Последние рыцари. Фантастическая сага «Миллениум». Книга 1. Том 2

Кажется, о том же думал и король: – Нет, господа, это решительно невозможно! Эври, я вас безмерно ценю как честного слугу народа и все такое, но иногда, ей-богу, вы мне напоминаете больше голема, чем человека. Ну почему вы никогда не можете вот так вот, по-простому… – Простите, Ваше Величество, просто дело само по себе достаточно важное, и… – Полагаю, – заговорил Грандмейстер, – господин Эври считает, что юмор – дело интимное и не из тех, которые уместно проявлять прилюдно, при обсуждении… хм… деловых вопросов.

– Именно так, Грандмейстер, – кивнул Эври, – стало быть, дамы и господа, мы договорились?

Все дружно кивнули. – Тогда до следующей встречи. Приятно было пообщаться. И, пожав всем руки (крепко, но без лишнего давления), новый канцлер ушел, а Грандмейстер негромко прибавил: – Надеюсь, Ваше Величество, удача нам все же улыбнется. – По-моему, Эври – неплохой человек. Хотя, конечно, сухарь, каких поискать. Грандмейстер озадаченно помолчал. – И все-таки, что-то меня слегка смущает.

– Ох, как вы любите загадки, право слово… – Нет-нет, я не хочу никого специально путать… Просто у меня в данный момент в голове образовался некоторый переизбыток различных конкурирующих друг с другом вариантов и догадок, и чтобы выбрать из них правильный, и более того, наилучший для всех… – Нет, иногда с этим человеком просто невозможно! – воскликнул король, – гений, но кто сказал, что это всегда комплимент? – Вы абсолютно правы, Ваше Величество! Я удалюсь, – и с легкой улыбкой Грандмейстер, кивнув на прощание ребятам, покинул комнату. – Ну, господа, дамы, чтобы как-то компенсировать ваше внимание, прошу вас закусить и скрасить мое одиночество. Только не говорите королеве, она очень не любит, когда я ем в вечерние часы. Да вообще… мало что она любит, так я вам доложу. А вы мне расскажете про Карфаген. Если, конечно, о таком можно за едой. А не хотите – можете про что угодно, а то я живу и не знаю толком, чем молодежь живет. А среди этих… А, ну вы поняли, – король массивно вздохнул – словно из кузнечных мехов разом вышел воздух, – и подпер тяжелую круглую щеку рукой. Собственно, никто не был против еще разок рассказать об африканском приключении – и еще час пролетел совсем незаметно. А потом всех сморило от вина, и ребята быстро телепортировались по домам, едва покинув пределы замка – их проводил Чарльз, и сам, кстати, отправился с Кэрол – что ж, можно его поздравить.

Глава 20. Высший свет

Антуан

– То есть вы считаете, что с вами обошлись несправедливо? – голос психолога вывел меня из оцепенения. Я, стараясь не привлекать внимания, огляделся. Нет, все-таки, почему я оказался здесь? Нет, конечно, к психотерапевтам в наше время ходят если не почти все, то, как считается, от половины до двух третей населения. Говорят, это хорошо: психическое здоровье и возможность жить в гармонии с собой ничуть не менее важны, чем здоровье телесное. К тому же, чем хуже эмоционально-психический баланс, тем опаснее и непредсказуемее ведет себя магия, а это уже опасно для окружающих. Конечно, азы психической безопасности даются еще в школе, но без специалистов обычному человеку бывает все же трудно. Оно и видно: учитывая, что число самоубийств столь огромно, почти нигде в мире такого нет. Ялла Шеймар, так звали психотерапевта, была достаточно молодой женщиной с вытянутым лицом, большими глазами, которые казались еще больше из-за квадратных очков, закуталась в безразмерную шаль, скрывающую сильную худобу. Голос у нее был, пожалуй, под стать внешности – медленный, плавный, проникновенный. Был у нее и помощник – Петер Гиллис, в котором я не без удивления узнал однокурсника, который частенько посещал клуб Томашевского. Ну надо же. Гиллис, как он сам сказал, работал журналистом, и, после нервного срыва взял отпуск и прошел у мадемуазель Шеймар курс психотерапии – после чего решил остаться у нее, совмещая с основной работой – и чтобы долечиться, и чтобы помочь новеньким. Подход у психотерапевтки был многоплановый – и индивидуальные занятия, и групповые. Я, собственно, как раз на такое и пришел. Это было моим вторым занятием – первое было индивидуальным, и там я, по большому счету, просто без лишних деталей пересказал свои проблемы – и про вес, и про Элли, и про родителей, и остальное. Нет, конечно, ни о чем, связанном с Орденом, я не говорил, все же тайна есть тайна. Если будут результаты, может, скажу в общих чертах и про Карфаген, а пока – не стоит.

