяв с сундука в прихожей зажженный канделябр, Передрягин вошел вслед за Вольнором в гостиную и поставил свечи на стол. Осмотрелись оба… Передрягин снова ощутил досадное чувство унижения: гостиной ведь не пользовался с зимы.

Гостя же, видимо, не обеспокоило запустение, царившее в комнате. Вольнор взял инициативу в свои руки.

– Разрешите присесть?

– Да уж извольте-с… – пробормотал хозяин.

– Отужинали? – поинтересовался гость, пытливо глядя в глаза капитана.

Голос Передрягина предательски задрожал:

– Э-э-э… Совсем недавно, – пробормотал он. – А повар… уже спит… Вот каналья!.. Хотя, если вы голодны, то я разбужу… Правда, совсем не знаю, какие запасы на кухне… Меня другие дела интересуют… Военное искусство, например… Или философия…

Капитан вконец сконфузился. Он так стыдился обнаружить перед кем-либо свою нищету!

– Все это – ерунда! – доброжелательно рассмеялся Вольнор. – Это я спросил к тому, чтобы пригласить вас поужинать со мной.

Он щелкнул пальцами, сверкнувши драгоценными перстнями.

Не успел Передрягин и глазом моргнуть, как на огромном обеденном столе, словно на скатерти-самобранке, появились такие блюда и закуски, которых бедный капитан отроду не видывал, несмотря на большой опыт интенданта, а уж попробовать и вовсе возможности не было. Упомяну лишь о некоторых напитках, которых сегодня, увы, не хватает на нашем столе. Вино Бургонское, водка с клюквой на меду… еще вино кинарское, мальвазия… затем – вино греческое, венгерское белое… потом – красное рейнское, а дальше язык… у меня… за-а-ап-летается, и нету слов… говорить боле.

Когда Викентий Гаврилович все это увидел, – едва со стула не свалился. Но чтоб не показаться неучтивым в глазах богатого гостя, Передрягин ухватился за край атласной скатерти, которой у него отродясь не было, с трудом удержался за столом, икнул и спросил Вольнора: