Леди Горничная

Возившаяся с наглухо запечатанными ставнями Тита покосилась на меня и насторожила уши.

– Что значит – даже… – Марита вскинулась как конь, заслышавший боевую трубу. Как кобыла. Ну правда, есть в ней что-то лошадиное – в изгибе шеи, в вытянутой физиономии… Или я просто не люблю Мариту?

– То мастер О’Тул с вами связывался и что я приезжаю – сообщил, – продолжала я, переводя взгляд на переминающегося рядом с ней брата. Вся величественность, окутавшая его при обращении к алтарю, свалилась, как упавший с плеч плащ – теперь это был обычный немолодой мужчина с брюшком и плешкой, похожий и одновременно не похожий на того брата, которого я помнила, – но меня даже не встретили, – я горестно покачала головой.

– Я отправил коляску. В Мадронгу. Заранее. Мы же не знали каким именно поездом ты приедешь, – проворчал брат. И с упреком добавил: – Но ты не приехала!

– Вместе с поездом… – теперь я покивала – для разнообразия. – А выяснять и разыскивать вы не стали.

Род де Молино, конечно, не самый значимый на юге, но и не из последних. Начни Тристан меня искать, это изрядно облегчило бы мне жизнь. Уж точно избавило бы от неприятных минут в обществе Барраки и Зарембы.

– Неужели нельзя предоставить моей сестре что-то… поприличнее? – вместо ответа брат накинулся на Мариту. – Вы же готовили сегодня какие-то комнаты – недаром весь день пыль столбом!

– Комнаты – для гостей! – Мариту откровенно перекосило. Похоже, брат нечасто выводит ее в свет – совсем не умеет держать лицо. Или просто не считает нужным со мной?

– Да-да, Летиция – член семьи! – поторопился сгладить неловкость Тристан.

Мариту перекосило еще больше. Горничная принялась перетряхивать постель. Кажется, у нее даже чепчик шевелился от желания не упустить ни слова из господского скандала.

– Семьи – сомневаюсь… – я задумчиво уставилась на желтую от старости простынь, – а вот рода – несомненно. Раз ты смог воздействовать на меня через алтарь.

– Тита! – Марита взвизгнула так, что напуганная горничная выронила простыню. – Выйди вон!

– Леди, но я… – Тита растянула на руках еще не перестеленную простынь.

– Пошла вон! – рявкнула Марита и уже сквозь зубы процедила. – Дорогая Летиция сама справится, она умеет…

Горничная торопливо присела в книксене и вылетела вон, напоследок одарив меня очередным любопытным взглядом.

Марита обернулась ко мне и лицо ее стало откровенно страшным.

– Изззздеваешшшься? – прошипела она. – Радуешься, что я так и не вошла в род? Потому что мой ребенок… мой мальчик… умер, едва успев родиться! Что же ты за дрянь такая, ты… – она вдруг слепо кинулась на меня, норовя достать ногтями глаза.

Не добежала – Тристан сгреб ее в охапку, прижал к себе:

– Ну тихо-тихо! Тихо, милая…

– Тихо? – Марита забилась в кольце его рук. – А она как радовалась, когда узнала? Тоже тихо? Или прыгала от счастья, что у нас горе? – из глаз ее градом катились слезы. – Радовалась ведь, да? Радовалась, что я больше не могу иметь детей, что у рода нет наследника? Что меня так и не принял родовой алтарь? Что ты по-прежнему единственная настоящая леди де Молино, а я только на казенной бумаге, а не перед родовым алтарем?

– Марита, успокойся… Марита… – Тристан с неожиданной силой прижал ее голову к своей груди, запустил руки в волосы – выпавшие шпильки посыпались на ковер. Поверх растрепавшейся головы супруги бросил на меня тяжелый взгляд – как камнем швырнули.

– Мне… Мне очень жаль, что ваш сын умер, – аккуратно подбирая слова, сказал я. Их и впрямь было жаль – как было бы жаль любого, пережившего настоящую трагедию: на мгновение болезненно сжимается под грудью и тут же мелькает эгоистичное «Только бы не со мной!». Нет-нет, мне вполне достаточно своего! – В каком году это произошло?

– Мой сын родился и умер в конце травокоса шестьсот пятьдесят третьего от Первого Обретения Алтарей, – сквозь зубы процедил Тристан.

