Участник Великого Сибирского Ледяного похода. Биографические записки

В фойе кинотеатров можно было увидеть высказанное Лениным: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Лозунг переделали: «Из всех даров для нас важнейшим является ярмо».

После убийства Кирова 1 декабря 1934 года в Ленинграде появилась острота: «Обычно медведь ест ягоду, а тут ягода съела медведя». Подразумевалось, что был снят начальник Управления НКВД по Ленинградской области Медведь, приговорён к трём годам (затем расстрелян), а возглавлял в то время НКВД Ягода. Кое-кто, разумеется, понимал: не Ягода «съел» Медведя, а Сталин.

Укреплявший свою власть Сталин развернул массовый террор. С середины тридцатых годов мой отец каждый день и, в особенности, каждую ночь ждал ареста.

Срыв и чудо

Отец говорил мне о процессе над так называемыми участниками «военно-фашистского заговора». Процесс проходил в июне 1937 года. Специальное Судебное Присутствие Верховного Суда СССР судило маршала Тухачевского, командармов 1-го ранга Якира и Уборевича, командарма 2-го ранга Корка, комкоров Примакова, Путну и прочих. Их обвинили в связях с фашистской Германией, в намерении захватить власть в СССР и расстреляли.

Эти деятели, считал отец, заслужили свою участь: заслужили тем, что на крови утверждали диктатуру коммунистов. Но у них, закоренелых поборников большевизма, не могло быть цели восстановить капитализм. И с Германией они, конечно, не сговаривались. Сталин устранил их, подозревая, что его могут сбросить с трона, хотя, по мнению моего отца, если бы такое и произошло, тирания большевиков никуда бы не делась.

Приблизилось 7-е ноября – 20-летие того, что называли Великой Октябрьской Социалистической революцией. Николай, младший брат моего отца, пригласил его к себе на празднование этого события. Папа знал, что сестра Фани, жены Николая, работает в НКВД. За несколько дней до визита отец начал внушать себе: «Следи там за каждым словом! Прежде чем что-то сказать, обдумай то, что скажешь!» Он предпочёл бы не ходить, но это навело бы на подозрение: «Советских праздников не признаёт?»

Младшая дочь отца болела, и жена осталась с ней дома. Отец минут десять стоял перед зеркалом, сосредотачиваясь на том, каким надо быть осторожным. Прихожу, рассказывал он мне, к Николаю, квартира уже полна гостей, тут и моя свояченица, сотрудница НКВД. Все улыбаются, и я бодро улыбаюсь. Николай, охотник, рыбак, позаботился – на столе куропатки, рыба. Завели патефон, поставили пластинку:

С неба полуденного
Жара не подступи,
Конная Буденного
Раскинулась в степи…

У отца, по его словам, тут же возникло в сознании имя Примакова, который прославился, командуя Первым Конным корпусом Червонного казачества, а после июньского процесса был расстрелян. Отец и до этого думал о процессах над высшим руководством, подумал и сейчас: «На что Сталин напрашивается? Если в банде вожак возводит клевету на именитых урок и их убивает, другие поймут – и с ними он так же поступит. Они улучат момент и прикончат такого вожака».

Тут провозгласили тост за победу труда над капиталом. Я, рассказывал отец, выпил стопку, отправил в рот ложку ухи и будто со стороны услышал себя: «А Сталин – дурак!» Вокруг все как умерли, ни шороха. И пластинка, доиграв, смолкла.

«Я не то что опьянел от стопки водки и сказал такое, – объяснял мне папа. – Я перенапрягся, внушая себе про сверхосторожность, и у меня произошёл внутренний срыв». Чувствую себя, продолжал он, в каком-то провале: а, что-де теперь терять? И инстинктивно веду себя как ни в чём не бывало, спрашиваю Николая: «В уху ершей клали?» Он в ответ: «Сазан, лещи, окуни. Ни один ершишка не попался». Я говорю: «Соли не мешает добавить, перцу».

Выпили по второй, по третьей, все едят, а меня, говорит отец, словно не видят. Вернулся, вспоминает, домой и жду: сейчас за мной придут. В окно выглядываю, на порог выхожу: не едет машина?

Позже, рассказал он, на заводе Николай подошёл, передал, что сестра его жены сказала ему: «Твой брат – отпетая, до мозга костей контра!»

Папа делился со мной: почему она не сообщила о нём? Понимала, что может пострадать семья её сестры. Сказанное о Сталине прилюдно было таким неслыханным выпадом, что её саму родственницу могли уволить из НКВД, если не посадить. А то вышло бы и похуже. У следователей мог возникнуть вопрос: а что это была за компания, если в ней не побоялись произнести то, что было произнесено? Наверное-де там царила соответственная атмосфера, велись подобные разговоры. Следствие могло создать дело о контрреволюционной группе, организации.

