Свисс хаус, или В начале месяца августа

Предположим, кто-то дотащил тебя до вокзала и посадил не в тот поезд. Но ведь потом обязательно придет проводник, растолкает тебя, даже в новогоднюю ночь, и потребует предъявить билет. И если он увидит, что ты едешь не туда, он обязательно предупредит тебя, предложит сойти на ближайшей станции и проинформирует о стыковочных рейсах в нужном направлении! Не говоря уже о том, что покинув поезд и услыхав «бонжур» вместо «привет», ты сразу же поймешь, что явно попал куда-то не туда. Но допустим! Анна-Мари отодвинула в сторону пустую чашку из-под кофе. Допустим, что проводника не было. Бывает и такое. И ты оказался не в том городе, в котором ты обычно живешь. И допустим, что твоя улица называется банально, например, Полевая улица или улица Анри Гизана.

Предположим, что ты заполз в такси, назвал адрес и шофер довез тебя до дома. И вот ты выходишь из машины, и что? Во-первых, твой ключ не подойдет к двери в подъезде. У нас не выпускают одинаковых замков и ключей. Каждый набор ключей от каждой квартиры зарегистрирован в банке данных. Если ключ утерян и необходимо сделать копию, то следует самому отправиться в мастерскую, где факт изготовления копии будет зарегистрирован. Но предположим, что именно в этот момент кто-то выходил гулять с собакой. И ты смог войти в подъезд. Так обычно бывает в идиотских фильмах, созданных ленивыми сценаристами. И тот, кто выходил на улицу, не обратил на тебя никакого внимания и не поинтересовался, а почему это совершенно невменяемый человек, которого здесь никто и никогда раньше не видел, хочет войти в мой дом. Предположим! И предположим также, что дверь в «твою» квартиру была не заперта. Самое позднее в этот момент ты точно поймешь, что оказался в чужом доме, и знаешь почему? Анна-Мари торжествующе посмотрела на Андреаса.

Потому что, конечно же, современный капитализм делает из человека универсального потребителя. Но вся штука заключается в том, что у каждого такого потребителя должен быть свой собственный эстетический профиль. Человек должен быть универсальным, но при этом единичным, уникальным. Потому что капитализм нуждается в расширении палитры предлагаемых товаров. А в разных товарах нуждаются только люди с разными эстетическими воззрениями и предпочтениями. И вуаля! Мы имеем устойчивую систему, единообразную в основе своей и бесконечно инвариантную в своих потребительско-поведенческих клише. Магазины полны одинаковых, но разных покупателей, касса звенит, валовый продукт растет, Организация экономического сотрудничества и развития вне себя от восторга. Поэтому-то ни одно правление ни одного муниципалитета не будет никогда строить одинаковые дома или похожие друг на друга жилые блоки. Кроме того, можно выключить себе мозги лошадиной дозой алкоголя, но запах своего дома, ощущение родины, интуитивное осознание родного… У каждого из нас эти реакции записаны на генетическом уровне. Это нельзя перепутать! Нельзя!

* * *

Андреас вытер лоб, оторвался от витрины магазинчика с волшебными кристаллами и побежал дальше! Не исключено, что именно в тот момент все и пошло у них не так, пошло не тем путем. Но если бы знать заранее! Какую границу они пересекли тогда, в Санкт-Галлене, в этом жалком ресторане с отвратительной, на самом деле, едой? Издалека донеслись звуки колокола, ровно девять ударов. Навстречу проехал велосипедист, сзади его обогнал трактор, волокущий огромный прицеп, забитый аккуратными, упакованными в пластик, рулонами сена. На последнем перед поворотом домой пригорке Андреас оглянулся назад. Отсюда обычно можно видеть горы, три белые вершины, которые при хорошей видимости всегда отчетливо рисовались на почти уже дугообразном горизонте. Но сейчас они скрыты синей, непроницаемой для глаз дымкой. День будет очень жарким.

После душа Андреас ощутил не только приятную усталость, но и голод. Но дома его наверняка накормят, вне зависимости от того, желает он того или нет. В какой-то момент Андреас испытал приступ тоски по маленькой машинке, в которой они вместе с Анной-Мари ездили по окрестностям в поисках подходящей квартиры. Потом в сознании у него будто начали падать костяшки домино, расставленные в хитром порядке, и он подумал, что стоило бы все-таки посмотреть, нет ли обновлений в ее сетевых профилях. Но Андреас тут же одернул себя и сказал, что обещания нужно выполнять, и прежде всего это касается обещаний, данных самому себе! А еще он вспомнил об отцовском «Мерседесе-СЛК», стоящем в гараже дома, и настроение у него резко улучшилось. Из квартиры этажом ниже донеслась неуверенная, но упорная игра на пианино: утреннее занятие началось. И пусть играет!

