Собор у моря

Так считали не только бастайши, но и сам отец Альберт!

После установки ключевого камня дети с удовольствием следили, как из каждой колонны, окружавшей его, рождались нервюры арок, как каменщики выводили лекала, на которые укладывали один камень за другим, и как дуга поднималась к ключевому камню. За колоннами уже выросли стены крытой галереи с контрфорсами, обращенными внутрь церкви. Между этими двумя контрфорсами, пояснил им отец Альберт, вскоре появится часовня Святых Даров, «часовня бастайшей», где будет находиться Святая Дева.

Одновременно с кладкой стен крытой галереи и строительством девяти сводов, опирающихся на нервюры, которые исходили из колонн, началась разборка старой церкви.

– Поверх апсиды, – говорил им священник, и Анхель подтвердил его слова, – будет построено укрытие. Знаете, из чего его сделают?

Дети отрицательно покачали головой.

– Из битой глиняной посуды, принесенной со всего города. Сначала поставят несколько тесаных камней, затем – всю посуду ровными рядами, а на нее – укрытие для церкви.

Арнау видел эту посуду, сложенную в кучу возле камней, предназначенных для церкви Святой Марии. Он спрашивал у отца, зачем ее принесли сюда, но Бернат не знал, что ответить сыну.

– Думаю, – сказал он, – что битую посуду складывают в надежде, что за ней придут.

А позже признался:

– Я даже не мог предположить, что эти черепки могут пригодиться для дела.

Новая церковь начала приобретать очертания за апсидой старой, которую уже частично разобрали, чтобы использовать ее камни. Барселонский квартал Рибера не хотел оставаться без храма даже теперь, когда строился новый великолепный собор Святой Марии и церковные службы не прекращались ни на день.

Арнау, как и все, входил в церковь через двери, за которыми открывалась маленькая романская церковь. Как только мальчик оказывался внутри, потемки, в которых он прятался, чтобы поговорить со своей Девой Марией, исчезали, уступая место свету, пробивавшемуся через большие окна в новой апсиде. Древняя церковь напоминала маленький ящик, окруженный великолепием другого, большего. Один ящик должен был исчезнуть по мере того, как рос второй, который венчался высочайшей апсидой, уже накрытой.

11

Жизнь Арнау не ограничивалась посещением церкви Святой Марии и раздачей воды бастайшам.

В его обязанности по гончарной мастерской в обмен на кров и еду, помимо всего прочего, входила еще и помощь кухарке, когда та отправлялась в город за покупками.

Раз в два или три дня Арнау покидал мастерскую Грау на рассвете, чтобы сопровождать Эстранью, рабыню-мулатку, которая ходила широко расставляя ноги. Она раскачивалась и с трудом переваливалась, неся свои обильные телеса. Как только Арнау появлялся на пороге кухни, она, не говоря мальчику ни слова, давала ему первые две сумки с тестом, которое нужно было отнести на улицу Ольерс-Бланкс, чтобы там из него выпекли хлеб. В одной сумке было тесто на хлеб для Грау и его семьи, вымешенное из отборной пшеничной муки, которое впоследствии становилось белыми пышными караваями, а в другой – тесто для всех остальных, из смешанной муки ячменя, проса или даже бобов, поэтому хлеб получался темный, плотный и твердый.

Решив вопрос с хлебом, Эстранья и Арнау покидали квартал гончаров и проходили через городскую стену в центр Барселоны. В начале пути Арнау без труда шел за рабыней, смеясь над тем, как она култыхается, тряся своим огромным темным телом во время ходьбы.

– Ты чего смеешься? – не раз спрашивала его мулатка.

Арнау смотрел на ее лицо, круглое и плоское, и прятал улыбку.

– Любишь позубоскалить? Ну смейся, – ворчала она на площади Блат, наваливая на мальчика мешок с пшеницей.

– Где же твоя улыбка? – спрашивала она Арнау на Молочном спуске, вручая ему молоко для его двоюродных братьев и сестры; этот же вопрос она повторяла и на площади Капусты, где покупала овощи и зелень, или на Масляной площади, где брала оливковое масло и птицу…

Оттуда уже Арнау брел за ней уставший, понурив голову. В постные дни, которые составляли почти полгода, телеса мулатки тряслись в сторону морского берега, к церкви Святой Марии, и там, в одной из двух рыбных лавок города, в новой или старой, Эстранья ругалась, выбирая лучших тунцов, осетров и прочую рыбу.

