Собор у моря

Свист кнута снова прозвучал в его ушах.

– Отец, давай!

Носком башмака Арнау стал отбрасывать почерневшую землю, которую Бернат заканчивал сбивать ногой.

– Что ты делаешь, Бернат? – повторил Жауме.

Бернат не ответил.

Прошло несколько секунд. Оглянувшись, Жауме увидел, что рабы перестали работать… и не отрывают от него взгляда.

– Принеси мне воды, сынок, – попросил Бернат, воспользовавшись замешательством Жауме.

Арнау поспешно вскочил, и впервые за несколько недель Бернат увидел его таким оживленным.

Жауме больше не подавал голоса.

Отец и сын опустились на колени и молча сдирали землю, пока не убрали все следы несправедливой казни.

– А теперь иди поиграй, сынок, – сказал ему Бернат, когда они закончили работу.

Арнау опустил взгляд. Ему хотелось спросить: с кем он должен играть?

Бернат провел рукой по голове мальчика и легонько подтолкнул его к двери.

Когда Арнау оказался на улице, он, как и во все эти дни, обошел дом Грау и взобрался на развесистое дерево, которое возвышалось над забором.

Оттуда был виден сад.

Спрятавшись, он ожидал, пока выйдут его двоюродные братья и сестра в сопровождении Гиамоны.

– Почему вы теперь не любите меня? – бормотал он. – Я ведь ни в чем не виноват.

Его двоюродные братья, казалось, были в хорошем настроении. Смерть Гиамона отдалялась временем, и только лицо их матери иногда болезненно искажалось от нахлынувших воспоминаний. Жозеф и Женис делали вид, что дерутся, а Маргарида смотрела на них, сидя рядом с матерью, которая почти не отходила от детей. Арнау, спрятавшись на дереве, грустил, вспоминая, как они дружно играли раньше.

Каждое утро Арнау стал взбираться на это дерево.

– А эти тебя уже не любят? – услышал он однажды вопрос, раздавшийся как будто с небес.

От неожиданности мальчик на миг потерял равновесие и чуть не упал с высоты. Арнау огляделся, но никого не увидел.

– Я здесь, – снова раздался голос.

Арнау посмотрел внутрь кроны, откуда исходил голос. Наконец ветви зашевелились, и между ними ему удалось различить фигуру мальчика, который махал ему рукой. С серьезным видом на лице тот сидел верхом на одном из сучьев.

– Что ты делаешь… на моем дереве? – сухо спросил его Арнау.

Мальчик, грязный и исхудавший, не смутился.

– То же, что и ты, – коротко ответил он ему. – Смотрю.

– Ты не имеешь права смотреть, – заявил Арнау.

– Почему? Я уже давно это делаю. Я тебя и раньше видел.

Грязнуля немного помолчал.

– Твои братья тебя уже не любят? Поэтому ты плачешь?

Арнау почувствовал, как по щеке покатилась слеза, и рассердился: этот оборванец подсматривал за ним!

– Сейчас же спускайся, – приказал он, когда уже сам был на земле.

Мальчик проворно слез с дерева и встал перед ним.

Арнау был на голову выше его, но мальчуган не выглядел испуганным.

– Ты за мной подглядывал! – обвинил его Арнау.

– Ты тоже подглядывал, – защищался малыш.

– Да, но они – мои двоюродные братья, и я имею право это делать.

– Тогда почему ты не играешь с ними, как раньше?

Арнау больше не мог сдерживаться и громко всхлипнул.

Когда он собрался наконец ответить, у него задрожал голос.

– Не переживай, – сказал малыш, пытаясь успокоить его, – я тоже часто плачу.

– А ты чего плачешь? – спросил Арнау, вытирая слезы.

– Не знаю… Иногда я плачу, когда думаю о маме.

– У тебя есть мама?

– Да, но…

– А что же ты здесь делаешь, если у тебя есть мама? Почему ты не играешь с ней?

– Я не могу быть с ней.

– Почему? Она разве не у тебя дома?

– Дома… – смутившись, произнес мальчик и добавил: – Конечно дома.

– Тогда почему ты не с ней?