КамТугеза

Потом они еще долго бродили по городу, сидели в кафе, но Тихон уже знал, что не будет никакого домика у лимана, не будет ни винограда, ни подсолнухов.

Вечером они сели в поезд и утром 26 апреля были в Москве. Отец был дома. Он сказал Тихону, что на Украине в Чернобыле взорвалась АЭС. Взрыв был похож на взрыв атомной бомбы. Все вокруг, вплоть до Киева, заражено радиацией. Через неделю Тихон уехал из Москвы и поступил послушником в небольшой монастырь.

Глава 17

Прошло больше четверти века, как Тихон приехал молодым настоятелем восстанавливать монастырь. Через год после тех родов у рыжей монастырской коровы Нонну Викторовну выбрали Председателем местного сельсовета. И она до последнего своего дня работала так, что на ее похороны приехало больше людей, чем на похороны первого российского президента.  Столько искренних слез Тихон не видел никогда. Он подумал, что вряд ли столько людей придет на его похороны.

Многое вокруг изменилось. За это время кто мог, уехал в большие города. У оставшихся людей в глазах уже не было надежды, а лишь равнодушие и иногда ненависть. Рискнувшие уехать, часто возвращались с пустыми выжженными глазами и их рассказы о повальном московском мошенничестве, обмане, хамстве отбили желание у тех, кто только собирался. А здесь работы не было совсем. Церковное возрождение девяностых быстро прошло. На службы теперь приходили только редкие бабушки.

Все чаще Тихон сам задавал себе вопрос – зачем он здесь? Он видел, как утекает жизнь. Как она быстротечна и иногда ему становилось страшно. Может это его амбиции, гордыня и желание быть не таким как все, а найти свой особый путь и привили его к этому месту. Ведь кто он? Настоятель? Да он больше похож на председателя бедного колхоза. На что он тратит свою жизнь? Он не терял веры, наоборот, с каждым годом лучше понимая жизнь, видя каждый день и хорошее, и плохое, он во всем находил промысел Божий. Но как говорила Нонна Викторовна – зачем богу наша любовь. Любить надо людей. И тогда может быть воздастся.

Разве не может он принести больше пользы в каком?то другом месте. От кого они прячутся здесь, в монастыре, за высокими каменными стенами. Или эти стены нужны для них? Чтобы не разбежались? Тихон видел, что никакие строгие монастырские уставы не могут вытравить в людях их человеческих качеств. И даже в их маленьком монастырском коллективе продолжаются обычные житейские склоки. Они также завидуют друг другу, также злятся и обижаются. Только причины зависти не автомобиль или большой дом, а более мелкие. Ведь кому?то приходится идти на свинарник, а кому?то протирать пыль на иконах.

Два раза ему предлагали перейти настоятелем в более крупные монастыри. Но он понимал, что его, как уже опытного прораба, хотят перебросить на более крупную стройку, и отказывался.

Большим утешением для него был сад. Он уже вытянулся до реки по всему южному склону холма, на котором стоял монастырь. В этом году весна очень запоздала. Но как только потеплело и появилось солнце, за один день нежными бело?розовыми цветами покрылись тоненькие вишни. А потом к ним присоединялись крепкие роскошные яблони. Несколько дней Тихон ходил каждый день под деревьями в каком?то непонятном возбуждении и ожидании.

Когда цветение в саду закончилось, и трава под деревьями покрылась белым снегом опавших лепестков, у Тихона появилась мысль уйти из монастыря. Это одновременно и напугало его, и развеселило.

Недавно в монастырь приехал из Москвы его старый приятель:  известный театральный режиссер. Он просился в послушники, но согласно правилам, Тихон мог взять его только обычным трудником, причем какой?то специальной легкой работы в монастыре не было и Гена, так звали режиссера, согласился на трудную работу при ферме.

Причина такого неординарного поступка была очень серьезная. Как это часто бывает, где популярность, там и поклонницы. Гена влюбился и решил развестись. Жену это не обрадовало. И как рассказал Гена, она с помощью друзей решила состряпать уголовное дело. Будто бы он грубо обращался с ее дочкой от первого брака и несколько раз то ли накричал на неё, то ли отвесил за что?то подзатыльник. Со слов самого Гены ничего такого не было. А всему причиной была огромная квартира на Патриарших прудах, оставшаяся ему еще от родителей. Квартира разделу не подлежала, что не устраивало его жену.

– Мы с ней пять лет прожили, – рассказывал он. – Она актриса из Саратовского театра. В одном сериале прокурора играла, а потом после этого стала больше не нужна: ее только прокурором и воспринимают. Понятно дело пьет. Я ей предложил купить квартиру на «Выхино», но она меня послала.

