Несуразица

– Лучше – взахлёб, чем – захлёбываясь!

Процитировалось само.

– О! Точно! Пойду-ка я к Алкашам! Послушаю!

Мысль показалась неумной, и ОН её передумал:

– А почему бы и не пойти!

…При стуках в гаражи, услышалось долгожданное «эхо» потустороннего мира:

– Пароль?

Отзвук голоса радовал, но смысл слова озадачил. Это было что-то новое! Усилили бдительность?

– Пароль!

Настаивал гараж.

– Забыл.

ОН вернулся уходить, загрустив на развороте. Но спохватился – аж подпрыгнул:

– Вспомнил! Вспомнил! «Первый раз стратил» – не считается! Наш пароль: «Принёс!»

– Отзыв: «Молодец!»

Скрипанули ворота, расщеляясь для своего.

Когда ОН вошёл полностью, каждого было не слыхать.

– Что это вы сегодня молчите? Скажите что-нибудь думное!

Алкаши замолчали.

Один, племенновождно наливая стопарик и оторвав перочинкой ломоть корки, подавая между ножиком и большим пальцем, буркнул оскорблённо:

– Думай, что говоришь! Говори, что думаешь! Но «думой» нас не оскорбляй! Государственная дума[23 - В начале предложения все равны: и «алкаши», и «госдума» – с большой буквы.] – порнуха.

– Там все лижут попу с искусственными стонами, сплёвывая и растирая чужие страдания. При этом нагло, не стесняясь, глядят в камеру, стелясь и выворачиваясь, чтобы их сняли на второй срок!

– Правильно! А им не в камеру смотреть надо, а из камеры!

Добавил кто-то. Не соглашаться совсем не хотелось, и ОН проглотил «соточку».

– Садись, в ногах правды нет!

– Это точно! Вся правда в заднице!

Все довольно всхрюкнули.

Водка разогнала кровь по сосудам. Кровь теперь сидела в сосудах и не высовывалась, побаиваясь.

Беседа продолжала прыгать с кочки на кочку, иногда проваливаясь в зыбкую трясину пустоты порожнего переспора. Но, в конце концов, всегда выходила на стремнину всеобщего интереса.

Прерываться не хотелось, но опять наступила очередь, и ОН пошёл за сывороткой правды в напитке истины. А куда пошёл? Хуже не придумаешь! В ба-ка-ле-ю! В бакалею!

Продавец был вежливейшим, культурнейшим в третьем поколении (из тех, кто пальцем проверяет чистоту стакана), и отсвечивал улыбкой № 37, с которой явно не дружил. В собирательном образе «хозяина жизни» сквозило: «По капле выдавливай из себя улыбку и, может быть, в отдалённых закоулках своего недоразвитого подсознания ты едва ощутишь слабый отблеск полуоттенка чувства, похожего на часть радости, полученной от твоей работы!»

– Не сломай зубоскулы об губоскалы, «столичная».

Одним предложением ОН попытался разбить «скульптуру» и, одновременно, заказал покупку.

– Детям до двадцати одного не отпускаем. Ваш паспорт!

Не искажая гримасы (отдадим ему должное, но потом, не за прилавком), процедил халдей, при этом назад и вперёд продавая водку «без сдачи» тринадцатилетним младенцам.

Пришлось доставать корочку:

– Там адрес моего дня рождения, приглашаю и вас!

Не на шутку рассмешил ОН. Но нашла мясорубка на кость.

– Вы знаете, как раз этот день для вас заказан отсутствием меня!

Грубыми и совсем не такими словами всё-таки сорвался продавец.

Цель была достигнута. Общаться дальше не желалось, и ОН отвалил, не посчитав недостающую сдачу.

«Травите змеев ядами!»

Вприпрыжку держалась за руку ФРАЗА, забегая вперёд и подхалимно заглядывая в глаза.

Бутылка была доставлена и начались «распри деления». Все легко намекали, что ОН не очень-то умно поступил, купив одну, подразумевая: «пошли дурака за водкой, и тот принесёт один литр!» ОН выкручивался, говоря, мол, «водка» не бывает во множественном числе и такому подобно…

Помирил всех от ссоры поэт Непечтаный. (То ли ошиблись в паспортном столе, то ли это была настоящая фамилия матери, то ли так его звали в связи с отношением к нему печатных органов, то ли с детства придерживался принципа «не печь в штаны», то ли, что совсем уж странно, поэт не носил с собой печать).

Непечтаный, привставши весь, сел на край бочки и, схватившись за ключицы явно-тайных читателей-почитателей, начал:

Что есть Земля?
Гнилой трухи комок?
Где злая тля
О паре рук и ног
Урча, грызёт
Кишащую родню,
И в щель ползёт
С проклятьем – белу дню?

* * *