Белокурый. Засветло вернуться домой

В полной тишине поклонилась она помосту. Реверанс леди Морэм был из самых изящных, которые видел высокий суд пэров, но после, когда ропот лордов в зале умолк, Агнесс вздернула подбородок выше, маленькая женщина в сером, с величественной осанкой героинь древности, одна против всех:

– Благодарю вас, – и обронила, так отчетливо влагая в уши слушателей каждое слово, словно то были капли худшего яда, уже поворачиваясь, чтобы уйти. – Но, право, не стоит хлопот налагать штраф, милорды. Пусть королева, если ей угодно, берет моего мужа – я им насладилась сполна.

Лорд Генри Синклер отдернул руку, протянутую было кузине.

Шлейф серого платья медленно шуршал по плитам пола, удаляясь, пока Мари де Гиз не смела перевести дыхание, и кровь отлила от ее лица.

В глазах леди Морэм стояли слезы.

Шотландия, Ист-Лотиан, Хейлс, лето 1547

На Западной башне Хейлса ветер раздувал штандарт Греев Вилтона.

В Западной башне лорд Рональд Хей имел неприятнейшую беседу с носителем этого штандарта. Хей и вообще терпеть не мог сассенахов, уступая пальму первенства в этой ненависти, глубинной и лютой, разве что Уолтеру Скотту, однако конкретно этот представитель враждебной нации не нравился ему особенно. Уильям Грей, тринадцатый барон Грей де Вилтон, высокий рост, широкие плечи, окладистая черная борода – он был огромен, как огромно было Пантагрюэлево чрево его, обтянутое разрезным колетом, и не столь богато вышитый бархат дублета, сколь тщеславие его выпячивалось в те прорези. Жрет, понимаешь ли, каплунов Босуэлла, запивает их рейнским Босуэлла и не стесняется порыгивать. На лице Рональда Хея, восседающего в кресле напротив господина барона, блуждала легкая улыбка, настолько ему несвойственная, что человеку, хорошо его знавшему, при виде ее тотчас сделалось бы холодно. Полчаса примерно Хей, прибывший в замок забрать некоторые личные вещи Босуэлла из мест, одному ему ведомых, выслушивал убеждения Грея, переходящие в требования, дать присягу королю Эдуарду Тюдору. Лорду Рональду порядком наскучило такое время препровождение:

– Я, кажется, доступно пояснил вам, милорд Вилтон, отчего и зачем я здесь, и, быть может, могу уже более не занимать вашего безусловно драгоценного времени этой приятной, но со всех сторон бесполезной беседой?

Очень странно в покоях, где бывал сотни сотен раз, выпивал с хозяином, с другом, проводил часы за сердечным разговором, видеть человека настолько чуждого – времени, духу места, своим воспоминаниям, всему. Но де Вилтон никак не мог взять в толк очевидного – если присягнул Босуэлл, то что мешает так поступить и его капитану:

– Вы же человек Босуэлла.

– Я – человек Босуэлла, но я не его виллан, не теннант, не кинсмен по крови. Я не давал ему клятвы подчинения. И у меня может быть мнение, отличное мнения Патрика Хепберна, по интересующему вас вопросу.

– Что ж, тогда придется взять вас под арест теперь же, лорд Хей, – предложил Грей де Вилтон. – Могу с почетом запереть вас здесь, в Западной башне, или спустить в ту яму, где граф держал беднягу Уишарта.

Усы его и часть бороды лоснились от каплуньего жира, он утер рот салфеткой, выжидательно помолчал. Громовой голос, иерихонская труба… должно быть, доволен, что угрозы его разносятся еще на два этажа ниже, до самых кухонь.

– Можете, конечно, – согласился Хей. – А толку? Помимо того, что это будет нарушение слова, данного Босуэллу самим герцогом Сомерсетом – о моей безопасности… тут, в Хейлсе и около, сейчас взрослых мужчин – человек полтораста, и никто из них не обрадуется, если я окажусь за решеткой, будьте уверены. Решетку вынесут, ваш гарнизон порежут, хотя и полягут сами.

– Но далеко вам все равно не уйти.

– Вы хотите сказать, – с иронией уточнил Хей, – что если я ушел отсюда из-под ребят Максвелла с гвардией кардинала Битона на хвосте, то не уйду от вас? От вас, занявшего замок неделю назад, и еще не знающего ни всех дыр, ни нор его? Полноте!

Безупречный английский выпускника Сент-Эндрюса. Беседуя со строптивым рейдером, Грей де Вилтон ощущал некоторый дискомфорт от несовпадения слов, которые звучали, с манерой, в которой они звучали. Рональд Хей говорил оскорбительнейшие по смыслу вещи настолько изящно, что Грею было не за что зацепиться. Но и допустить очага сопротивления на ближней своей границе англичанин никак не мог. Все, что он знал о Хее – что поблизости у него есть логово, где он скрывается, когда припечет.

– Да вас выкурят черным порохом из вашей развалины!

– Возможно! – оскалился Хей. – Но для того вам придется хотя бы ее найти… спросите у местных, что такое искать Совиную лощину, ежели она не намерена вам показаться! Желаю удачи, де Вилтон!

Кожаный мешок с бумагами и семейными реликвиями холодил тело под дублетом даже сквозь сорочку. Патрик, конечно, хорош – сперва пустить сюда сассенахов, даже еще таких тупых, а после просить вывезти самое важное: молитвенник бабки с поминовением по отцу и двоюродным дедам, погибшим на Флоддене, крест, снятый им с тела покойной леди Бортсвик, личные письма. Кожа к коже, и скоро это время, прошедшее, согреется на нем и начнет дышать… но надо было спасти еще и день сегодняшний.