…Высказывались пришедшие на групповой сеанс по очереди, и первой говорила какая-то женщина – я быстро потерял нить мысли и ушел в себя, даже не думая ни о чем конкретном.

Теперь, кажется, заговорил кто-то другой. Да, точно – это парень в шарфике, облипающих кожаных штанах и с гладкой, блестящей на свету бородкой.

– Да! Это просто одно за другим, одно за другим. Сначала в скоростном тоннельном метро (у меня от телепортации панические атаки, детская травма) мой тераном стал работать с задержками. Вы понимаете? Я всецело настроен на текущее отслеживание новостной ленты, я оставляю подписи – и тут эти помехи. Кто-то скажет – ерунда, забудь, мелочи… А вот из таких мелочей и складывается стресс, между прочим! Этим мне показали, что ко мне относятся как к скоту… Потом еще этот дурацкий диск – подстаканник для кофе не совпадает с диаметром стакана! Представляете? Он там шатается, вы понимаете – шатается! Это просто невыносимо! – голос парня подскочил, так что тот слегка взвизгнул, – я что, не заслужил хоть немного комфорта в своей жизни?! Нет, конечно, я написал и тем, и другим, отставил негативные отзывы и попросил юриста составить иск о моральном ущербе… В том числе и за посещение психотерапии. Нет, вы мне объясните – по какому праву они считают для себя возможным так со мной обращаться? Я что – не человек? И вершиной всему был комментарий какого-то мерзавца, какой-то твари на моей странице в тераноме, куда я выложил рассказ. Нет, у меня могут писать только адекватные люди, по крайней мере, те, кого я таковыми считал… И вот, проглядел. Нашлась тварь, которая самым мерзким образом обесценила… Нет, я не буду воспроизводить здесь это циничное издевательство, а то снова не справлюсь с собой – я сломал свой тераном, пришлось заказывать новый. Конечно, я его удалил, заблокировал и всем знакомым посоветовал сделать то же самое. Но теперь… – Я понимаю, здесь вы в безопасном пространстве. Это ваше безопасное пространство, – улыбнулась ему Ялла. Я всмотрелся в ее глаза, пытаясь понять, действительно ли она считает, что все это оправданно, но так и не понял – взгляд у нее был непроницаемый, даже какой-то стеклянный. Петер же пододвинулся поближе к несчастному. – Поверьте, здесь никто не обесценивает ваш опыт, ваши страдания. Никто не скажет глупостей вроде того, что кому-то еще хуже. Если бы мы руководствовались подобными соображениями, то всегда бы находился кто-то, кто живет хуже, и тогда не было бы завоеваний в сфере личностной безопасности. Любое страдание – уникально, любая обида… Нет ничего хуже, чем обесценивание этих чувств. – Да! Это я им и говорю! Я! Имею! Право! Ничего, они мне еще выплатят компенсацию… – Совершенно верно, – вступила в диалог Ялла, – главное, что вы должны понять – причина вашего волнения в том, что в вас сидит вложенная обществом субличность. Эта субличность – продукт социума, иными словами, социальный конструкт – как тот же гендер, например, – так вот она нашептывает вам мысли о своей неправоте, и вынуждает вас тратить на себя силы. Это ваш внутренний надзиратель, критик, ревизор. Иногда он помогает в развитии, но иногда – лишь повторяет требования окружающих. Поэтому нас так и задевает, когда нам говорят, что мы что-то должны, кому-то чем-то обязаны, пытаются принудить нас испытывать чувство вины или нести обязательства помимо тех, что мы сами себе приняли.