Представитель управляющей компании спрашивал у них перед подписанием договора аренды, не помешают ли им звуки музыки, но Анна-Мари сказала, что музыка мешать не может! Главное, чтобы ниже не обитали заядлые курильщики. Андреас согласился, а представитель только развел руками, мол, с куревом ничего поделать нельзя, серая зона закона! Курить во своих четырех стенах в Швейцарии не воспрещается при условии, как указано в Обязательственном праве, соблюдения интересов соседей. А где проходит эта граница соблюдения? Никто толком сказать не может. Так что пусть уж лучше музыка. Допив кофе, что еще сильнее раздразнило его аппетит, Андреас прихватил свой рюкзак и вышел из квартиры. Заперев дверь, он спустился по лестнице и на мгновение притормозил у двери квартиры ниже: звуки пианино были слышны здесь куда отчетливее.

Автобус, красный гигант на водородном двигателе, притормозил, подобрал еще двух пассажиров и отправился к вокзалу. Его сосредоточенная тишина изредка прерывалась голосом диктора по громкой связи и приглушенным шумом пролетающих поездов. Никаких проблем, сегодня тут все идет строго по расписанию! Под сводами ажурных перекрытий на художественных стропилах литого чугуна прохаживались голуби. Иногда они взлетали и, хлопая крыльями, меняли свое местоположение. В здании вокзала во все том же заведении продолжалась акция в пользу крестьян Южной Америки, но народу было уже куда меньше, а свободных мест больше. Андреас купил субботний выпуск цюрихской газеты, сэндвич с пармской ветчиной и бутылку зеленой «Ривеллы».

Он вспомнил, что где-то тут неподалеку жил писатель Педро Ленц и еще несколько писателей. И что Анна-Мари как-то даже рассказывала ему о целой творческой школе, которая как-то так сама собой зародилась здесь между вокзалом, промзонами и жилыми кварталами. Она показывала ему его фотографии, но Андреас уже не мог точно сказать, кто делал эти снимки и кто был автором небольшого видеоролика, на котором Педро Ленц читал текст в небольшом подвальчике, головой упираясь в потолок и постоянно отбрасывая прядь волос, дерзко падавшую ему на глаза. Текст, который очень, кстати, хорошо продавался, он читал на распевном языке, это был вымышленный текст о красивой женщине, о том, как, нарушив покой художника, она превратила его и всех вокруг в героев античной трагедии, рассказанной на новый лад, а недалекий город Цофинген, откуда ее и занесло в этот текст, казался городом у горизонта событий совершенно невероятных для того, чтобы быть правдой, но достоверных в достаточной степени для того, чтобы превратиться в пронзительное для сердца и души повествование.

* * *

Пришел проводник. Отложив газету на соседнее кресло, Андреас показал ему свой годовой единый проездной – красную карточку с неестественной фотографией. Проводник был молодым человеком с черными глазами и с кожаной сумкой на ремне. Справа на жилете у него был виден приколотый праздничный значок: очертания государственной границы, проведенные изящным пунктиром границы языковых регионов, и словосочетание «Первое августа» на пяти языках. Накануне праздника такие значки продавались буквально везде: на почте, на автозаправочных станциях и на кассах в супермаркете. Они всегда находились в нарядной упаковке, каждый год дизайн упаковок и значков менялся. Значки стоили довольно-таки дорого. Но ведь это был не простой товар.

Теория и практика потребительского капитализма могли говорить что угодно, но в данном случае речь шла о Родине и о символическом вкладе в ее героическое прошлое, прекрасное настоящее и блестящее будущее! Коробки со значками должны были пустеть на глазах – так выглядел негласный общественный договор. В противном случае могло возникнуть впечатление, что люди перестали интересоваться принадлежащим им же самим государством! Проводник отсканировал огромным смартфоном проездной, попросил назвать свой почтовый индекс, станцию назначения и отправления, потом вернул пластиковую карточку Андреасу и пожелал хорошего дня. Он говорил на смутно знакомом диалекте, звучание которого, если закрыть глаза и прислушаться, возвращало Андреаса в детство. Проводник был определенно родом из Лёйкербада. Андреас оглянулся ему вослед, но тот был уже на другом конце вагона. Андреас посмотрел в телефон, до прибытия в Берн оставалось еще около двадцати минут.

Всю свою сознательную жизнь он перемещался по одним и тем же маршрутам. А если взять машину, сесть наугад в любой поезд и отправиться туда, куда, по большому счету, ехать совершенно незачем? Далекую Женеву последний раз он посещал лет семнадцать назад. С другой стороны, а что там делать? Иной язык и толчея. Хотя в близком Гштааде он вообще еще не был ни разу. С другой стороны, там тоже слишком много туристов с лыжами, автобусов с иностранными номерами и лавок с хронометрами. Если уж на то пошло, то городок Поскьяво по ту сторону перевала Бернина нравится ему куда больше. Там хорошее вино, есть улица с красивыми особняками, а местные жители не раздуваются от собственной значимости, легко переходя с языка на язык.