– Неужели без всяких доказательств можно только со слов обвинить человека? – засомневался Тихон.

– Ну вот видишь, даже ты раздумываешь: «А может и нет дыма без огня». На это все и рассчитано. Чем страшнее ложь, тем лучше. Ведь нормальный человек не подумает, что интеллигентные люди способны так нагло врать. Может чуть преувеличивают, но не будут же они просто уничтожать человека из?за квартиры. А оказывается, могут. И очень легко.

Но дальше Гена рассказал, что его делу дали ход не только из?за этого. Это был лишь повод. А главным было то, что его последний спектакль не вписывался в определенные рамки. Гена утверждал, что цензура в современной российской культуре сейчас гораздо сильнее, чем в СССР.  Но в СССР было хотя бы понятно, что такое хорошо, а что такое плохо. Поэтому было попроще. А сейчас власть как девица перезрелая: сегодня у нее одно в голове, завтра другое. Есть темы, которые ты обязан затронуть. Иначе не будет денег, не будет хорошей критики. А скорее всего, просто не подпустят к театру даже пятым помощником осветителя. Но это не самое плохое. Трудно понять, кто на самом деле власть. Иногда кажется, что те, кто в Кремле, лишь куклы?марионетки, и их задача лишь щеки грозно надувать.

Гена говорил, что есть темы такие запретные, о которых даже думать нельзя. Он, конечно, не полный идиот и не собирался играть не по правилам. Но одна сцена из его нового спектакля по «Бесам» Достоевского могла быть истолкована по?разному. В результате, дело, которое было начато из?за квартиры, кто?то вытащил на телевидение и карьера его была закончена.

Дело было представлено так, что будто бы Гена долгое время чуть ли не ежедневно издевался над бедным ребенком и были даже намеки на возможное сексуальное насилие с его стороны. Теперь было уже не до карьеры. От него, как от чумного, отвернулись все знакомые. А жена, воспользовавшись моментом, сказала, что может изменить свое заявление в милиции и добавить в него еще и педофилию, если он не перепишет на неё свою квартиру. Гена знал, что она легко это сделает, и что в его ситуации суд не будет долго разбираться и отправит его на нары на очень долгое время. А это для него означает верную смерть. Поэтому он сделал все, что от него хотели, и уехал к Тихону.

Тихон пытался узнать, что за сцены были в его спектакле, но Гена не согласился об этом говорить. «Это как ругать коммунистов на коммунальной кухне в 37?ом году. Сейчас время очень похожее. Только все наоборот. У стен есть уши. Наказывают быстро, сильно и показательно, чтобы другим неповадно было. Как мафия. Можно изменять жене, можно мужику жить с мужиком, можно воровать бюджетные деньги. Это даже не считается зазорным. Но о некоторых вещах говорить нельзя. Табу».

– Я, кажется, в своей глуши совсем от жизни отстал. А как же таланты? Есть что?то интересное?

– О чем ты? Все решают деньги. Заплатил за десяток публикаций в интернете и твой спектакль хороший, заплатил за сто – стал талантливым режиссером, заплати за тысячу и ты гений. И наоборот. Не заплатил – ты бездарь и твое творчество унылое дерьмо.

– Ну, неужели все так просто? – сказал Тихон. – Люди ведь не полные идиоты.

– Люди? Что-то люди не очень охотно покупали Ван?Гога и Гогена, пока им не рассказали, что они гении. Деньги решают все. Деньги – это власть. А власть – это еще больше денег и куча приятных дополнений. Никто ее просто так не отдаст. Поэтому при власти всегда будет свора бешеных собак: «критиков Латунских», готовых по команде разорвать любого, на кого она укажет.

После этого разговора Тихон возвращался к монастырю по склону холма над рекой. Скользя резиновыми сапогами по размокшей тропинке, он думал, что там, в Москве, люди живут полной интересной жизнью, а он тратит свою уникальную жизнь непонятно на что. Он столько лет что?то откладывал на завтра, чего?то лишал себя навсегда. А когда оно будет, это завтра? Может быть, оно было еще вчера? Он остановился. Рядом на холме стоял его монастырь. Он провел здесь уже половину своей жизни. Внизу по реке медленно уплывало вырванное весенним половодьем дерево. Глядя на это дерево, совсем недавно готовое распустится зеленой листвой, Тихон до боли в сердце отчетливо ощутил, как он одинок. «Надо съездить в Москву. Навестить отца и брата». И в этот же день позвонил Прохор, с которым они не виделись много лет и сказал, что необходимо встретится. «Значит и богу так угодно», – решил Тихон.