Парень задумался. – А ведь и правда! То-то я думаю, почему столько сил отнимают эти коменты, эти негодяи… Значит, какая-то часть меня с ними согласна? – Разумеется! Все это вкладывается нам обществом, и здесь наша задача – отделить в себе этого Критика, дать ему имя, и научиться отслеживать, когда в нас заговорит он. После этого – не составит труда заставить его замолчать, дистанцироваться, а значит – перестать испытывать боль и фрустрацию из-за внешнего давления, ведь без внутренней субличности оно вам не повредит. – И я смогу спокойно отстаивать личные границы, не страдая от паники и гнева? – Конечно. Гнев – нормальная реакция на давление, но он затратен, а в большинстве случаев можно просто пройти мимо и не заметить. Кажется, парень был доволен. Я очень старался ничего не высказать – а то прогонят, как пить дать. Наступила очередь следующего. Это оказалась женщина среднего возраста, коротко стриженная, достаточно модно одетая, но с таким лицом, словно ей постоянно досаждали какой-то ерундой. – Натали, – представилась она, – Ялла меня уже знает, мы разговаривали. – Да! – с энтузиазмом подхватила психотерапевтка, – Натали, пришло время поделиться с людьми проблемами и решениями!

– Ну, в моем случае все печально. Я всегда, с детства была сильной личностью, знаете ли. Медали, олимпиады, достижения, призовые места. Я всегда умела сжимать волю в кулак и достигать всего, чего мне только хочется. Но при этом всегда было что-то такое внутри, что не давало мне полностью ощутить покой, расслабиться. Мы с Яллой выяснили, что это – моя вторая субличность, мой внутренний ребенок, которому хочется быть слабой девочкой. И вот эту… эта девочка, она… ей хочется прямо противоположного. И когда я достигаю чего-то благодаря своему уму, своим усилиям, то одновременно мне хочется все бросить и пойти лежать, чтобы все свалилось само и не надо было… Да, я до занятий с Яллой была уверена, что быть крутой, быть достигатором – это то, что нужно, что все остальное – просто жалкое нытье… Как забавно теперь о таком слушать. Мой внутренний ребенок тоже находился под надзором не Родителя, а Критика… Из чего все мои переживания, проблемы, внутреннее беспокойство… – А почему, как думаешь, случаются такие перекосы? – мягко спросил ее Петер. – Теперь я знаю, спасибо Ялле. Это недостаток контейнирования в детстве. Недостаток чувства заботы, опеки, внимания… Ребенок падает, у него ужас, боль, а ему говорят «поднимись», «это всего лишь царапина». Это и есть выталкивание в опасный мир! Нормальный, контейнирующий родитель прижмет, защитит от всего, внушит, что бояться нечего, что он рядом… Вот тогда мы бы и выросли все уверенными, сильными…

Я не удержался и вздохнул; к счастью, никто, кажется, не обратил внимания. – И вот, только теперь я поняла и приняла себя… Приняла все свои субличности, все желания, какими бы они ни были. И, кстати, то, что желание достигать, терпеть, преодолевать – просто отчаянная попытка заслужить похвалу. Всем нам внушают, что мы что-то должны, но это ведь полная чушь! Нельзя такое навязывать. И я скажу так – Ялла умеет объяснять, ставить на место все эти искажения, снимать тяжкий груз.

Все дружно похлопали, я же воздержался. Очередь снова перешла – на сей раз с девушке (по-видимому, хотя я не мог утверждать это с уверенностью – полноватой и короткой, с покрашенными в голубой и розовый волосами. – Я Миу-Мяв. Определяю себя как агендера, котика, – голос у «агендера, котика» действительно был тихий и писклявый, – местоимения, если кто не видит, на бейджике – «Они, их, им». Я страдаю от прокрастинации, социофобии, аутизма, эйджизма и эйблизма – последние два в обращении ко мне.

У меня первый ранг по магии. От этого все и проблемы. Не могу добиться социальной помощи для немагов. Не могу смотреть, как другие произносят заклинания, сразу начинается депрессия и истерика. Когда кто-то что-то делает лучше меня, например, одевается быстрее – с детства истерики. Отсюда социофобия. От всех повальный эйджизм. Эйблизм – якобы, я не могу быть канцлером, потому что мне не хватит мозгов. Так мне говорили в школе. Да, их наказали, но у меня остался страх перед людьми. Срываюсь иногда на окружающих, кричу. Потому что достали, обращаются ко мне «девушка, не подскажете…». Да как они смеют меня объективировать?! Как они смеют навязывать мне гендер?! Пришлось нацепить бейджик, чтобы правильно обращались. А лучше вообще чтобы не лезли – по какому праву они со мной заговаривают? Кто им разрешил?