Пришлось бы ему выбирать между Цюрихом, и, скажем, Женевой, то компромиссным решением вполне мог бы стать Монтрё. Но только весной! Поезд влетел в туннель! Лозанна, с ее хаотическим нагромождением зданий, для него совершенно чужой город, в отличие от морского курорта в Испании, где он, а перед этим его отец, уже который год снимали недорогой пансион. Там он у себя дома, и городок этот он исходил вдоль и поперек, от прибрежных улиц с киосками, в которых продают надувные матрасы, пляжные полотенца и зонты от солнца, до утопающего в платанах современного центра с отелями и магазинами знаменитых брендов. Анна-Мари выдержала там только две недели на каникулах после окончания колледжа.

* * *

У церкви Духа Святого стояли сборщики подписей и предлагали поставить автограф под какой-нибудь, любой, на выбор, народной законодательной инициативой. Под стеклянным балдахином, размашисто переброшенным через привокзальную площадь, было еще относительно прохладно, красные трамваи резко трезвонили всякий раз, когда кто-то торопливо пересекал в опасной от них близости рельсы, словно лезвием вырезанные из массы серой брусчатки. Автобус останавливается рядом с бывшим кинотеатром. Сейчас здесь страховая компания и еще целая колония учреждений, их названия отчетливыми буквами вытравлены на отполированных до блеска латунных табличках. Да? Это я! Где? Уже у автобуса. Прижимая телефон плечом к уху, Андреас медленно идет к остановке. Ничего нового! Я проверял, уверен, что с ней все в порядке. Почему?

Интуиция! Может, купить что-нибудь по дороге? Корм коту? Нет? Хорошо. Рёшти, конечно только рёшти. Голос у нее почти не изменился, разве что после того, как отец уехал в Берлин, он стал каким-то… С внутренним упреком. Да, примерно так. С ожесточенным внутренним упреком, обращенным к каждому собеседнику. И к нему тоже. Будто и он несет свою часть ответственности за принятое отцом решение. Можно подумать, что все дело не в Максимилиане. Андреас всегда с пониманием относился к матери, но потом он научился держать дистанцию и не погружаться в волны ее переживаний. Врачи только пожимают плечами. У него синдром «мертвой воды», говорят они. Это когда все органы на месте, когда все органы здоровы, когда они работают так, как надо, кроме одного: сумма органов не дает Человека, не рождает Личность. Так бывает. Редко, но бывает. И никто не знает почему.

На знакомом повороте у приходской церкви Святого Петра автобус немного притормозил. Под навесом напротив посольства Исламской Республики Иран, как всегда, дежурил военнослужащий. На этот раз это была невысокая блондинка в синей военной униформе и берете, из-под которого непослушно выбивались волосы. Ее бедра опоясывал широкий тяжелый ремень со всевозможными, большими и малыми приспособлениями, включая кобуру с пистолетом. Штурмовую винтовку она повесила себе, словно рюкзак, за спину, при каждом шаге приклад бил ей по плотным ягодицам. Андреас закрыл, потом открыл глаза, вздохнул и провел рукой по волосам. Пора уже идти в парикмахерскую. Задумавшись, он чуть не пропустил свою остановку.

Вокруг все выглядело своим и знакомым, пространство улицы и расходящихся в разные стороны переулков задавало знакомый ритм, известную тему, забытый, но мгновенно вернувшийся порядок действий: ему снова на тридцать лет меньше! Андреас глубоко вдохнул и выдохнул. Воздух был плотным, пропитанным, как в греческом мифе, запахами земли, воды, ветра, элементарных стихий, к которым следовало бы прибавить еще огня, и готов был бы набор Демиурга в первый день накануне акта творения. Эту метафору, разумеется, придумал не он сам, однажды он прочитал ее в типографии на одной из страниц, лежавшей на пропитанном маслом наборном столе. Откуда эта страница, кто автор текста? Ответ на этот вопрос он, наверное, не получит уже никогда. Андреас еще раз поправил рюкзак и, пропустив велосипедиста, перешел через дорогу.

Деревья с тех пор, как он был здесь последний раз, стали выше. Теперь они заглядывали в окна самого последнего этажа дома, который располагался немного в глубине, отодвинувшись от дороги. Дом был серым и бетонным, но легким и изящным, балконы, похожие на каменные ладони, были украшены яркими цветами. Знакомый поворот был затруднен – тротуар отгорожен яркими досками с названием строительной компании: «Кюнце+Мизере». Этих двоих он помнил с детства, их имена, написанные черными буквами, находились на строительных ограждениях, рекламных баннерах, даже высоко в небе на стреле подъемного крана, он был убежден, что это два клоуна из цирка. А вот уже можно увидеть знакомый палисадник и бамбуковую рощу у гаража. Бамбук посадил отец, он говорил, что такое растение быстро вытягивается, выглядит прилично, но при этом оригинально. Мать была сначала против, потому что бамбук постоянно приходилось подрезать. Именно тут, в этом гараже, и находится отцовский «Мерседес-СЛК».