– Не делай вид, что не знаешь! – снова пытаясь вырваться, выкрикнула Марита.

– А что еще произошло в конце травокоса пятьдесят третьего? – со злобной ласковостью спросила я. – Намекаю, со всей империей произошло.

– Алеманцы вторглись в северные провинции, – раздраженно рыкнул Тристан. – Причем тут…

– А где я была в травокосе пятьдесят третьего, когда алеманцы вторглись в северные провинции? – еще злее и ласковее пропела я.

Кажется, он, наконец, понял. Кажется, Марита тоже поняла – она вдруг замерла, прекратив вопить и вырываться, и извернулась в руках брата, пытаясь посмотреть на меня. А он стиснул пальцы на ее плечах, не отрывая от меня взгляда, и быстро выпалил:

– В Академии, в столице.

– В Академии, – кивнула я, – но не в столице, а в Северной. Как раз заканчивала…

Даже закончила уже. Мы собрались в зале, чтоб получить наши магистерские дипломы, и впервые за два года со времени побега из дома, на мне была не казенная форма, а платье. Денег на него не было совсем, но моя единственная столичная подруга Матильда тряхнула матушку, тетушек, подружек и прислала мне отрез ткани, совершенно изумительной, мягкой, как масло, и роскошной, как солнечные лучи сквозь летнюю листву. Шилась она легче легкого – низ обработать, да на плечах присборить, – и украшений не надо. Чувствовала я себя в нем совсем как раньше, на первом моем домашнем балу – даже лучше, чем раньше! – потому что все это было только мое. Я сама справилась со всем: с неприятием чужачки, получившей стипендию в обход настоящих северян, со снисходительным презрением к иллюзору и слабосилку, с программой, здорово отличающейся от столичной, особенно по части специфической, чисто северной магии. Когда справилась с магией, стало полегче: слабосилком я быть не перестала, но во мне хотя бы признали северную кровь, а дальше я два года выезжала на безумных сочетаниях северных и южных приемов, и отточенной в столичной Академии теории. Еще я знала, что теперь я магистр, а значит, никто не сможет меня ни к чему принудить помимо моей воли, даже власть главы рода надо мной теперь весьма условная. Особенно если в доме не показываться, но зачем бы мне? Вся жизнь передо мной, все дороги, все возможности, и Ярвуд с потока боевиков, воздушный маг (дипломированный уже!), пригласил меня на этот бал, и…

На сцену парадного зала поднялся бледный, как свежеоштукатуренная стена, ректор и сказал, что алеманцы перешли границу. Что от наших полков на передовой ничего не осталось. Что их авангард уже на подступах к городу.

– Так что, Тристан, в последних днях травокоса пятьдесят третьего года я не только никак не могла узнать о вашей беде, но мне еще и хватало собственных. Радоваться вашим не было ни причины, ни желания, ни возможности, – язвительно процедила я. – Я и вовсе тогда думала не о вас!

Только вернувшись в столицу, я узнала о его беде и… уже не смогла опечалиться. Слишком много всего произошло с тех пор, и продолжало происходить: и все три года войны, и после, а когда жизнь хоть как-то устоялась и успокоилась, выражать соболезнования было уже по меньшей мере глупо, а то и оскорбительно. Впрочем, что это я? Они вот даже не знали, где я во время войны была!

– И… как же ты? – на лицо брата можно было смотреть как в калейдоскоп в нетерпеливых детских руках. Одно выражение сменяло другое с такой стремительностью, что и не разберешь: смятение, и злость, и, кажется, вина, и раздражение, и стыд, и вроде бы пренебрежение, и снова злость…

– Как? Плакала каждую ночь: все надеялась, что придет мой сильный, смелый и влиятельный старший брат, и вытащит меня оттуда! К шагам прислушивалась – не идет ли…

Тристан… покраснел. Совсем чуть-чуть, кончики ушей вспыхнули, но было, было…

Да, я злая, циничная и как почувствовала слабое место – так сразу и ударила, и пусть лежачих не бьют, зато их… добивают. А то ведь встанут потом – пожалеешь.