– Теперь погрузим наш улов, – насмешливо улыбаясь, говорила она ему, когда получала то, что хотела.

Потом они возвращались назад, и мулатка покупала потроха. Возле каждой из двух рыбных лавок тоже было много людей, но там Эстранья ни с кем не ругалась.

Несмотря на это, Арнау предпочитал постные дни всем остальным, когда Эстранья должна была покупать мясо: чтобы купить рыбу, нужно было сделать два шага до рыбной лавки, а чтобы купить мясо, необходимо было пройти пол-Барселоны, а затем возвращаться оттуда навьюченным тяжелой поклажей.

В мясных лавках, расположенных рядом с городскими бойнями, они покупали мясо для Грау и его семьи.

Разумеется, это мясо было высшего качества, как и все мясо, продаваемое в стенах города: в Барселону разрешалось привозить только живых животных, которых забивали на месте.

Поэтому, чтобы купить потроха для слуг и рабов, нужно было выйти из города через ворота Портаферриса и отправиться на рынок, заваленный битыми животными и мясом неизвестного происхождения. Эстранья глумливо улыбалась, когда покупала это мясо и нагружала им Арнау.

Наконец, зайдя в пекарню за готовым хлебом, они возвращались в дом Грау: Эстранья – покачиваясь, Арнау – еле волоча ноги…

Однажды утром, когда Эстранья и Арнау пришли за мясом на главную бойню, расположенную возле площади Блат, на церкви Святого Жауме зазвонили колокола.

Это было не воскресенье и не праздник.

Эстранья так и осталась стоять на месте с расставленными ногами и разинутым ртом. На площади раздался чей-то крик. Арнау не мог разобрать слов, но к крику присоединились другие, и люди стали разбегаться кто куда. Мальчик поставил поклажу и повернулся к Эстранье; в его глазах читался вопрос, который он так и не задал. Продавцы зерна поспешно освобождали свои прилавки. Люди продолжали кричать, суетиться, бросаясь из стороны в сторону, а колокола Святого Жауме не умолкали.

Арнау попытался было пройти на площадь Сант-Жауме, но в этот момент зазвонили колокола церкви Святой Клары. Он растерялся, глядя в сторону женского монастыря, и вдруг услышал, что к этому звону присоединились колокола церкви Святого Пере из Фраменорса и церкви Святого Жуста.

Звонили все колокола города!

Арнау остался стоять на месте с открытым ртом, потрясенный происходящим.

Внезапно прямо перед ним выскочил Жоанет. Малыш, взволнованный так же, как и сам Арнау, не мог успокоиться.

– Via fora! Via fora![6 - На улицы! (кат.)] – кричали со всех сторон.

– Что это? – спросил Арнау.

– Via fora! – крикнул ему Жоанет прямо в ухо.

– Что это значит?..

Жоанет жестом показал, чтобы Арнау замолчал, и кивнул в сторону старинных Главных ворот возле дворца викария.

Арнау проследил за рукой товарища и увидел одного из офицеров викария, облаченного в боевые доспехи и посеребренную кольчугу. На боку у него покачивался большой меч; в правой руке он нес на позолоченном древке знамя Святого Георгия – красный крест на белом фоне. За ним следовал другой офицер, тоже в боевых доспехах, и нес знамя города. Оба прошли в самый центр площади, где находился камень, разделявший город на кварталы. Остановившись там с флагами Святого Георгия и Барселоны, они одновременно закричали:

– Via fora! Via fora!

Колокола продолжали трезвонить, и крики «Дорогу!» катились по всем улицам города, пугая граждан.

Жоанет, который до этого наблюдал за происходившим, сохраняя завидное спокойствие, вдруг тоже заорал во всю глотку: «Via fora! Via fora!»

Наконец Эстранья пришла в себя и тихо сказала Арнау, что им пора уходить отсюда. Но мальчик, не отрывая глаз от двух офицеров, стоявших в центре площади в своих блестящих кольчугах и с мечами на боку и как будто застывших под цветастыми знаменами, отпрянул от мулатки.

– Пойдем, Арнау, – требовательно позвала его Эстранья.

– Нет, – ответил он, подстрекаемый Жоанетом.

Женщина схватила его за плечо и потянула за собой:

– Пойдем. Это не наше дело.