Скорее всего, считал мой отец, каждый из гостей учёл такое и воздержался от доноса.

В любом случае, то, что отец в 1937 году при людях, в присутствии сотрудницы НКВД, произнёс: «А Сталин – дурак!» и нисколько не пострадал, было чудом. «Евреи меня не выдали, – говорил отец. – У меня в голове повторялся еврейский анекдот, в котором – всепобеждающее бессмертие евреев. Рабиновича в шесть утра в понедельник поднимают с постели и ведут на расстрел. Он говорит: «Ничего себе неделя начинается!»

У тебя будут опасные ситуации, говорил мне отец, – повторяй этот анекдот, пусть он будет твоим девизом.

Ненависть до скрипа зубов

Однажды, вспоминал отец, его «опалило ненавистью». Был у него приятель-рабочий, вместе с которым они в своё время учились на вечернем отделении техникума, в заводской столовой обедали за одним столом. Товарищ знал об отце, что тот служил в Иркутске в Красной Армии, потом в Бежице работал в милиции.

Так вот, рассказал мне отец, летом 1938 года ему и приятелю дали путёвки в дом отдыха, они поехали поездом до станции Комаричи. Товарищ заговорил о том, что дом отдыха расположен в бывшей дворянской усадьбе: «Во всём огромном здании, в роскоши, жила одна лишь семья». В октябре девятнадцатого, сказал рабочий, он был в этих местах в боях с белыми. За год до того, мол, крестьяне не хотели идти в Красную Армию, укрывались, а теперь весь полк, считай, был из крестьян (мой отец знал, что приятель сам из села). Деникин, сказал этот человек, возвращал землю помещикам – «и пошли за землю кровушку лить. Сколько наших полегло!»

Тут, по словам моего отца, лицо приятеля, обычно добродушное, вдруг изменилось, зрачки сузились, он сжал кулак, проговорил с бешенством: «Попадись мне бывший беляк – глотку ему порву!»

Отец понимал, что это не к нему относилось, но чувство было весьма неприятное. Между прочим, напомнил он мне, Учредительное Собрание, которое разогнали большевики, отменило помещичье землевладение.

Молчи, скрывайся и таи…

Кругом исчезали люди, и о них говорили «забрали». Отец, по его рассказам, не мог отделаться от некоторых строк стихотворения Фёдора Тютчева «SILENTIUM» («МОЛЧАНИЕ»). Мысленно, говорил он, произносилось: «Молчи, скрывайся и таи / И чувства и мечты свои». Скрываться было негде, но у Тютчева это слово употреблено не в прямом значении.

Люди, таясь, умели выразить пароль времени. В то время существовали (к примеру, в Москве) магазины Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами (сокращённо: ТОРГСИН). В этих магазинах те, кто имел вещицы из золота, серебра или валюту, могли покупать чёрную и красную икру, крабов, другие деликатесы. Голодный народ, которому дорога в магазины ТОГСИНа была заказана, по-своему расшифровывал слово ТОРГСИН: «Товарищи Остерегайтесь Россия Гибнет Сталин Истребляет Народ».

На таких примерах мастер показывал мне, подмастерью, действительную историю «Страны Советов», говорил выстраданную правду, и она выворачивала наизнанку мифы коммунистов. Мастер объяснял: нужна каждодневная выдержка, дабы не проговориться, что ты не веришь власти, которая держит людей в оглуплённом состоянии неволи и речами учителей, словами учебников, передачами по радио, всеми прочими средствами лжёт тебе, будто ты счастлив, что родился в стране социализма.

Знание правды, искренние чувства мне следовало умело таить, как это делает разведчик во вражеском государстве. Отец повторял тютчевские строки: «Лишь жить в себе самом умей – / Есть целый мир в душе твоей».

Он объяснял мне: пока судьба хранит тебя, надо жить для того, чтобы развивать творческое «Я». Ибо жизнь или, если взять конкретнее, – история страны – есть своего рода роман, который создало и продолжает создавать Творческое Начало. Необходимо войти в его полноводную реку, соединиться с её течением, и тогда самые трудные ситуации окажутся пищей и энергией творчества.

Мастер повторял подмастерью: господство лжи, необходимость приспосабливаться к ней надо воспринимать как ниспосланное свыше условие Ученичества. Путь Ученичества предполагал войти в круг тех, кто стряпает для масс, и ждать возможности открыть, что это за стряпня.

Маленков

Отец рассказывал мне, что «своими глазами» (он делал ударение на этих двух словах) видел простых людей, в их числе немок, прошедших Трудармию, которые «плакали реальными слезами», когда 5 марта 1953 было сообщено, что умер Сталин. «Пресс пропаганды! – произносил отец, подняв указательный палец. – А людская масса, когда мозги под прессом, – овечье стадо».