Глава 18

Простое, казалось бы, решение съездить в Москву потребовало от Тихона пересмотра некоторых внутренних запретов. Очень давно, когда он был молодым послушником после какого?нибудь очередного тяжелого послушания на ферме, чтобы отогнать желание сбежать из монастыря домой, Тихон постоянно внушал себе, что Москва просто исчезла. Для этого, борясь со сном и усталостью на тяжелых ночных службах, он представлял, что в самом центре столицы в земле вдруг появлялась гигантская воронка и, вращаясь как детский волчок, засасывала в себя целый город.

А начиналось все в его воображении на рассвете в Кремле. Первым начинала дрожать, разнося вокруг тревожный звон, чугунная крышка канализационного люка на Соборной площади. Растревоженный этим, медленно отрывался от земли и откликался густым набатом Царь?колокол. Грохнув прощальным салютом, поднималась в воздух Царь?пушка. Постепенно ускоряясь, многотонные исполины начинали вращение вокруг Ивановской колокольни. Постепенно и сама колокольня начинала неохотно раскачиваться, отрывая от земли то один, то другой угол. К ней присоединялись сначала Успенский собор, затем Архангельский и Благовещенский. Воспарив над землей, они медленно кружились по часовой стрелке над площадью, рассекая воздух золотыми куполами, будто в ожидании какой?то команды. С глухим недовольным рокотом одна за другой, не разрывая целостности крепостной стены, поднимались в небо башни Кремлевской стены и громадным ожерельем присоединялись к грандиозному хороводу.

В этот момент, давшая старт этому жуткому движению, крышка с тисненой надписью «Кремль» с диким воем срывалась вниз, в невидимую еще пропасть. За ней, сначала робко, один за другим, потом целыми рядами, начинали куда?то проваливаться серые гранитные кирпичи брусчатки. И вскоре на месте площади появлялась огромная черная дыра, куда сорвавшись со своих орбит, сваливались башни, соборы и дворцы. Через несколько минут на месте Кремля оставалась лишь гигантская воронка, а в нее двумя шумными водопадами обрушивалась разорванная Москва?река. А вскоре и весь город, ненадолго воспарив в воздухе и набрав необходимую скорость, умчался в пустоту воронки, которая прекратила расти, достигнув разделительной полосы МКАД.

Ощущение, что Москвы не существует, так укоренилось в Тихоне, что пришлось приложить большие усилия, чтобы мысленно вернуть ее на место. После восстановления исторической и географической справедливости, благодарная Москва подарила ему такое замечательное состояние, какое бывает лишь у влюбленных, получивших приглашение на первое свидание. Надо было лишь определиться с местом встречи.

В отеле Тихону останавливаться не хотелось, а поехать к Прохору или отцу значило бы ограничить свою свободу. Да и не ясно было, как пройдет их встреча. Почти тридцать пять лет лишь редкие поздравления с праздниками – всякое могло произойти. Поэтому, чтобы никого не беспокоить, перед отъездом Тихон арендовал на несколько дней квартиру в Казарменном переулке. Совсем рядом со своим старым домом.

«Москву не узнаешь: европейский город теперь, – напутствовал Гена. – Тротуары гранитной плиткой выложили, бульвары все в цветах. Кафе и рестораны на каждом углу. Полно красивых магазинов. Это как из СССР 80?х сразу в Париж попасть. Можно растеряться с непривычки».

Если у Тихона и было какое?то волнение по этому поводу, то оно исчезло сразу, как только он вышел из здания Ярославского вокзала. Все было на своих местах и без больших изменений. Прямо напротив за Комсомольской площадью разновысокий силуэт Казанского вокзала с синим циферблатом часов, чуть правее высотка гостиницы «Ленинградская» и рядом железнодорожный мост, под которым начиналась дорога к дому.

От вокзала до квартиры пешком было минут тридцать, и Тихон решил прогуляться. Из?под моста он вышел на Каланчевскую улицу. Здесь все было, как и прежде. От небольших изменений были такие же ощущения, как от раскрашенных советских черно?белых фильмов. Стало, конечно, ярче, но сказать однозначно, что новый вариант лучше и органичнее было нельзя. На Садовое кольцо он вышел около еще одной сталинской высотки, где когда?то жил его хороший приятель радиолюбитель Валя Старобинец. Для всех знакомых это был человек из другой, гораздо более развитой цивилизации. Его комната была вся заставлена разной полувоенной техникой, которая непрерывно пищала, моргала лампочками, дрожала стрелками индикаторов, скрипела, выдавала отрывки разговоров на разных языках и, главное, великолепную музыку.