Я ведь и не вру. Почти. Я действительно очень ждала Тристана – в первый год в Северной Академии. Мечтала о том, как он приедет, как скажет, что все понял, и больше никогда-никогда не станет меня принуждать, и я смогу вернуться домой. А Марита, вот эта самая Марита клянется если не заменить мне мать, то стать старшей сестрой… Потом приходила в себя от мечтаний, и понимание, зачем был заключен мой брачный договор, заставляло меня не ждать, а содрогаться от ужаса – вдруг Тристан и впрямь приедет! Даже в выходные в город не выходила, ведь с территории Академии меня точно не могли забрать. А потом пришла война и принесла с собой такой непревзойденный ужас, что все другие страхи мгновенно превратились в милые воспоминания.

Марита посмотрела на меня, на Тристана, всхлипнула, вырвалась из его объятий и подхватив юбки, кинулась прочь.

– Поздно уже, ты наверняка устала, – торопливо пробормотал брат. – Ты сегодня тут переночуй… уж как-нибудь… а завтра мы все решим… Марита! Марита, стой!

Я проводила его взглядом – а ведь эти двое пока еще никакие не лежачие! – послушно шагнула в комнату и позволила двери захлопнуться у меня за спиной.

Глава 13

Леди на карнизе

В комнатке по-прежнему воняло прелью. Осторожно ступая по мерно поскрипывающим половицам, я обошла ее всю. Хотя обходить там было нечего.

Раз – кровать, с содранной, но не заправленной верхней простыней. Набитый конским волосом матрас, перину, шерстяные одеяла, переложенные верхними и нижними простынями, не проветривали… долго, в общем. Судя по запаху и омерзительному ощущению от одного прикосновения – очень долго. Фестоны на когда-то нарядной наволочке печально поникли.

Два – толстопузый комод на гнутых ножках. Шкафа нет, но мне и в комод нечего положить – саквояж остался в полиции. У меня ни сменного платья, ни ночной рубашки, ни свежего белья. Панталоны, выехавшие на мне из столицы, почти побывали со мной в Междумирье, переночевали на полу багажного отделения Приморского вокзала и пережили визит в полицию. Если бы Баррака все-таки залез ко мне под юбку, они бы там встретились – инспектор и панталоны. Буду считать, что у Барраки передо мной долг жизни. За то, что я сбежала и спасла его от этой встречи.

Но сейчас нам с верными панталонами уж точно пора расстаться и… никак. Если в поместье за прошедшие пятнадцать лет и обустроили ванные, к этой комнатке пристраивать не стали. Но и ширмы, за которой по старинке прячутся кувшин для умывания и таз, не оставили. Кувшина и таза без ширмы – и тех нет! Я даже на месте покружила и… нет. Раньше, в пору моего детства, гости звонили, и прислуга приносила небольшую сидячую ванну. Специальный красный ковер раскладывался перед разожжённым камином, слуги ведрами натаскивали воду… Да-да, я подглядывала… один раз… в детстве. К нам завернули лорд де Орво с сыновьями: они на охоте умудрились провалиться в болото, а наше имение было ближе всего. Помню, как я испугалась, когда они ввалились на лужайку перед домом: если самого лорда и его старших сыновей присохшая болотная жижа покрывала кого по пояс, а кого – по плечи, то младший, одиннадцатилетний Криштоф тогда ухнул в топь с головой. И мне очень хотелось удостовериться, что под этой жуткой зеленой коркой и впрямь скрывается мальчик, а не выползшее из тины чудовище!

Мальчик был очень симпатичный – типичный яркоглазый и черноволосый южанин, мой идеал тех лет. Я так надеялась, что утром встречусь с ним за завтраком, платье с кружевом велела достать, позволила горничной повязать бант, хотя обычно их терпеть не могла. А де Орво взяли и уехали ночью, и он даже не узнал, что мне понравился! Через месяц мне тоже исполнилось одиннадцать, и я уехала в столицу, на подготовительный курс Академии. А к восемнадцати я уже соображала достаточно, чтоб понимать – девушкам от де Орво лучше держаться как можно дальше. Даже от тех из них, кто в отмытом виде вполне симпатичные.

Так, что это я тут замечталась об отмытых де Орво, когда собиралась отмыть себя! Переносная ванна и красный ковер недоступны, потому что звонок в эту комнатенку не провели. Сразу было понятно, что комната не гостевая, интересно, кто тут отказался жить – экономка или старшая горничная? Обычную прислугу по двое селят… хотя не интересно. Ладно, если ванна не идет к грязной мне, грязная я пойду искать ванную! И пусть Тристан с Маритой не обижаются, даже если я найду ее в их супружеской спальне!