И главное – я рассылаю петиции о запрете магии в присутствии тех, у кого ранг ниже, но сбор подписей в тераноме слишком низкий.

«Вот здорово, – думал я, – особенно бы такой запрет нам пригодился там, в африканской деревне». – …Еще у меня есть вторая личность – Пантера. Она включается хаотически, непредсказуемо, от любого триггерного слова… Но может и не включиться. Тогда у меня модель хищника…

Я сидел и слушал этот поток сознания, все четче понимая, что это безумие не может продолжаться вечно. Кто, ну кто сказал людям, что вот так вот – надо? Правильно?

Я сам удивился тому, как резко воспринял все это. Странно, я ведь привык не выносить категоричных суждений, привык считать это признаком ограниченности, узости, фанатизма даже… Но нет. Все же от этого так дискомфортно, что… – Здесь безопасное пространство, – успокаивающе и душевно говорил этому «котику» или как ее там, Петер, – здесь все понимают, что способности, возраст, гендер и прочие социальные конструкты ничего не значат, ни для достижений, ни для самодостаточности. «Котик», кажется, удовлетворился – тон потока сознания стал более мягким и плавным, и, когда в нем начали образовываться паузы, Ялла ловко подхватила момент и передала слово мне. Это застало меня врасплох. – Антуан, поведайте нам о своих проблемах, – плавно протянула психотерапевтка.

Я довольно долго думал, с чего начать, но в итоге все равно начал наугад: – Ну, в общем, я сирота. Родители служили в Ордене, погибли, когда мне было чуть меньше трех лет. Наверное, все отсюда. Ну что… Лишний вес. Не умею толком общаться с людьми. Всегда считал себя неудачником. Не умею нормально выражать эмоции…

Мне стало совсем неловко, как будто внутри чья-то рука скручивала внутренности, вращая их по спирали. Я кашлянул и сел. И зачем я вообще согласился участвовать в этом балагане?

– Не смущайтесь, Антуан! – воскликнула Ялла, – то, что вы сказали – абсолютно нормально, здесь нечего стыдиться! Итак, у вас, как я поняла из вчерашнего вашего рассказа, субличность родителя вытеснена, а ребенку приходится играть роль взрослого. Это страшно, но он пока выдерживал, и чтобы справиться с этой проблемой, ему пришлось подавить в себе эмоции, боль… И, конечно, стыд за свое тело – следование стереотипам моды и красоты. Все это, как вы понимаете, просто социальный конструкт…

Мне хотелось поскорее уйти – я вообще не понимал, что я тут делаю. Только вот так вот встать и уйти? Неудобно, а повод как придумать?

Я замер в нерешительности. – В общем, Антуан, вам предстоит большая работа, по проработке ваших субличностей. Вы должны разобраться в своем дискомфорте, в навязанных убеждениях, в том, как на вас действует отсутствие тепла в раннем возрасте и…

Я наконец придумал. Не сказать, чтобы очень хорошая идея, но… – Прошу простить, – я кашлянул, – прошу простить, мне только что написали. В тераноме. Срочный рабочий вопрос. Я напишу, когда смогу прийти снова («Никогда, надеюсь»). Всего доброго! – И вам, Антуан! – Я провожу! – поднялся Петер. Я вышел в коридор, где ассистент психолога догнал меня. – Антуан, я вас помню! Томашевский, его кружок. А вы меня помните?

