Собор у моря

– Наверное, это лучше объяснит твой отец, – ответил наставник, и Грау согласился.

– Очень, очень важную роль, Маргарида. Видишь этот корабль? – спросил Грау, показывая дочери на галеру, окруженную маленькими лодками. – Если бы у нас был порт, можно было бы разгрузить его на пристани, без всех этих лодочников, которые перевозят товар. Однако, если бы сейчас началась буря, суда оказались бы в большой опасности и им пришлось бы на время уйти из Барселоны.

– Почему? – продолжала расспрашивать девочка.

– Потому что они не смогли бы дрейфовать в шторм и рисковали разбиться о причал и затонуть. Поэтому законы, Ордонансы о морском побережье Барселоны, требуют, чтобы в случае шторма корабль уходил под укрытие портов Салоу или Таррагоны.

– У нас нет порта, – с грустью произнес Гиамон, словно жалуясь, что его лишили чего-то чрезвычайно важного.

– Нет, – подтвердил Грау, смеясь и обнимая сына, – но мы продолжаем оставаться лучшими моряками, Гиамон. Мы – хозяева Средиземноморья! И у нас есть берег. Сюда причаливают наши корабли; когда заканчивается период навигации, здесь их чинят и строят. Видишь верфи? Там, на берегу, напротив этих аркад?

– А мы можем подняться на какой-нибудь корабль? – спросил Гиамон.

– Нет, – серьезно ответил ему отец. – Корабли – это святое, сынок.

Арнау никогда не ходил на прогулку с Грау и его детьми.

И даже если дети гуляли с Гиамоной, он оставался дома под присмотром Хабибы, но потом двоюродные братья рассказывали ему все, что видели и слышали.

Очень часто речь шла о кораблях.

И вот он увидел корабли в эту рождественскую ночь. Все сразу! Здесь были маленькие лодки: баркасы, шлюпки и гондолы; средние по размерам суда: фелюги, кастильские лодки, плоскодонки, калаверы, трехмачтовики, галиоты и барканты, а также несколько просто огромных – четырехмачтовики, коки и галеры, которые, несмотря на свои внушительные размеры, обязаны были прекращать плавания с октября по апрель – по королевскому запрету.

– Эй! – снова позвал Гиамон.

На верфях, напротив Регомира, горели костры, вокруг которых прохаживались часовые. От Регомира до Фраменорса, сгрудившись у берега, молчаливо покачивались корабли, освещенные луной.

– За мной, моряки! – воскликнула Маргарида, подняв правую руку. Она представила себя капитаном, который ведет своих людей, не боясь ни штормов, ни корсаров, и побеждает генуэзцев и мавров, вновь покоряя Сардинию. В ее ушах звучали крики в честь короля Альфонса, когда матросы, перепрыгивая с борта на борт, брали на абордаж вражеские корабли, а Маргарида выходила из битв победительницей!

– Кто здесь?

Трое ребят, испугавшись, метнулись к фелюге.

– Кто здесь? – снова услышали они.

Маргарида подняла голову над бортом. Три факела двигались между кораблями.

– Пойдемте отсюда, – прошептал Гиамон, дергая сестру за подол платья.

– Нельзя, – ответила Маргарида, – они перекрыли нам дорогу…

– А в сторону верфей? – спросил Арнау.

Маргарида посмотрела в направлении Регомира. Там появились еще два факела.

– Туда тоже нельзя, – пробормотала она.

«Корабли – это святое!» – говорил им Грау, и они хорошо запомнили эти слова.

Гиамон начал хныкать. Маргарида заставила его замолчать.

– В море! – приказала капитанша, когда туча закрыла луну.

Они перепрыгнули через борт и бросились в воду.

Маргарида и Арнау увидели, что Гиамон скрылся под водой, а затем вынырнул, стараясь не шуметь; все трое затаили дыхание, наблюдая за факелами, двигавшимися между судами. Вскоре охрана приблизилась к кораблям, стоявшим у берега. Маргарида неотрывно смотрела на луну, молча молясь, чтобы она оставалась закрытой тучей.

Проверка, казалось, длилась вечность, но никто из охранников не догадался посмотреть в море. А если бы кто-то и обнаружил их, ничего страшного не произошло бы. В конце концов, город праздновал Рождество, да и к тому же это были всего лишь трое испуганных ребятишек, сильно промокших и озябших.

Было очень холодно…

На обратном пути домой они так продрогли, что Гиамон даже не мог идти; у него стучали зубы, дрожали колени, мышцы сводило судорогой. Маргарида и Арнау схватили его под мышки и побежали к дому.

Когда они вернулись, гости уже ушли, а Грау, обнаружив, что дети сбежали, вместе с рабами собирался идти на поиски.

– Это Арнау, – заявила Маргарида, когда чернокожая рабыня купала Гиамона в теплой воде. – Он уговорил нас пойти на берег. Я не хотела…

Девочка подкрепила свою ложь слезами. Ее слова прозвучали настолько убедительно, что отец ей поверил.

Ни теплая ванна, ни одеяла, ни горячее питье не смогли помочь Гиамону. Лихорадка усиливалась. Грау послал за доктором, но и его старания не принесли больному облегчения: малыша продолжало лихорадить.

Гиамон начал кашлять, а его дыхание превратилось в жалобный свист.

– Я больше ничего не могу сделать, – признался, отчаявшись, Себастьян Фонт, врач, который навещал их в течение трех дней.

Гиамона подняла руки к лицу, бледному и осунувшемуся, и разрыдалась.

– Нет! – закричал Грау. – Должно быть какое-то средство.

– Могло бы быть, но… – Врач хорошо знал Грау и его предубеждения, однако понимал, что положение требует отчаянных мер. – Вам следует позвать Хафуда? Бонсеньора.

Грау хранил молчание.

– Позови его, – потребовала Гиамона, всхлипывая.

«Еврея!» – подумал Грау.

«Кто обращается к еврею, обращается к дьяволу», – учили его в юности. Будучи еще ребенком, Грау с другими подмастерьями бегал разбивать кувшины еврейских женщин, когда те приходили за водой к общественным источникам. И продолжал делать это до тех пор, пока король не внял просьбам еврейской общины Барселоны и не запретил эти притеснения. Грау ненавидел евреев. Всю свою жизнь он преследовал и презирал тех, кто носил на груди знак в виде кружка. Они были еретиками, они убили Иисуса Христа…

Неужели кто-то из них войдет в его дом?!

– Позови его! – не выдержав, закричала Гиамона.

Этот вопль, казалось, разнесся по всему кварталу.

Бернат и все прочие, услышав его, вжались в свои тюфяки.

В течение трех дней он не видел ни Арнау, ни Хабибы, но Жауме держал его в курсе всего, что произошло в доме Пучей.