Куток, или Хроники лядовской автостанции

Конфуз, конечно.

Однако, случай-то не единичный. Не мы одни таким образом возвращаемся. Не все, но многие. Вы зайдите в куток в воскресенье поближе к ужину. Понятно, то в грибной сезон. Да здесь же – базар: распродажа трофеев! Цена стабильная: бельевая корзина – литр водки. Все как у взрослых, и носильшики тут, и перекупщики, и гонцы до магазина… Почти бесплатно, а лесовик чуть не плачет: на что ему грибы, у него последний вздох – он пьет. Залпом пьет, чтоб не было мучительно больно… Тут же санитары кутка снуют, посуду прибирают, опять же стаканчики подносят с закуской. Все вежливо и культурно: продал – выпил – уступи место. Но почему-то не расходятся, топчутся…

Но что это? Словно электрический разряд пробежал по ряду: сверяйте часы, сейчас магазин закроется. Деньги – упраздняются, соответственно и цены снижаются вдвое: корзина – бутылка.

К полуночи двор затихает, уходит домой лесовик, в семью вернулся. От себя. И только с рассветом растворяется последняя заблудившаяся в кутке тень: вы не знаете, где тут выход?

Глава 2. «Наши»

1. Никого уже нет

Что-то не хочу я о наших писать. Понимаю, что придется, а не хочу.

Не хочу и все. Смерть как боюсь.

Помнишь – был такой, он только о доме своем писал? Мазохистскую автобиографию в своем роде. А что ему еще оставалось, если он кроме своего долбаного Эшвилла, штат Северная Каролина, и не видел ничего по жизни?

Ну – фамилии поменял там, наврал с три короба, перепутал все – и что? Все одно – каждый себя узнал. А что еще хуже – соседа. Хужее.

Кому такое нужно?

Я о чем: прошлое и настоящее. Лично я – сегодняшним днем живу, мне о вчерашнем вспоминать – срам один, стыдно, а уж до завтра точно не дожить, облом. А тут является какой-то черт – и ну тебе про твое-то сокровенное, личное.

Только вот не говори мне, что оно у тебя, прошлое, чисто и непорочно, целку-то не строй. Взгляни на дом свой, ангел. Завяз ты в грехах, аки скала в паутине – по самое не хочу. И что остается? Сопли жевать и портвейном запивать? Номером 72?

Не оправдываться же?

Тогда точно заплюют. Как последнего мудилу – ведь все знают, что ты он и есть, да и сам ты это давно уже знаешь… Он хоть и задрипанный этот Эшвилл, мать его, городок вроде нашего, а все видно: кого обманывать-то? Та еще дрянь…

Встречаются, скажем, двое.

– Ну… Здравствуй, сволочь, – говорит первый, – знал я, конечно, что ты жопа… Это ж ты, – говорит, – тогда, в 71-м, у Машки в койке наблевал, ты! …а не я один. А стрелки – на меня!

И – хрясь по роже.

Ну и кто после этого писатель наш? Выжига он и стукач. Какой уж тут ему возврат домой? Мыкается теперь по редакциям, иуда…

А вот Булгакова поставить к примеру. Просто к примеру, не к стенке. Ну да, того самого. Он ведь что – на актеришек, жалких и бессмысленных, компромат собирать начал, синеглазка… Анекдоты и сплетни… Доносы, стало быть, по большому счету: а что с них взять – шлюхи. Их ведь как клятвопреступников и хоронят, за оградой. Где им, впрочем, и место. Однако, обиделись.

…Били, говорят, Мишу нашего всем миром, труппой то есть. Даже Паханом пугнули – тут-то и затих Миша.

Это я к тому, что неблагодарное дело – о своих писать. Скверно как-то. И опасно. Да и вообще непристойно…

Вот и не хочу я ничего писать. Но буду.

Буду, потому что нельзя иначе, пойми. Я же о «кутке» пишу, в конце концов, а что такое «куток» без аборигенов? Без цирка этого полувекового? Одно обрезание, не к ночи будь сказано.

А если так – мели, Емеля: авось прорвемся.

…Однако надобно объясниться. Насчет названия этой подленькой главы: «Наши».