Как-то Прохор уговорил Валю выдать в эфир запись их школьной рок?группы. Из?за этих нескольких минут сомнительной славы у Вали чуть не изъяли всю его технику, а вместе с ней дело его жизни. В конце концов, ограничились приличным штрафом. Братьям досталось гораздо меньше. Через несколько дней во время урока в класс вошел директор школы и пригласил Тихона с Прохором к себе в кабинет. Там их ждал очень веселый человек хорошо эрудированный в вопросах современной музыки. Задав несколько ничего не значащих вопросов, он, мягко улыбаясь, попросил в следующий раз выступать через официальное радио в молодежных передачах и даже пообещал содействие. Но Прохор уже остыл к музыке и увлекся театром.

Тихон слышал, что сейчас Валя очень богатый человек и живет в Канаде.

По Садовому Тихон дошел до бывшей улицы Чернышевского, а по ней до Лялина переулка. Свернув в переулок, Тихон как будто провалился в прошлое. Почти с каждым домом, с каждым двором, было что?то связано. Воспоминания в голове менялись как узоры в калейдоскопе, создавая цветные картинки из давно минувших событий. От переизбытка эмоций и от смены обстановки кружилась голова и хотелось схватить за руку какого?нибудь прохожего и рассказать ему о том, что здесь происходило много?много лет назад. Через знакомые с детства дворы он вышел на соседний Казарменный переулок и быстро нашел нужный ему дом. Через несколько минут девушка?администратор, с которой он заранее договорился о встрече, передала ему ключ от арендованной квартиры.

Через час на Покровском бульваре впервые за тридцать пять лет он встретился с братом. Тихон даже немного растерялся, увидев Прохора, и первое что пришло ему в голову: «Неужели я и сам такой же старый?» Они молча обнялись. Прохор, заметив смущение в глазах брата и догадавшись о его причине, сказал чуть оправдываясь:

– Это ты там, на монастырской пище, на свежем воздухе ни капли не изменился, а я да… Смотрю на себя в зеркало и сам себя не узнаю. А внутри еще хуже, чем снаружи. Время не делает нас лучше… по крайней мере, внешне, – после небольшой паузы сказал Прохор.

До встречи Тихон представлял брата все таким же веселым, энергичным и даже немного задиристым, а увидел перед собой вялого, очень худого человека с осунувшимся лицом, на котором застыла какая?то кривая пренебрежительная усмешка. Но больше чем нездоровый облик брата, Тихона очень встревожил странный блеск в его глазах. Очень похожий взгляд бывал у ревностно верующих людей, которых Тихон встречал среди своих прихожан.

– А по тебе никогда не скажешь, что ты монах, да еще настоятель, – оценил Прохор внешность брата. – Больше похож на нежелающего стареть рокера, а был бы беретик на голове, так вылитый Че Гевара.

Тихон первый раз за много лет решился выйти на улицу в обычной одежде: джинсах и темно синей рубашке. Длинные темные волосы он стянул в хвостик, а редкая борода у него почти не росла. Худощавый, невысокий, с ясными, умными, веселыми глазами, окруженными мелкими морщинками, он действительно был похож на героя кубинской революции.

– Ты ведь, наверное, голодный с дороги? – предположил Прохор. – Я знаю тут одно местечко – тебе понравится. Там все и расскажу.

Они пошли вверх по бульвару. Всю дорогу через каждые несколько метров они останавливались, и Тихон восторженно говорил: «А помнишь…» и рассказывал что?нибудь из детства и юности.

Когда умерла их мать они только пошли в первый класс. Отец почти не уделял им внимания, и Прохор с Тихоном были предоставлены сами себе. Поэтому вспомнить было что.

В первом классе мир ограничивался только своим двором, даже школа тогда была в этом же дворе. Но вскоре их мир стал расширять свои рубежи. Сначала до бульвара, по которому они сейчас шли, потом до Садового кольца и Курского вокзала. А как?то они заскочили в трамвай и оказались в Замоскворечье, которое их встретило очень не гостеприимно и зафиксировало встречу двумя синяками под левыми глазами обоих братьев. С тех пор, все, что не было за Садовым кольцом, считалось враждебными территориями.

У Чистых прудов Тихон не удержался и, спустившись, опустил ладони в теплую воду. Прохор смотрел на это немного снисходительно, пытаясь скрыть, что его тоже растрогали воспоминания.

– А помнишь, после выпускного вечера, когда мы все пришли сюда под утро, ты выдумал, что существует традиция купаться здесь голыми? – рассмеялся Тихон.

– Ага, но поверила в эту традицию только Машка Павлюченко, а она, к сожалению, совсем не была похожа на русалку, – отозвался Прохор.

Через несколько минут они подошли к двухэтажному зданию на берегу пруда.

– Я помню: здесь был индийский ресторан с непроизносимым  названием, – вспомнил Тихон.