Прежде, чем толкнуть калитку, Андреас остановился и посмотрел на другую сторону улицы. Очень давно там находился дровяной сарай: серое каменное основание и деревянная надстройка. На тротуаре перед ним постоянно валялись дрова, связки хвороста, ржавые грабли и дырявые ведра. Что находилось там внутри? Этого никто не знал! Не знали и родители. Они говорили, что бегать к сараю через дорогу опасно, потому что можно попасть под машину, и что заходить внутрь сарая нельзя ни в коем случае, так как это чужая собственность, и потом там на голову в любой момент может упасть что-нибудь тяжелое. Или же можно напороться ногой на ржавый гвоздь, получить заражение крови и умереть. Иногда из-за его покосившихся дверей доносились звуки. Мать говорила, что это барсуки! Дровяной сарай всегда был источником необъяснимо притягательной силы. А потом он загорелся.

Андреас помнит этот пожар. Ему было семь или восемь лет. Из окон чердачной комнаты, находившейся под самой крышей, валили косые клубы дыма. Улицу перекрыли с двух сторон, приехала полиция и объявила, что всем следует оставаться дома. Потом появились пожарные, стемнело и дым прекратился. По телевизору сказали, что кто-то бросил окурок в сложенные перед сараем дрова, и произошло возгорание. На собрании общины ходили слухи, что владелец сарая, деловой человек из Невшателя, просто хотел избавиться от актива, совсем уже пришедшего в негодность, и даже получить страховку. Но Андреас этому не поверил. Сарая давно уже нет. Теперь на его месте находится современное стеклянное здание с квартирами и зубоврачебной практикой.

* * *

Открыв калитку, Андрес увидел кота Брюса. Тот сидел возле свернутого в несколько колец оранжевого садового шланга. Оглянувшись, Брюс встал на четыре лапы, повернулся вполоборота и беззвучно открыл рот. Кот постарел и выглядел местами как побитый молью меховой воротник. Андреас наклонился и потрепал кота по загривку. Тот выгнул спину, протерся правым боком по ногам Андреаса и заскочил через приоткрытую дверь в прихожую. Андреас выпрямился, обошел террасу, заглянул в сад – там все так же, как и раньше: постриженный газон, ящики для рассады, которую мать, скорее, высаживала просто для того, чтобы занять руки и время, обеденный стол и плетеные садовые стулья. Зонт от солнца уже раскрыт, на столе разложены салфетки и столовые приборы. Мам? Андреас осторожно отодвинул тяжелую красного дерева дверь.

Кот уже сидел двумя метрами дальше и вылизывал вытянутую вперед левую заднюю ногу. В прихожей прохладно и сумрачно. Андреас закрыл глаза и глубоко вдохнул. Конечно, никто и никогда не перепутает свой дом с чужим. Никогда. И ни один режиссер не сможет снять фильм на основе такого невероятного сюжета. Тут все как и прежде: олифа, старое дерево и запах текстиля, скрипящие в знакомой последовательности половицы, винтовая лестница, уводящая на два верхних этажа, фотографии на стенах: виды гор и лица забытых предков. И еще фотография парохода на фоне смутно различимой Статуи Свободы. В детстве Андреас часто разглядывал эту выцветшую уже от старости фотокарточку. Ты же обещал раньше? Я? Конечно! Кот подскочил и опять раскрыл беззвучно рот. Теперь у него в распоряжении две пары ног, и о них теперь можно тереться сколько душе угодно.

Она как была маленького роста, так и осталась, разве что после того, как отец уехал в Берлин, руки у нее стали жестче. Она ерошит Андреасу волосы: пора бы в парикмахерскую? Между прочим животные воспринимают долго отсутствовавших и потом вернувшихся членов семьи воскресшими из мертвых. Поэтому-то они так радуются всегда. Кот опять садится рядом и начинает вылизывать себе седой живот. Пришлось недавно возить к ветеринару: что-то с сердцем. У котов в этом возрасте сердечно-сосудистая система уже сдает. Хотя люди в этом отношении ничем не отличаются от животных. У них все всегда на грани срыва! Ну, мам, если ты не будешь придавать слишком большого значения мелочам… Сказал мудрец, который не сумел сохранить свою собственную семью. Ну, это была не семья еще… Не нужно мне вот этих современных штучек. Когда мужчина и женщина живут вместе, они образуют семью. Короче говоря, иди, мой руки, потом достань из подвала две бутылки белого «Шардоне», и, кстати, хорошо, если бы кто-то подравнял живую изгородь со стороны улицы. Ты, надеюсь, останешься ночевать? Разумеется! Твой рюкзак я занесу в вашу с Максимилианом комнату.

