Хеопс. Пирамида

Канцлер маялся и чуть не падал, руки дрожали. То он касался царя опахалом, то оно никло. Слышались сипы, и канцлер жалобно простонал вдруг.

Пали ниц генерал с Хефреном.

– Царь и отец мой! – начал принц. – Ночь уже. Ты устал. Мать, царица, устала. Простри длань милости! Дай сон слабым!

– Вы меня звали, – рек Хеопс, – с моря?

– Да, царь.

– Ведь ради чина?

– Да, царь.

– Что ж вы усердного в чине молите чин нарушить? Стойте ради ценимого вами чина. Я, царь Хеопс велел!

– Глумишься?! – вскинулась Хенутсен. – Владычице Чести не сметь приказывать!! Я дарю власть царю от Осириса и Изиды, первых царей Египта! Кровь их – в жилах моих! не в грязной крови ливийки – твоей, царь, Эсмэ! Жри Апоп гнусную! – Дёрнувшись, она скинула лампу, виснувшую с навеса, и удалилась.

– Да поразите рвением! – настоял Хеопс и застыл со скипетром. Отсвет ламп озарял его.

– Тишины хочу, – приказал он вдруг.

И оркестр смолк, как толпы, тракт обступавшие. Слышался скрип барки и вопли сиринов в рощах. Принц, юноша лет за двадцать, взяв опахало у Хамуаса, выбившегося из сил, обмахивал царя сам: здесь, в Дельте, душно и ночью.

Встала луна. Потрескивало масло ламп. Взвыла гиена… Обвешанная огнями, барка катила и волоклась сквозь чащи и по полям, как призрак.

В трюме запела арфа. Руки царя с крюком и бичом дрогнули. Он сидел прямо, слушая.

Надела пояс «Ко мне, любимый!»

и губы выкрасила в цвет «Где ты?»

и подвела глаз оттенком «Милый!»

и благовоньем «Любовь!» омылась.

Я жду на ложе!

Я жду с любовью!

И я жду с песней,

чьё имя – «Царь мой!»…

Все знали, кто поёт.

– Коль любовь чином попрана, то и чин, и Египет лживы, – молвил царь. На лице его было горе.

Из-за движений без остановок к вечеру на другой день барка была близ Мемфиса, высвеченного факелами на стенах и крышах зданий.

Путь Ра давно уже шёл в песках, заваленный сплошь цветами и сдавлен толпами, возглашавшими:

– ЖИВОЙ ХОР, ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ДВУХ БОГИНЬ, ЦАРЬ ВЕРХНЕЙ И НИЖНЕЙ ПОЧВ, ИЗБРАННЫЙ ДВУХ ВЛАДЫЧИЦ, СОКОЛ! ЦАРЬ ДВУХ ЕГИПТОВ!!!

В блеске одежд, под опахалом, с трона на палубе, царь смотрел, как близятся исполинские стены Мемфиса…

Музыканты сошли с Пути, после – маджаи, что предваряли барку… И она стала. Катившая её знать смешалась с толпой встречавших. Вновь кто-то крикнул:

– Хеопс велик! Хор живой, царь Долины с Дельтой! Сын Ра Хеопс прибыл для Дня Кормлений! Хнум да хранит его!

Все пали ниц.

Царь медленно сходил с барки. С ним шла царица и сын-наследник. Сухонький старец, главный жрец Хнума, провёл обряд (Хнум был дух-опекун царя).

Поглядевши на барку, висшую тучей, тот, скрестив скипетр, озирал вельмож.

Кроме главного жреца Хнума, были здесь Раусер в длинной юбке и в львиной шкуре через плечо, главный жрец Ра, бога Династии, и в бычьей шкуре сам Птанефер, главный жрец Птаха, великого бога Мемфиса и Египтов, бога-творца. Были здесь и Бауфра, сын царя от царицы, юноша в завитом парике, красавец, и принц Джедефра с тёмной нубийской кожей, мощный, огромный сын царя от Эсмэ. Из знати, кроме того ж Хамуаса и Петефхапи, были здесь в шапке-венце корпулентный, с узкими глазками Сехемхет, князь Фаюма, номарх его, брат Хеопса по матери, и князь Дэн в красной шапке-венце из Дельты, князь Себенитской области, или нома. Здесь была Хетепхерес, дряхлая мать-царица, супруга Х?ни, последнего в Третьей Династии (но и супруга Снофру, отца Хеопса); она сидела. Принцессы – дщери царя Мериет, Мересанх, Хетеппа – стояли в газовых юбках и в диадемах, блиставших в отсветах. Дальше кланялись многочисленные номархи и прочие из чинов в рангах серов, семеров, шемсу и хатиев.

Царь сел в поданный паланкин на трон и, средь толп, в кольце знати, под славословия, двинулся к храму Птаха.

– Царь к священным Кормлениям! – возглашали все.

Храм был, из-за размеров, за городской стеною. Он окружался толпами.

Паланкин стал. Царь начал шествие на платформу, усыпанную бирюзой и золотом, вслед за главным жрецом бога Птаха. Там он стоял недвижно, грозный уреем в виде змеи на лбу под двойным красно-белым венцом.

– Славишься, Хор наш!!! – взвыли все.

Птанефер подал знак. – Вести Аписа для Кормлений из его Стойла! Да созерцает Птах ритуал сей! Будет Птах добр к Египту!

Слышался лишь треск факелов. Море лиц стыло подле платформы.

Жрецы повели быка за кольцо в носу, шепча тексты. Апис ревел противясь.

Это был бык – цвет чёрный, с пятнами в форме грифа белого цвета на позвоночнике, с кольцами на рогах из золота, с кольцами на хвосте из золота, юный. Влёкся он мордой книзу, и бычьи ноздри взметали пыль. Он бил копытом, взбираясь на верх платформы, где издал рёв, так сдвинувшись, что покачнул приведших. Апис был я ярости – его мучили, не кормили, и он был голоден. От жрецов в бычьих шкурах пахло знакомым, но человек вблизи – жаболицый, смуглый до черноты почти, весь сверкавший – злил быка. В нём была властность. Апису, Птаху вживе, это претило. Он проревел от злобы. Жрецы его тоже злили долгим и нудным гимном под звуки арфы.

Царь, как пришла пора, передал крюк и бич сыну, принцу-наследнику, – то есть тот принял скипетр, став на колени. Главный жрец Птанефер принёс дрот из золота. Царь, пройдя к травам, набранным на лугах священных, взял на дрот «Трав Долины» и его сунул под бычью морду.

Тишь воцарилась. Все – знать, жрецы, чернь – ждали.

Апис был зол в той степени, что хотел, разметав всех, мчать, мчать и мчать вдаль, всё сокрушая. Но запах влёк… Бык хотел есть безумно. Выпустив ярость в ноздри, он вдруг обжал губой травы – и они таяли на зубах, как мёд…

Царь вернулся с новым пучком – «Трав Дельты». Бык и его сжевал.

Птанефер воздел длань. – Принят дар Дня Кормлений! Нашим Египтам, волею Птаха, даётся счастье!

Рёв потряс небо, чернь восторгалась и провожала царя в паланкине к мемфисской цитадели Хут-Ка-Птах (Усадьба Сил Птаха), высившейся до звёзд зубцами.

Царь настоял на решении дел сразу.