Он считал, что Сталину «помогли окочуриться» те, кто стоял к нему ближе других и кого он, похоже, собирался расстрелять: Молотов, Берия, Маленков, Хрущёв.

Держа власть, Сталин всё время уничтожал тех, кто, как он предполагал, мог попытаться заменить его. Дряхлея, он понимал, что ближайшее окружение подумывает о его устранении, но на сей раз не успел обезопаситься.

После его смерти на слуху стали имена Берии, Маленкова, Хрущёва. Вскоре Берию убрали, и тут же родилась частушка:

Берия, Берия
Вышел из доверия,
И товарищ Маленков
Надавал ему пинков.

Сообщалось, что Берия в июне был арестован, его держали в заключении, вели следствие, в декабре судили и расстреляли вместе с рядом его бывших помощников. Мой отец этому не верил, считая, что его застрелили тогда же в июне, на заседании в Кремле, куда он был вызван.

Председателем Совета министров стал Георгий Маленков. Он был почти ровесником моего отца, родился в Оренбурге, там окончил гимназию, ходили слухи, будто он из дворян. Но служил он в Красной Армии в Туркестане, там в 1920-м вступил в партию, стал политработником, учился в Москве, сделал удачную карьеру. Она ему ни в коей мере бы не удалась, если бы он не участвовал в сталинском истреблении людей. Он ездил по стране с заданием проводить так называемые чистки, при которых были расстреляны сотни тысяч.

После устранения Берии Маленков в июле 1953 произнёс на Пленуме ЦК партии слова «культ личности Сталина», эту формулу позднее обкатает Хрущёв.

В августе Маленков на сессии Верховного Совета выступил в защиту разорённой Сталиным деревни, с колхозников списали недоимки прошлых лет, в два раза снизили сельхозналог. Были увеличены приусадебные участки, колхозники смогли выращивать скот на продажу. Селяне долго с благодарностью вспоминали Маленкова.

По-доброму отзывались о нём, по словам моего отца, и горожане. Он взялся за расширение производства товаров для населения, в особенности – продуктов. В магазинах больших городов, как слышали мои родители, стали появляться ветчина, копчёные колбаса, сосиски, кета, сёмга, даже красная икра. Нередкими бывали шоколадные конфеты, халва.

Газета Совета министров «Известия» обещала рост благосостояния народа. Были также известны слова Маленкова «разрядка международной обстановки». Но 14 сентября 1954 в Тоцких военных лагерях прошло испытание атомной бомбы. Цель этого чудовищного эксперимента в густонаселённой Оренбургской области, в ста километрах от Бугуруслана, – результаты влияния взрыва на людей, чтобы можно было программировать ход будущей ядерной войны. Среди результатов, в частности: страшный скачок числа раковых больных. Число это, разумеется, скрывалось, однако власть не могла скрыть, что после испытания бомбы люди в Оренбургской области заболевают раком, белокровием сплошь и рядом.

Вина лежит на Первом секретаре ЦК КПСС Хрущёве, на главе правительства Маленкове, на военном министре (так тогда именовался министр обороны) Булганине, на военных и учёных, требовавших «натурных испытаний» (об этом я рассказываю в романе «Солнце больше солнца»).

Победил плебей

Но о пагубности испытания Тоцкой атомной бомбы страна не знала. Сельское население радовалось облегчению жизни, городское – продуктам в магазинах. И Хрущёв резонно предположил, что Маленков, делом подтверждая, что он хочет и может удовлетворять потребности народа, станет любимым вождём. Однако Хрущёв сам лез в таковые и оказался, будучи проще, вместе с тем, хитрее. Маленков уравнял в зарплате первых секретарей обкомов партии и председателей облисполкомов. Хрущёв стал возвращать отменённые надбавки секретарям и получил их поддержку. Маленков терял власть, в январе 1955 он перестал возглавлять правительство.

Потом мой отец говорил мне: «При режиме плебса выигрывает самый ярко выраженный плебей». Хамство Хрущёва выплёскивалось в самых разных видах, взять хотя бы то, что слово «молодёжь» он произносил с ударением на первом «о» и с «е» вместо «ё» в конце.

Он объявил, что страна живёт при угрозе войны и потому главное – рост тяжёлой и военной промышленности. Это, естественно, отразилось на производстве товаров народного потребления. Он урезал приусадебные участки колхозников, запретив держать скот, заявив, что мясо должны давать колхозные и совхозные стада. Провозгласил цель – догнать и перегнать США по поставкам сельхозпродуктов. В народе мигом родилось: догнать, мол, хорошо бы, а перегонять нельзя. Почему? Увидят, что у нас ж… голые.