Ноги разделились. Одна пара отправилась обратно на кухню, где пахло едой. Вторая пара остановилась в прихожей около лестницы, ведущей вниз. Андреас знал, что ступенек ровно двадцать три. Это число он выучил еще в детстве. Ступеньки были единственной возможностью одновременно двигаться вдоль воображаемой оси натуральных чисел и менять свое положение в реальном физическом пространстве, разучивая при этом наизусть числительные – сначала на диалекте, потом на письменном языке. Пойдешь? Андреас снова потрепал кота по загривку, но тот не проявил ровным счетом никакой заинтересованности к путешествию в подвал. Сев рядом с первой ступенькой, он снова принялся приводить в порядок свой изрядно потрепанный временем мех. Ну и ладно! Андреас повернул выключатель, лампочка загорелась со знакомым звуком отломавшейся сосульки.

Здесь на стенах тоже развешаны старые картинки и фотографии. Наверное, среди них находились родственники и отдаленные предки. Некоторые живут до сих пор там, откуда их род ведет свое происхождение, из региона вокруг Лёйкербада. Другие переселились в Америку, а один из них прославился тем, что первым начал строить в нью-йоркских домах винтовые лестницы. До него никто не даже не представлял себе, как можно реализовать такой технический проект. Рынок предстояло еще убедить, что винтовые лестницы – это модно и удобно и что древние валезанские технологии строительства мостов и тоннелей могут здесь помочь лучше любых других. И если знаменитые лестницы, которые вели к подъездам и без которых был бы невозможен весь Вуди Аллен, возникли от страха голландцев перед наводнением, то винтовые лестницы внутри домов стали подарком его безымянного предка городу, который когда-то назывался Новый Амстердам. Фильмы Вуди Аллена нравились Андреасу, хотя спроси его, почему, он вряд ли бы ответил.

Сойдя вниз, в подвал, Андреас остановился. Слабая желтая лампочка с трудом добивала сюда сверху, хорошо, что немного света попадало дополнительно в подвал через два небольших оконца. У лестницы гудел морозильник. Аппарат был новый, но марка все та же: «Сибир». Бетонный потолок был кое-где увешан лохмотьями паутины, местами по белой известке расплывались темные пятна. Вдоль стен расположены железные стеллажи. Их покупал отец. Это было давно, но Андреас помнит, что он тоже помогал ему собирать эти полки. А еще он сам замешивал бетон, которым пришлось заделывать несколько дыр, обнаруженных в фундаменте. Отец сказал, что дом не может иметь поврежденный фундамент. Собственно говоря, добавил отец, касается это не только домов.

У противоположной стены находился отопительный котел. От одной стены к другой протянуты пластиковые шнуры для сушки белья. Дальше стиральная машина. Проверенное качество, надежная отечественная техника. Отец всегда знал, что хорошо для дома и для людей, которые в этом доме живут. Стеллажи уставлены старыми ящиками из крафт-картона, некоторые уже разваливались, обнажая свое содержимое, которое всегда совпадало с надписями на их боках: «Счета», «Чеки», «Переписка с налоговой». Странно пахнущая желтая бумага. Тут же старые книги, в основном старые романы про горы и пастухов.

Еще дальше – знакомая металлическая дверь толщиной в полметра. Пятьдесят сантиметров лучшей стали. Она ни разу не закрывалась, никто даже не пытался сдвинуть ее с места. За ней полки с консервными банками, бутылками, пакетами с рисом и овсяными хлопьями. Андреас пытается нащупать выключатель, он точно знает, что он где-то здесь, совсем близко. Но с первого раза, как всегда, у него ничего не получается, а тратить время на упорные поиски того, без чего в целом можно и обойтись, Андреас не хочет. Тем более что коробку с вином он находит сразу и без дополнительного освещения. Коробку явно кто-то вскрывал второпях, картон с логотипом магазина «Деннер» надорван небрежно, из двадцати четырех бутылок австралийского «Соверен Крик» остался едва ли десяток. Андреас берет две бутылки с металлическими крышками – это очень практично, не нужно будет мучиться со штопором – и возвращается наверх, в прихожую, погасив свет. Пятая и двенадцатая ступеньки лестницы все также предательски скрипят злыми голосами.