– Конечно, Петер, я вас тоже узнал. – Я, я просто хотел сказать, что я ваш… фанат! Я в группе, и на вас подписан. Ну, ваши приключения. Это… это здорово все. Кстати, у меня был срыв, когда я ездил в ту деревню. Где было умертвие, которого вы… ну, упокоили. Мне там стало плохо. Вид крови… так боюсь его. И весь этот ужас, у меня была паника, я с детства боюсь агрессии. А теперь, знаете, все изменилось, помогли занятия. Впрочем, я вижу, вам не понравилось, нет? – Признаться… – Ничего, ничего, это… возможно, не всем просто подходит. Мне вот… Я не как вы, я слабый, нервы слабые… Вот вы сильный, а я… – Перестаньте, Петер, – я положил ему руку на плечо, – я сам всегда был увальнем, с плохой реакцией. Несколько лет обучения – и вот. Ничего, кстати, особенного, пресса преувеличивает подвиги. Все это совсем, ни разу не героично, как кажется… – Ну, вам-то… Может оно и так, просто… Просто другие бы даже не пошли. Я вот пошел, и… Наверное, просто бы на месте застыл, как столб, и все. Ни туда – ни сюда. А вы сумели, да. В общем, спасибо вам, спасибо.

– За что же? – А? Да просто. Приятно было повидаться. Все же не каждый день твой однокурсник становится известен. Можно сказать, вселяет надежду в лучшее, что и мы как-нибудь тоже. Сможем. – Не за что, – улыбнулся я искренне, – я такой же человек, как и все. И я действительно верю, что каждый сможет достичь желаемого, если захочет. Главное – не слишком себя жалеть. Был у меня период… я только со всеми ссорился, а толку никакого.

– Не жалеть! – повторил Петер, – это вы хорошо сказали. Не жалеть себя. Но ведь жалко, есть же люди слабые, которым не дано. Я начал от него уставать. – Ну можно хоть чуть-чуть меняться, по мере сил. Хоть какой-то прогресс. Ну, мне правда пора. Петер радушно улыбнулся и потряс мою руку – слабым, мокрым рукопожатием. Я рассеянно кивнул и вышел из здания – холодный воздух мигом взбодрил и освежил меня, поднял настроение. Я как-то сразу собрался и зашагал увереннее, тверже, словно рассеялась липкая каша, расслабившая и сковавшая тело и разум.

Впереди было важное дело, посещение светского салона – и к нему надо было тщательно подготовиться. Так что больше никакой чепухи.

Элеонора

Элли не очень любила выбирать платья, да и вообще одежду, ходить подолгу по магазинам – как-то это слишком глупо, бессмысленно, по-девчачьи. Нет, не то чтобы как-то было неприятно себя считать женственной – напротив, очень даже приятно, и пошли к черту все эти любители вмешиваться в личную жизнь под предлогом морали. Она сама знала, что морально, а что нет – потому что если человек нормальный, то он сам имеет совесть и задумывается над тем, что хорошо, а что плохо.

Так вот, выбирать одежду и ходить по магазинам – это просто глупо, пустая трата времени, только и всего. Может, поэтому у нее никогда не было действительно близких подруг – как-то нечасто случалось встретить в жизни людей, которые бы интересовались чем-то превосходящим сиюминутное течение жизни.

С другой стороны, вполне возможно, всему виной ее характер – надо признать, излишне резкий. А уж раньше так и просто вспыльчивый и неуравновешенный. Надо признать – не самым она приятным была человеком. И кто знает – приятный ли она человек сейчас? Впрочем, важно лишь мнение немногих, а не всех подряд – всем не угодишь, да и незачем.

«Нет, все-таки странно, почему такие мысли вдруг напали в торговом центре? Мне всего лишь надо выбрать подходящее платье для высшего света – дорогое, стильное, без лишней скромности, но не вульгарное. Только и всего, а я…» – додумать она не успела: ее окликнули. Элли оглянулась и увидела красивую статную девушку южного типа, и не сразу узнала в ней Летицию Лаферье, секретаря Грандмейстера. Рядом с ней был ее страшный снаружи, но (вроде как) добрый в душе муж, Ликаон. Они приветливо махали ей, улыбаясь как дети, и Элли сама улыбнулась, едва не рассмеявшись – уж больно наивными и милыми они были, даже чудаковатыми. Ох, завидуют Ликаону парни… – Привет! – крикнула Элли, и Летиция тут же подхватила: – Привет, так давно не виделись! Ну ты здорово выглядишь! Читала в новостях о ваших приключениях, ну это просто ужас! Ума не приложу, как можно было таких молодых людей послать в этот ад… Я уж пыталась у директора хоть что-нибудь выведать… И профессор Томашевский так переживал, бедненький… А Грандмейстер – вот видно по нему, что что-то знает, но ведь понятно, что ничего не скажет, а! Вот что с ним таким делать? Гений, это понятно, и настоящий защитник для всех, но так иногда с ним… Ой, что это я все болтаю… Как у вас дела? Как Давид? – Да… – Элли, на самом деле, не хотела жаловаться, но Летиция обладала очень странным свойством как-то ненавязчиво и мгновенно располагать к откровенности и пробуждать доверие – буквально тянуло открыться, высказаться, утопить в ней тайны и заботы. Элли ответила уклончиво:

– Давид… он, как бы сказать, несколько увлекся славой. – А, наслаждается плодами победы и задирает нос?

– Вот примерно так. – Ну, ты на него не дави, главное, это ведь характер, и потом, мужчины… Они все любят себя ощутить победителями. Ликаон, кстати, вот этот свитер. Такой уютный цвет, и подойдет к цвету глаз! Смотри, материал мягчайший…

Ликаон неловко улыбнулся: – Знаешь, мне как-то… Ну свитер и свитер, главное чтобы грел. – Да тебе дай волю, нацепишь ведь первое попавшееся, лишь бы отвязаться, – с нежностью пропела Летиция.

Нет, все-таки здорово, что есть люди, которым не важна внешность. Элли упрекнула себя – ведь в ней самой это есть. Или нет – она осуждала тех, кто мог бы заниматься собой, и просто ленится, но если родился таким, как Ликаон… Тут даже постоянное изменение лица вряд ли поможет. Что поделать… И совсем не похож на брата – тот выглядит сносно, даже мило, а этот – ну, урод уродом. И все же на Ликаона смотреть в разы приятнее, чем на Полидора, с его подобострастной улыбочкой прислуживающего любому начальству лакея.

– Ну знаешь, – ответила Элли, – когда человек тебе не чужой, ведет себя как зазнавшийся осел, трудно сдержаться и не… – Да я знаю! Просто этим ты его не переделаешь, а только поссоришься. Лучше подожди, пока у него пройдет эмоциональная волна и потом покажи, что он причинил тебе страдания… – Так вот как ты всегда… – Ликаон, кажется, поймал озарение, едва не подскочив на месте – Элли не удержалась и прыснула в кулак. – Понятно, я, как всегда, слишком жестко действую. А мне, кстати надо добавить себе женственности и выбрать лучшее платье для светского раута. – Да? Так давай я помогу, мне-то раз плюнуть. Ликаон, вот этот шарфик – смотри, какой… – Ой, Летти, оставь попытки… Дело не в том, что мне подходит, просто я сам по себе – урод, – он неловко улыбнулся и развел руками, а Летиция тут же обняла его и поцеловала в губы. – А для меня – ты самый что ни на есть красавец, – промурлыкала она, когда поцелуй кончился. – Тогда ведь я и без шарфика сойду, так ведь? – прищурился Ликаон, и все трое засмеялись. – Ладно, давай поможем Элли, но потом я все равно выберу тебе…

«Нет, все-таки милые люди, – думала Элли, – милые и простые, без всякой заносчивости и болезненного эго. Прямо душа отдыхает, когда таких видишь…». …Душа ее отдыхала недолго – платье нашли очень скоро, и времени оставалось немного, так что в гости к Лаферье Элли, как ее ни уговаривали, не пошла – предстояло еще составить стратегию встречи и выучить все действия на всякий возможный случай: неожиданностей она очень не любила и как всегда старалась подготовиться ко всему заранее, как тогда, с клубом правых. Да и есть ли разница? Точно такая же закрытая компания снобов, только теперь ей предстоит играть саму себя. Вроде бы задача слегка упрощается, но нервы все равно напряжены до предела – ведь всегда мжет произойти что-то, чего не учли заранее – и как тогда себя вести, как не допустить ошибки?

К счастью, от таких назойливых мыслей избавляет физическая активность: Элли тренировалась до изнеможения, а потом легла спать – до встречи оставалось уже меньше суток.