Звучит претенциозно, согласен; но поверь, я ведь как та избушка – «к вам передом, к лесу задом»… Нет у меня задних мыслей и не будет.

Без всяких там, как бы… Намеков, то есть. Во-первых: на «Былое и думы». Там у старика что-то о западниках («наши») и славянофилах («не наши»), в которые почему-то Петр Яковлевич угодил. Так я здесь не при чем, не моего это ума дело. Там еще Хомяковы какие-то, Аксаковы… Да Бог с ними…

Во-вторых: Лескова, всеми забытого, но «Левшой» воскрешенного – уважаю, хотя и не читал. Но чту. Вот – «Некуда» (некуда… некуда… придумал же!) – глава «Свои люди» – наши, значит, – она, по-моему, о белополяках, так я к полякам не очень-то: с обиженных что взять?

В третьих, Федор Михайлович. Тут – хочешь ищи, не хочешь – тебе же спокойнее. Сна не прибавит, точно. Часть вторая, глава седьмая: « У наших». Архискверные «Бесы». Там вообще шигаревщина одна, там Нечаев бродит, Кириллов на дверях висит; нет, ребята, все не так – я это уже проходил как-то. Мимо мавзолея, гадом буду…

В последних. К движению «Наши» я – не. Я ихнему лидеру, Сереже М., так всегда и говорю: не то название, нехорошо. За что и считаюсь у них жидомасоном. Даже в сочувствующие не взяли. То бы дело – «отченаши», или «наци», в конце концов? Глупо, конечно, зато красиво. Патриотично.

Впрочем, я так, о названии только, и все. Мели, Емеля…

Тут ведь что главное – с чего начать? Вопрос-то не праздный: надо так начать, чтобы сразу не кончить. Врать нельзя.

Один начал было:

Село, значит, наше Радово,

Дворов почитай два ста,

Тому, кто его оглядывал —

Приятственны наши места,

и оконфузил себя на веки вечные.

Поздравляю его соврамши.

Ведь если ему, подлецу, уж так это Радово убогое «приятственно», то какого же он, черт его дери, удрал из него, да еще «задрав штаны»? Надо думать, брат, обрыдло оно тебе, твое гребаное Радово, вот и сбрызнул. Рванул ты, Серега, в столицы из малой, не к ночи будь сказано, родины, самогон на «клико» поменял.

Да я не в укор тебе, не думай. Я бы и сам… Только нет у меня ни столиц, ни Константиновки твоей с Радово, и «клико» не светит.

Двор – моя малая родина, будь он проклят. Пять желтых каменных трехэтажек. Нет – их сначала было пять, потом больше, но речь не о них. Я о «кутке» говорю, о проходном дворе на автостанцию. Раньше там и деревянные дома были, с дятловых времен. Сейчас их нет, конечно: что снесли, а что само сгорело… Но когда Дикобраз цветник растоптал – запах еще долго стоял.

Так и здесь.

Помню двухэтажный барак, топили его то ли дровами, то ли углем. Он-то первый потом и запылал как Воронья слободка. Подожженный сразу с шести концов. Кто там жил? Думаю, что теперь уж никто не знает, если я забыл.

Бандиты какие-нибудь, кто ж еще…

А может, простые советские люди, что, впрочем, не противоречит первому… Работали где-то на Маленковском, детей рожали. Из детей помню двух: брата и сестру. Брата, помладше, звали Хряк, сестру – естественно, Хрячка. Мы ее за кочегарку Дома Художников щупать водили. Минута – копейка, на школьных булочках экономили.

Меркантильная была девочка. Вот оно – голодное детство… Тоже, наверное, умерла.

Был еще дом дедушки Яна: простой деревянный сруб и участок за высоким забором. На участке курятник и кроличья ферма, кроликов было от двадцати до пятидесяти, и с десяток кур. Кур пас петух, они выходили за ворота и гуляли вместе с нами. Тогда их еще много было, как и нас. И никто друг друга не обижал.

Дедушку Яна уважали, он дарил всем кроличье дерьмо. Развозил его по сараям на тачке. В начале 60-х все какие-то огороды получали бесплатно, а вот навоза, что удивительно, еще не было.