* * *

Я достал вино, куда его? Возьми лед и неси на стол в сад. У нее прическа. С каких это пор? Аккуратные брюки и блузка, простая, но не дешевая. Даже запах тот же самый, его невозможно спутать ни с каким другим. Но что-то изменилось. Черты лица заострились. Руки стали жесткими, это он уже ощутил. Андреас не хочет, чтобы эти руки прикасались к нему еще раз. Но это не все, тут что-то есть еще! Но что? Походка какая-то иная? Или ему показалось? Андреас берет из холодильника лед, кот, задрав хвост, озабоченной рысью следует за ним. Пахнет едой, люди будут есть, они будут в саду, они будут в саду есть еду! Андреас ставит бутылки на стол. Под зонтом не так жарко, от проходящей в двух метрах живой изгороди пахнет разогретой смолой и сухими листьями. На столе хлеб, салат из руколы, граубюнденский хамон, курчавой стружкой нарезанный сыр «Грюйер», две бутылки воды «Эвиан» без газа. Кот сидит в тени живой изгороди и делает вид, что его ничего не интересует. А хамон на столе его не интересует вообще и ни при каких обстоятельствах!

Андреас разливает вино. Лед покрывается пузырьками, плавает на поверхности. Австралийцы делают неплохое вино. Коту ничего не давать, пусть даже он будет падать в голодные обмороки. Как вообще дела? Да, я мог бы заходить чаще. Мне не надо чаще! Когда ты был последний раз у Максимилиана? Андреас делает большой глоток, лед приятно прикасается к языку. Наверное, на прошлую Троицу. Но если бы там что-то изменилось, они, конечно же, дали бы знать! Не так ли? Речь ведь не об этом, а о простом человеческом внимании. Андреас пропускает эту ремарку мимо ушей. И потом, коли ты уж здесь, надо, наконец, что-то сделать со всеми этими банками в «комнате для хобби»! Ах да, банки! «Комнатой для хобби» называлось пространство на втором этаже. Если вытянуть руки, то можно достать до переплетения балок, поддерживающих кровлю. В детстве Андреасу они казались мостами над пропастью. Пестрые банки из-под пива, колы и других напитков, расставленные рядами по балкам, выглядели путешественниками, переходящими на пути к поставленной цели смертельную бездну.

А сейчас? Сейчас это просто банки. Ты можешь забрать их с собой или утилизировать. Зачем? Они мешают? Андреас вытирает пот со лба. Иногда возникает впечатление, что мы говорим на разных языках. Нет? Лучше расскажи, какие планы на завтра? Бранч как всегда будет наверху! На хуторе? Да. Речь будет говорить Курт? Кто же еще? Он уже очень старый, и непонятно совершенно, что будет… потом! В смысле? Кто сможет возглавить правление общины. Молодежь теперь уезжает в город и стучит в климатизированных офисах по клавишам, делая неизвестно что и получая за это баснословные деньги! Ну, не такие уж и баснословные. Ты прекрасно понимаешь, о чем речь! В самом деле, как будто на разных языках говорим. До сих пор не ясно, кто мог бы возглавить правление. Потому что после клавиатуры хочется есть, не так ли? А еду нельзя распечатать на принтере! Уже можно! Ты издеваешься? Нет, ни в коем случае. Уже есть опытные образцы так называемых трехмерных принтеров, устройств, создающих объемные объекты, в том числе и, например, образцы белковой массы, эквивалентной мясу.

Лично я не желаю есть «эквивалентную белковую массу», мне хочется нормальной еды, которая растет не в офисе. А на горных лугах, в полях и вообще там, где грязно и нет всех этих… как они называются? Коворкингов? Вот-вот! Так или иначе, общину должен кто-то возглавить. А Курту уже знаешь сколько лет? Короче говоря, в восемь утра нужно будет уже быть там, наверху, сама церемония начинается в девять. Вечером мы поедем смотреть фейерверк. Андреас мысленно закатывает глаза. Блюмлиальп и салют на Первое августа! Как оригинально! Но внешне он не подает и вида. Кот, свернувшись седой комок, спит в траве у живой изгороди. Сельчане все еще сидят, как и полтора столетия назад: справа либералы, слева демохристиане? Ты, конечно, можешь издеваться! Мать бросает на стол полотенце, встает с места, отодвинув стул, кот испуганно подскакивает, щурясь спросонья. Сейчас принесу рёшти.

* * *

Община Блюмлиальп принадлежала к числу провинциальных, но все равно и здесь, как и везде в стране полтора столетия назад, «прогрессивные» радикал-либералы и «консервативные» католики-демократы находились в ситуации неустойчивого конфликтного противостояния. Нищета, этот великий уравнитель, была еще и непреклонным миротворцем. Выживать приходилось всем: и тем, кто хотел решительного обновления общества на основе антицерковных, либеральных идей, в центре которых находились неотчуждаемые права человека и гражданина, и тем, кто видел в либеральном радикализме угрозу устоям привычного для них мира, среди которых, то есть устоев, церковь играла центральную роль. Поиск возможности мирно сосуществовать, не уничтожив друг друга, был когда-то главной темой и здесь.