***

…Салон графини Монтени по праву считался если не лучшим, то одним из лучших салонов Королевства – здесь бывали лишь признанные и заслуженные сливки общества, всегда можно было встретить деятелей искусства и политиков, богатейших и влиятельнейших людей, законодателей мод – и, поговаривали, что в узком кругу друзей и родственников графини порой решается больше вопросов и принимается больше важных решений, чем в иных высоких кабинетах. Не то чтобы Элли все это интересовало или внушало благоговение, но все же робость была – наверное, все-таки, те люди, что имели влияние на сильнейшую и богатейшую страну мира определенно должны были отличаться от простых смертных – умом ли, проницательностью, масштабом рассуждений… И, конечно, в таком обществе, где любой твой промах, недостаток ума, такта – заметят моментально, напрягаешься и нервничаешь еще сильнее.

Телепортировались, как всегда, примерно за километр от назначенного места. У графов Монтени, вообще, был замок, но они предпочитали жить в мэноре, находящемся километрах в двадцати от городской черты Парижа.

Собрались, как всегда, вместе, и Элли со смешанным чувством отторжения и влечения дала Давиду взять себя под руку. Все планы уже обсудили, и добавить было нечего. Анджела легкомысленно бросала какие-то шуточки, и Элли оставалось только завидовать такому самообладанию – сама она себя ощущала заряженным до предела амулетом, готовым либо выстрелить во врага, либо взорваться на тысячу осколков.

– Ну детка, котенок, что ты нервничаешь, – Давид обнял ее за талию и притянул к себе – невовремя, потому что против воли она ощутила возбуждение и страсть, и эта самая страсть была совершенно не к месту и могла все испортить. Впрочем, ссориться не хотелось, и она мягко сняла его руку, шепнув на ухо: «Потом».

Нет, реакцию надо было видеть – кажется, Давиду стоило усилий не издать торжествующий возглас. Ну еще бы, изголодался. «Ничего, заслужил», – мстительно, но уже без злости и обиды думала Элли. Вообще, ссоры – вещь противная, и только необходимость донести до человека посыл и заставляет на них идти. Хотя что врать – обида тоже играет роль, а обижалась она хоть и не на всю жизнь и вообще ненадолго, зато сильно. Антуан, бедняга, знает на себе.

Размышления были вновь прерваны – и на этот раз внезапно, хоть и вполне ожидаемо, появившейся перед глазами дверью. Воздух пропал из груди, все внутренности скрутило, тело оцепенело и тут же ожило – прямо как на тренировках и в бою. Давид легким и неожиданно-резким движением подскочил к тяжелой двери и постучал – та тут же открылась. Перед ними стояла графиня, наряженная еще торжественнее, чем на обеде у короля: пышное розовое платье, макияж (слегка избыточный), и ее муж – лысеющий и полнеющий господин с солидным выражением лица. – Добрый день, дамы и господа, защитники наши, так сказать, – приветливо басил хозяин, и графиня вторила ему дружелюбным хихиканьем.

– Здравствуйте, добрый вечер, графиня, ваше высочество, – поприветствовала хозяев и Элли, когда пришел ее черед, и как-то сразу успокоилась – не то чтобы совсем, но почти – как раз так, как нужно, чтобы и сохранять внимание, и не слишком нервничать. Элли передала дубленку голему, быстренько осмотрела себя в зеркало, слегка поправила прическу – а все остальное в было полном порядке!

Улыбнувшись себе, она устремилась в зал для приемов – и не такой огромный, чтобы чувствовать себя неуютно, в заброшенности, и все же достаточно большой, чтобы немалая компания могла общаться и вместе, и по небольшим группам, не чувствуя стеснения. Сам зал был уставлен сувенирами, антиквариатом, картинами (от классики до новейшей современности), мебель дорогая, красного дерева, обивка на креслах, обои с цветами и вроде бы тоже какие-то дорогие… в общем, роскошь, и не китчевая, бьющая в глаза, а такая, в которой утопаешь, переставая замечать, когда остается только ощущение, что ты погружен в богатство и излишества. Элли стряхнула с себя некоторую нервозность и раздражение – непонятно почему, но именно в том, что роскошь в этом доме была несомненным и полновластным хозяином, крылось и какое-то неприятие, и хотя хозяева обращаются учтиво, но чем-то все равно молча, без слов и даже жестов, но указывают на свое превосходство и твою какую-то второсортность.