Куток, или Хроники лядовской автостанции

Был дедушка Ян из пленных австрийцев. То есть с первой мировой пленный.

С кем воевал, он и сам, поди, забыл, сколько лет-то прошло… Надо думать, с Россией, из-за кронпринца ихнего Фердинанда. Были еще какие-то чехи, что в Сибири за красных воевали, в карательных отрядах… Другие зато, под Самарой – за эсеров… Короче, без разницы: австрийцы, чехи, мадьяры – народишко-то говно, а люди встречаются неплохие. Дедушка Ян, например, так и прижился в России.

А какая, в сущности, разница, где твоя малая родина: что та империя, что эта… Кроме кур и кроликов он семьёй обзавелся: дети, внуки, правнуки… Все деловитые и незлые; их как и дедушку уважали, никто не выёбывался.

Третий деревянный частный дом был «дяди Саши». Сейчас там гаражи, а раньше сад фруктовый был и огород при доме. Забор, конечно, а на заборе колючка. А может, и не было никакой колючки, придумал я её?

Но быть точно могла – мужик он был мутный и какой-то озлобленный – ни его никто не любил, ни он. А за что ему, спрашивается, нас любить, если мы яблоки у него с клубникой рвем и грядки топчем?

А еще и «полицаем» дразнили. Старшие поговаривали, что он в войну немцам служил, за что и отсидел. Не исключено, что так и было. А может, мы сами все это придумали: дети всегда злее. Что до меня, так я до сих пор думаю, что он шпионом был.

И дядя Саша умер. Кто его хоронил? А вслед за ним и дом его. Пара яблонек выродившихся – вот и все, что осталось. И огромный дуб у забора тоже умер. Мы там жолуди собирали…

Кому сейчас все это надо?

Если считать по числу квартир в домах, то тогда, в середине шестидесятых, семей, должно быть, не меньше ста проживало. Одних мальчишек от пяти до пятнадцати лет – штук тридцать. Девочки тоже, конечно, были, но как-то сами по себе. До поры, до времени. Но об этом чуть позже.

Того, что мы вкладывали в понятие «двор», сейчас уже нет, как и самих дворов. Похоже, больше и не будет. Это данность – и кончим на этом. Это есть – и слава Богу. А то, что было – умерло, или пока не умерло, или пока живет. В фазе обскурации и реликта, по Гумилеву, если угодно. На нашей с тобой памяти и поважнее, чем «двор», понятия ушли, и не жаль совсем. Только если чуть-чуть…

Потому и пишу чуть-чуть. О харизме лядовского «кутка».

Любой старый двор это замкнутая система: время, место и градация ценностей. Как в пионерлагере, если помнишь. Или в зоне.

А как связующая сила – кодекс законов, правил. На этом все и держится. Правил немного, но их надо помнить.

Самое первое: младшие слушаются старших. Авторитет родителя за дверью квартиры – нуль. Бога нет. Школьные учителя – придурки, каких поискать. Слово старшего по возрасту – закон, апелляции возможны только после выполнения приказа. Но наказуются. И т.д. Есть тут и свои плюсы: старшим по инстанции можно пожаловаться, если тебя, скажем, кто-то обидел из соседнего двора – вступятся и защитят. Папу же не позовешь, так?

Правило второе: «автора просим». Это когда в мячик гоняешь: запиннул за забор – лезь сам. По философии двора – значительно глубже: за собственные поступки отвечаешь ты лично, и будь уверен, преступление будет наказуемо. Отсюда вывод: не подличай, не кради у ближних, не заискивай у старших, не ябедничай… То есть будь по возможности честен.

Будь полезен или востребован – правил третье.

А поскольку на улице мы проводили бо?льшую часть жизни, то очевидно, что на родителей нам было… ну, сам понимаешь.

Да и родителям до нас никакого дела не было – ну, позовут из форточки, откликнешься дежурным «иду» – и забыл. И не боялся за нас никто: войны-то уж лет двадцать как нет, и машин нет. Цыганами только стращали, и то уж совсем придурков малолетних, для острастки.

А что цыгане – их во дворе и не видели, они на автостанции кучковались, а автостанция – почти что двор, там фильмы «казали»: «Тридцать три», «Щорс», «Котовский». Почти каждую неделю экран на наружную стену вешали и с передвижки крутили. Ходили все, и родители тоже. Никаких тебе билетов – улица же. Кто-то из окна смотрел, счастливчик.

Так автостанция стала продолжением двора. Дальше только овраги, ничейная полоса. Там хозяев не было: не мы одни туда ходили, и шпана с Рыковского, и хулиганы с Западного городка. Тут ухо востро держи – запросто получить можешь, если без старших пришел. Если нет – беги до двора; от своих, конечно, влетит, но это не страшно.

Старики (родители) о наших делах, как я уже сказал, не знали. Тогда, в середине 60-х, они и правда выглядели стариками. А было им под пятьдесят: в тылу ли, на передовой, а войну пережили… Кто есть чей мы, конечно же, знали. А нам это нужно было? Жаловаться им нам и в голову не приходило, да и не пошел бы никто на наши разборки, слушать бы даже не стал. И потом, главное, во дворе-то как дальше жить – позора не оберешься. Нет, я таких случаев не помню. Гонять – гоняли, ругались, не более того.

Исключением был Николай Иванович из дома Совнархоза. Николай Иванович двор любил. Благодаря исключительно его усилиям и организаторскому таланту во дворе появились скамейки, клумбы, песочницы, турник и качели. Зимой в центре двора заливался каток. Особой гордостью его была беседка для игры в домино, со светом. Она вмещала многих: пока одни стучали костяшками, другие неторопливо распивали и общались.

В том же доме Николай Иванович устроил в подвале клуб. Поставили длинный стол для президиума с красной скатертью, графин со стаканом, повесили шторы. Откуда-то появились десятка два стульев – все по-взрослому. Там, кроме ежемесячных собраний домового комитета, кто-то лекции читал о мировом сионизме и за выборы агитировал (кто эту практику ввел? Все равно ведь все ходили…) По праздникам устраивались детские утренники: кто-то отдал старое пианино и гармошку. Всё остальное время мальчишки играли в настоящий настольный теннис и ненастоящий (настольный же) футбол.