Указывая на «темноту» людей, на их необразованность и клерикализм, либералы стремились проводить прогрессивные реформы, если надо, даже наперекор народу, без учета его духовного настроя, в центре которого находились идеалы политического католицизма. Найти способ, который позволял установить в обществе хотя бы минимальную степень взаимного доверия, долгое время не получалось. Слух о том, что где-то в Санкт-Галлене народ вышел на площадь под стены парламента и тихо ждал решения депутатов, вооружившись дубинами, граблями и вилами, добрался до высокогорного Блюмлиальп с заметным опозданием, но тем решительнее народ выступил в пользу простого и эффективного метода: пускай правление решает, а мы будем молча ждать итогов.

Все вместе мы и будем главной оппозицией, потому как народ всегда должен оппонировать власти. И если нам не понравится ее решение, то тогда… власти узнают об этом без промедления! Но сидеть на собраниях мы будем раздельно: протестанты-либералы с одной стороны, католики-демократы с другой. На всякий случай, чтобы не забывать истоков! Так продолжалось годы, так продолжалось десятилетия! Так было и тогда, когда семья Хоффманн переехала сюда из-под Лёйкербада, потому что именно в этом регионе были лучшие клиники и потому что Курт дал им тут право первородства, и потому что тогда была еще у них надежда на то, что отец сможет найти себе новое место на железной дороге, и что мать, переучившись на физиотерапевта, поможет Максимилиану своей любовью, и что врачи смогут, применив все свои знания, вытащить его из клетки, в которой тот оказался! Они прошли весь этот путь, от надежды к осознанию невозможности волшебства, путь, в конце которого отец, бросив свой дом, уехал в Берлин, чтобы открыть там магазин напитков как алкогольных, так и безалкогольных, путь, в конце которого руки матери стали жесткими, как камень!

* * *

Рёшти можно посыпать сыром. А смеяться над этими людьми нельзя, хотя бы потому, что они дали нам возможность тогда, после переезда, ты не помнишь всего, ты был маленький, встать здесь на ноги, осмотреться, а первый год община даже не взимала с нас платы за тот дом, в котором зимой так страшно выл ветер, но это был наш дом, в котором мы жили, пока не переехали сюда, вложив вот в эти полы и стены все, что только у нас было. А сколько еще надо вкладывать? Скоро вон подойдет срок очередного технического осмотра нагревательного котла. Знаешь, сколько это стоит? А новый сертификат кантонального надзора? Я выслал денег на печку, мы уже обсуждали этот вопрос. Мать машет рукой, вытирает передником глаза. А ты даже не заходишь ладно домой, но к Эмили! Почему ты не заходишь к Эмили?

Андреас делает глоток. Кажется, он выпил слишком много этого упоительно холодного шардоне из бутылки с кенгуру на этикетке. Эмили превратилась у матери в навязчивую идею. Что вообще происходит? Андреас вспоминает Анну-Мари. Он прекрасно помнит, что, получив письмо с прокурорским решением по «вашему делу» (оказывается у меня вдруг появилось «мое дело»! ), он испытал нечто вроде яркой вспышки, словно молния на мгновение ослепила глаза и заставила мысленно прикрыть их обеими руками. Молния так же быстро исчезла, как и появилась, и Андреас не успел разобраться в ее природе, в том, откуда она вообще взялась. Но сейчас это уже не молния, теперь это ровно гудящее острие огня, способного испепелить все вокруг.

Почему я не захожу к Эмили? Потому что я постепенно стал просто ненавидеть эту присущую им всем манеру набычившись смотреть в пол, бубнить себе что-то под нос, прятать глаза и увиливать от обсуждения самого главного. Это вообще типично для всех этих фрибургских провинциалов, молящихся на свой дурацкий Молезон так, словно это не кусок скальной породы, а священная гора Фудзи. Это оскорбительно! Да наплевать мне, понимаешь? Огонь усиливает гудение и приобретает фиолетовый оттенок, кот спокойно спит, свернувшись калачиком, словно ничего такого вокруг не происходит. Наплевать! Оскорбительно получить письмо от прокурора. Оскорбительно узнать, что с тобой даже не посчитали нужным поговорить, а сразу отправились к правоохранительным органам. По совершенно непонятной причине! Без повода! Ты куда-то совсем не туда заехал! Очень даже туда. В те самые края, где предано все то, что делает нас людьми, то, что делает отношения между людьми – человеческими! Вот и все!

И знаешь что? Это уже начинает надоедать! Девушки в наше время стали сильными и самостоятельными, даже в сериалах их ставят в центр, делают главными героями. Но потом им там, как и полагается главным героям, порой очень достается, им даже, о боже мой, теперь можно подойти и просто дать по шее! А что? Равноправие – так уж во всем! Поэтому когда Анна-Мари соизволит вновь объявиться, она должна будет мне как минимум один откровенный разговор. Что с ней произошло? Что я сделал не так! Я не знаю, какой в этом толк и будет ли от такого разговора хоть какая-то польза, но одно я знаю точно – за ней должок! Острый огонь сорвался и погас. Мать еще раз вытирает передником глаза. Ее атака отбита, рёшти съедено. Несмотря на жару, картошка с яичницей в традиционной сковородочке с длинной ручкой на деревянной подставке оказалась куда как хороша. Спасибо!

