Крылья.

– Сын… – Уловил он негромкий отклик. – Где ты? – Зазвучало четче и весомей. – Что с тобой?! – Уже заколотилось колоколами под теменем.

Ландгрувер улыбнулся хорошо и чисто, светло и радостно. Все встало на свои места. Все стало правильным и гармоничным. Он попытался выпрямиться.

Неправильно говорить с настоятелем Храма, согнувшись в «три погибели»

– Они дошли… – Начал он отбивать сигналы. Коротко и четко. В надежде на то, что его гибнущая нервная система сумеет смодулировать сигналы правильным образом.

– Я не чувствую их больше, значит они дошли. Только я не все успел им рассказать. Им будет страшно. Будет больно. – Ландгрувер не ждал ответного сигнала. Нужно было успеть рассказать. Просто успеть.

– Они дошли… – Боясь, что его не расслышали, повторил Ландгрувер.

– Где ты?! – Громыхнул вопрос настоятеля. Ландгруверу это показалось странным. Странным и вдруг, необычно важным. Второй человек Города любил его. Он ничтожный, низший чин служителя Храма, носящий всего лишь зеленую тогу, был дорог Уиллисису – Первому Советнику Династов.

– Я в катакомбах… – Отозвался Уиллисис. – В каменных мешках… Я дрался, но я победил…

– Ты ранен? – Ландгрувер замялся. Ему не хотелось сообщать неприятные новости отцу. Все – таки не хотелось.

– Да…

– Доза!!! – Полыхнуло в голове так, что поплыли перед глазами красные круги. Уиллисис действительно был самым сильным Храмовником Города. Даже не сфокусированный его сигнал мог лишить неподготовленного человека сознания.

– Три боевых поражения… Но они дошли… Прости… Я не достоин… Ландгрувер, вдруг, почувствовал себя виноватым.

– Ты достоин доверия Храма. – Зазвучал четкий и весомый сигнал. – Ты победил, Храмовник. – Ландгрувер сморщился. Предательски защекотало в носу.

Он часто заморгал. Слепота – следующий и последний симптом в действии яда Солдат Города.

Ландгрувер ждал. Ему хотелось услышать главное. То ради чего он, собственно, и шел в катакомбы.

– Я горжусь тобой, сын. – Ландгрувер стиснул одежду на груди. Выпрямил спину. Вздрогнул всем телом и замер. Смерть от яда Солдат беспощадна и отвратительна.

Парализованные, стянутые судорогой мышцы, искажают черты лица, скручивают в узлы тело. Но Ландгрувер не выглядел обыденной жертвой. Все-таки он был Храмовником. Его организм не смог победить яд, но смог сделать смерть покойной.

Складки на лице разгладились, углы губ поднялись немного вверх. Правая рука легла на грудь, левая вдоль тела.

Раны, затянутые толстой эластичной кожей, были едва различимы.

Светляки, собравшись вокруг его головы в аккуратный ровный нимб, засветили скорбно бордовым сиянием.

Они мудрые эти Светляки. Честные. Они всегда знают, кого любить и редко ошибаются.

Их переливчатый бордовый «огонь почестей и скорби» будет светить до тех пор, пока в их беззащитных телах будут силы отдавать последние почести тому, кого они выбрали в герои.

# # #

Пробуждение не было скорым. Тьма глухая и вязкая, черная как деготь, становилась все легче и прозрачней. Крутилась водоворотами, гоняла из края в край цветные вложенные друг в друга круги с ярким слепящим пятном в центре

– Это солнце… – Неожиданно пришло определение того, что я ощущал.

– Это радуга… Это… Это… Это… – Светлая бирюза постепенно темнея, провалилась бездной, в которую были там и там вколочены цветные гвоздики. Они сияли как обожравшиеся Светляки, но не трогались с места.

– Это звезды.

Серебряный, в грязных пятнах пузырь, приклеился к центру неба, и завис, словно предлагая вспомнить, что он такое.

– Луна – всплыло, из каких – то потаенных глубин памяти, незнакомое слово.

– Луна, Звезды, Солнце, Небо… – Картинки сплетались и перетекали друг в друга, менялись местами, и снова возвращали ощущаемой бесконечностью в первозданную нетронутость.

– Вера. – Екнуло сердце, и забилось часто. Застучало в висках беспокойством.

– Вера, где ты, Вера?

– Рядом, спи.

– А мы спим?

– Нет, мы умерли.

– Как это?

– Почти умерли. Ландгрувер успел сказать, что мы почти умрем, я забыла, как это называется.

– Мне очень больно.

– Мне тоже. Это Крылья растут. Спи.

– Мы сможем лететь.

– Не все у кого Крылья – летать могут. Спи, уже!

Потянулась пауза, длинная, колышущаяся, словно зыбкое отражение в масляной пленке на воде. В разводах и мелких бисеринах.

– Самсон, а, Самсон?

– Здесь, я. Рядом. Чего не спишь?

– Думаю.

– А чего думаешь?

– Я кукле Крылья пришила, а она не полетела. Крыльям ведь не только Небо надо, и Солнце тоже ведь? Так?

– Наверное.

– А зачем?

– Солнце должно Крылья высушить, и остаться в них. Навсегда остаться. – Сознание казалось размазанным на миллионы километров. Мысли текли медленно, тягуче. Не было слов. Были ощущения слов. Не было мыслей, были образы. Словно немые, мы показывали друг другу цветные зыбкие картинки, и понимали кто, что имел в виду.