– Если ты уверен, что она не слышит, – ответил Арнау, – почему все с ней говорят? Даже отец Альберт это делает. Ты сам видел, не так ли? Или ты считаешь, что отец Альберт ошибается?
– Но она ведь – не мать отца Альберта, – возразил малыш. – Он мне сказал, что у него есть своя мать. Как я узнаю, что Святая Дева захочет стать моей матерью, если она со мной не разговаривает?
– Она тебе это скажет ночью, когда ты спишь, или через птиц.
– Птиц?
– Ладно, – пробормотал Арнау. Сам он, конечно, знал, как можно говорить через птиц, хотя и не осмеливался сказать об этом отцу. – Это сложнее. Тебе это объяснит мой… наш отец.
Бернат вдруг почувствовал, как комок подступил к горлу. В комнате снова воцарилось молчание.
– Арнау… – раздался грустный голос Жоана. – А не могли бы мы пойти в церковь прямо сейчас и спросить об этом у Святой Девы?
– Сейчас?
«Да, сейчас, сынок, сейчас. Ему это необходимо», – подумал Бернат.
– Ну пожалуйста…
– А ты знаешь, что запрещено заходить в церковь ночью? – спросил Арнау. – Отец Альберт…
– Мы не будем шуметь. Никто не узнает. Пойдем.
Арнау согласился, и дети, стараясь не шуметь, покинули дом Пере, находившийся неподалеку от церкви Святой Марии у Моря.
Бернат не на шутку разволновался, но постарался успокоить себя: что с ними может случиться? Ведь все, кто их знает, любят этих славных мальчуганов… В лунном сиянии возвышались леса, выведенные на половину стены, контрфорсы, арки и апсиды…
Церковь Святой Марии стояла окутанная тишиной, только у костров время от времени прохаживались охранники. Арнау и Жоанет обошли церковь со стороны улицы Борн: главный вход был закрыт, как и другая ее часть со стороны кладбища Шелковиц, где хранили бо?льшую часть строительных материалов. Одинокий костер освещал строящийся фасад. Юрким мальчикам пробраться внутрь было не так уж трудно: стены и контрфорсы спускались от апсиды до улицы Борн, а дощатый настил вел к входной лестнице. Стараясь в точности следовать чертежам мастера Монтагута, которые указывали на месторасположение дверей и ступеней, дети пробрались внутрь храма. Они молча дошли до часовни Святых Даров, которая находилась в крытой галерее, где за крепкой, красиво отделанной решеткой из кованого железа их ждала Святая Дева, всегда освещенная свечами из чистого пчелиного воска, которые ставили бастайши.
Оба перекрестились. «Вы всегда должны это делать, когда заходите в церковь», – говорил им отец Альберт.
Мальчики взялись за решетку часовни.
– Он хочет, чтобы ты была его матерью, – сказал Арнау, обращаясь к Святой Деве. – Его мать умерла, а я не против, чтобы ты была матерью для нас обоих.
Жоан посмотрел на Святую Деву, а потом, сжимая решетку, спросил:
– Ну что?
– Тихо! – воскликнул Арнау и продолжил: – Отец говорит, что мальчику пришлось много страдать. Его мать была в заточении, представляешь? Она могла только высунуть руку через окошко, чтобы погладить его по голове. Жоан не мог видеть ее, пока она не умерла, но он мне сказал, что даже тогда не смотрел на нее. Она ему запретила это делать.
От подсвечника, стоявшего как раз под святым ликом, поднимался ароматный дым. Взгляд Арнау затуманился, и каменные губы улыбнулись ему.
– Она будет твоей матерью, – возвестил мальчик, обращаясь к Жоану.
– Откуда ты знаешь, что она отвечает?..
– Знаю – и все, – резко оборвал его Арнау.
– А если я ее спрошу?
– Нет, – коротко ответил Арнау.
Жоан посмотрел на каменный лик; ему хотелось поговорить со Святой Девой, как это делал Арнау. Почему она слушала только его брата? Откуда мог знать Арнау, что она согласна?
Пока Жоан клялся себе, что однажды он тоже станет достойным того, чтобы самому поговорить с ней, послышался шум.
– Тсс! – прошептал Арнау, глядя в сторону проема, ведущего к воротам Шелковиц.
– Есть кто живой? – раздался чей-то голос, и друзья увидели отблески пламени от зажженного светильника, поднятого вверх.
Арнау направился в сторону улицы Борн, откуда они заходили, но Жоан стоял не двигаясь. Его взгляд был прикован к светильнику, который приближался к крытой галерее.
– Пойдем! – прошептал Арнау и потянул его за собой.
Внезапно они заметили внутри церкви Святой Марии еще несколько огней, которые приближались к первому светильнику. Охранники разговаривали, перекрикиваясь между собой.
Арнау разволновался. Бежать было некуда. Что им оставалось делать?
Дощатый настил! Он толкнул Жоана на пол, но малыша словно парализовало. Доски не были закрыты с боков, и Арнау снова подтолкнул Жоана. Оба мальчика поползли назад, пока не уткнулись в фундамент церкви. Жоан дрожал от страха. Люди со светильниками поднялись на помост. Шаги охранников, идущих по доскам, отдавались в ушах Арнау, а их голоса заглушали стук сердца.
Мальчики ждали, пока люди осмотрят церковь.
Это тянулось целую вечность!
Арнау посмотрел вверх, пытаясь увидеть, что происходит. Каждый раз, когда свет пробивался через стыки досок, дети сжимались в комок, боясь, что их обнаружат.
В конце концов охранники ушли. Только двое из них остались на помосте и оттуда светили еще какое-то время перед собой, пытаясь разглядеть что-либо…
Просто удивительно, что они не слышали биения их сердец!
Наконец и эти двое спустились с помоста.
Арнау повернул голову в ту сторону, где прятался малыш. Один из охранников повесил светильник рядом с помостом, а его напарник стал медленно удаляться.
Куда же запропастился Жоан? Арнау подполз к тому месту, где помост подходил прямо к церкви. Он провел в темноте рукой и нащупал отверстие, маленькое углубление, которое открывалось в фундаменте.
После того как Арнау подтолкнул его, Жоан пополз под настил; ему ничто не препятствовало, и малыш вскоре оказался в небольшом тоннеле, который вел к главному алтарю. Время от времени Арнау приказывал ему: «Тихо!» И хотя трение собственного тела о землю не позволяло Жоану что-либо слышать, он был уверен, что Арнау где-то рядом. Во всяком случае, он слышал, как тот тоже лег под дощатый помост. Только когда узкий тоннель расширился, мальчик смог оглянуться и даже стать на колени.
В этот момент Жоан осознал, что остался один.
Где он? В кромешной тьме ничего не было видно.
– Арнау, – позвал он.
Его голос отозвался эхом. Это… это было похоже на… пещеру. Под церковью!
Он снова позвал, потом еще и еще раз. Сначала тихо, но потом он закричал так, что собственный голос напугал его.