Андреас вытирает рот салфеткой и кладет, сложив ее вчетверо, на стол рядом с пустой бутылкой вина. Сейчас все равно самая жара, а чуть позже я возьму отцовский СЛК и съезжу, так и быть, в гости к этой самой Эмили. Ключи в комоде в прихожей, средний ящик, пойди отдохни пока к вам в комнату, я уберусь и закину посуду в машинку. К нам в комнату! Она до сих пор говорит «к нам», хотя Максимилиана давно тут нет! Она до сих пор не может смириться. Спасибо! Андреас еще раз произносит слова благодарности и встает из-за стола. Он знает, о каком комоде идет речь. Неожиданно он вспомнил прошлое лето, которое выдалось не таким жарким, как в этом году. Их пригласили на какую-то не то вечеринку, не то вернисаж в башню «Прайм Тауэр», где должны были выступать или Майк Мюллер, или дуэт Урсус и Надежкин. Да не все ли равно, в конце-то концов! Клоуны они и есть клоуны! Но Анна-Мари сказала, что она непременно хочет увидеть башню изнутри.

Прием проходил в огромном, на весь этаж, помещении. Вокруг по замысловатым траекториям перемещались разные люди, мужчины и женщины, молодые и старые, был даже председатель партии «Зеленых либералов», но сегодня, спустя год с лишним, Андреас уже в этом не уверен. Разумеется, никаких знаменитостей там не оказалось. Лофт ослеплял сталью и стеклом, деревянные полки теплого цвета по левой дальней стене образовывали природный контрапункт к общему техностилю, кульминацией же и основным центром притяжения был комод в стиле бернского барокко. Датировался этот объект примерно концом восемнадцатого века: массивное ореховое дерево желто-бежевого тона с медными накладками, изображающими растительный орнамент и со вставками из сливового дерева.

Ни Андреас, ни Анна-Мари не могли знать ничего подобного, задачу рассказать им об этом взял на себя молодой человек в рваных джинсах, с густой бородой и выбритыми висками. Говорил он на базельском диалекте, который почти не отличался от письменного языка, но потом он перешел на французский. Андреас впервые столкнулся с французским, когда ему было примерно четырнадцать. Мысли путались! От вина, наверное! Отец сказал, что болтаться три летних месяца без школы, дела и домашних заданий есть занятие недостойное настоящего человека, и отправил Андреаса под Мартини убирать абрикосы. Вставать приходилось в пять утра, есть на завтрак рёшти со свиным салом, а потом убирать абрикосы, а еще косить траву, колоть дрова и работать в лесу на уборке валежника. Жена хозяина была родом из Женевы. Однажды она предложила ему и еще паре школьников учить по вечерам французский язык.

За несколько недель Андреас научился отвечать на элементарные вопросы. Но потом опять началась школа, все то, что он сумел усвоить с грехом пополам, немедленно улетучилось, в памяти же осталась одна лишь невесть откуда взявшаяся фраза «же не манж па сис жур». Молодой человек меж тем взял Анну-Мари под руку. Андреас не ревновал, потому что хозяин вечеринки был голубым до мозга костей и корней волос. Анна-Мари нацелила на стоящий в центре комод свою камеру и сделала несколько снимков. Молодой человек выхватил с проплывавшего мимо подноса два бокала с рубиново просвечивающим на солнце вином и повел ее смотреть выставку, которая состояла из цветных фотографий африканцев с ничего не говорящими глазами и лицами.

Добыв себе бокал вина, Андреас подошел к огромному панорамному окну и несколько минут, не отрываясь, смотрел на переплетение стальных путей, на красно-белые поезда, исчезающие под крышей вокзала и на бетонную дугу виадука «Лётциграбен». С высоты все вместе это напоминало игрушечную модель от «Мерклин». Когда-то Андреас мечтал, как он будет клеить маленькие пластиковые домики и переключать игрушечные стрелки! Но потом отец сказал, что такими моделями нужно заниматься не жалея сил и времени. Андреас засомневался и больше об игрушечной железной дороге не вспоминал. Затем кто-то начал стучать железом по стеклу. Гудение разговоров затихло, молодой человек с пучком волос произнес речь на французском языке, указывая бокалом на фотографии африканцев. Андреас ничего не понял, разобрав лишь два слова: «стыд» и «потребление». Речь закончилась, все похлопали, Анна-Мари вынырнула из-за спин, поставила пустой бокал на поднос, который опять как нельзя кстати проплывал мимо, и сказала, что делать здесь больше нечего. День завершился в баре ресторана «Обсерватория Урания». Вид на город оттуда был куда более романтичным. Затем они поехали домой.