– Йан! – окликнул он, проходя двором до конюшен, старого слугу. – Хочешь со мной – собирайся немедленно!

МакГиллан правил скин-ду на куске ремня, занятие, обычно говорившее о его раздумьях, и раздумьях невеселых.

– Это ж не может быть надолго, милорд, – возразил горец. – Его милость вернется – он всегда возвращается – и все пойдет по-старому.

– Его милость вернется, конечно, но до той поры немало душ может отлететь в небеса. Поезжай со мной, бери дочь и внуков.

– Так Джок-то в Йестере вместе с младшим, куда ж я без Джока их поведу?

– Дело твое, я все сказал! Если надумаешь, ищи меня в Совиной лощине или в самом деле уходи в Йестер… Алан, поди сюда!

Второго сына Мэг МакГиллан, предосудительно светловолосого и сероглазого, по понятной причине все называли Алан из Долины. Ему почти сравнялось шесть, ловкий, смышленый, шустрый… едва мальчик подошел к стремени лорда Рональда, как тот, наклонившись, сгреб его в охапку, как котенка, бросил перед собой в седло – Алан с восторгом ощутил под собой могучую шею огромного боевого коня.

– Поедешь со мной.

Дед открыл было рот возразить, но передумал – неисповедимы пути Господни.

Хей поднял на дыбы гнедого, в последний раз окинул хищным взором двор замка и исчез – только его и видели.

Ворота на Тайн, замок Хейлс, Шотландия

Поля за рекой были сжаты.

Но кормились от того зерна сассенахи – не люди Хейлса. Людям Хепберна нынче доставалась мякина с примесью зерновой пыли и только, все остальное шло в амбары, под замок, на корм гарнизону захватчиков. Людям Хепберна искренне верилось, что при хозяине было по-иному, и глух, упорно они отторгали чужие лица, чужую речь, чужие порядки. Тем более, то были порядки военных лет – еду и женщин сассенахи брали, как на завоеванной земле. Несмотря на то, что Сомерсет пообещал Босуэллу сохранность его родового гнезда, лорд Грей о таких мелочах беспокоился не слишком. А то, как несколько раз приступали с Джибу Ноблсу с требованием указать тайники прежнего хозяина, говорило само за себя. Старый брауни был в полном отчаянии, когда узнал, что Рональд Хей спешно отбыл из замка – видимо, предчувствовал свою дальнейшую судьбу… На первых порах его прикрыл мастер Роберт Бэлфур, управляющий, сдавший казначею Грея все бумаги по хозяйству замка. Но непокорство бродило в подвалах замка, среди самых малых людей, поваров, шорников, конюхов, птичниц, служанок, бродило и пекло, как лихорадка под кожей больного потницей – чтобы вылиться наружу при удобном случае, благо, новый владелец замка подавал к этому немало поводов. Вот и в тот день, собирая людей для похода к Бервику, к войску протектора, лорд Грей де Вилтон, войдя в конюшни, ткнул рукой воздух в направлении серебристо-серого жеребца:

– Этого!

Северный Ветер, склонивший голову в ясли, едва повел ухом – он ведь не слыхал средь говоривших единственно любимого голоса.

– Этот – конь его милости, – растерянно отозвался один из молодых грумов и тут же получил от господина барона в зубы:

– Мне-то что за дело – этот или другой?! Седлай!

Что-то они последний страх потеряли, при каждом удобном и неудобном случае ссылаясь на «его милость», который сидит в Лондоне без единого пенни в кошеле, полностью на подачках протектора Сомерсета, а дальнейшая судьба его – де Вилтон знал о том достоверно – будет решена только после грядущей битвы с шотландцами.

Старший над графской конюшней Однорукий Том смотрел на это с большой иронией, упрятанной глубоко в складки морщин возле глаз. Он стоял, опираясь на стену стойла спиной, лицо его, мятое, словно печеная картофелина, не выражало никакого неприязненного чувства вообще.

– Седлай! – вдруг сказал он груму спокойно.

Рукавом сорочки утирал парень раскровавленное лицо:

– Но, мастер Томас…

– Седлай, ничего – вот увидишь.

Вся жизнь в Хейлсе прошла перед его глазами в этот миг. Отсюда он уходил на Флодденское поле с графом Адамом, сюда, еле живой от лихорадки в гниющей руке, привез изрубленное тело господина, отсюда когда-то отправился в Сент-Эндрюс учить графа Патрика держаться в седле. Здесь и умереть хотел мирно, среди детей и внуков, а вон что вышло – знать, не судьба. Однорукому было уже к семидесяти, но он до сей поры управлялся с лошадьми, как не всякому молодому под силу. И мало кого ненавидел он столь люто, как сассенахов.

– Дай-ка сам проверю подпругу для его милости лорда Грея…

И – затянуть всего на одно отверстие в ремне меньше, чем это можно для такой зверюги, как Ветер.

– Извольте, все в лучшем виде…

С недоумением принял на себя жеребец нового человека и вынес его из-под сводов конюшни во двор, но дальше все пошло как по маслу. Этот болван сразу пустил в ход шпоры. Шпоры! Когда сам граф позволял себе такое считанные разы… От оскорбления и боли Северный Ветер взвился на дыбы. Де Вилтон, мужчина плотный и грузный, раза в полтора тяжелей того, к кому привык жеребец, не обладал сноровкой прежнего седока и его чувством равновесия, но какое-то время еще держался на коне, пока, при следующем резком рывке подпруга не лопнула, седло сорвалось – и спесивый англичанин рухнул в грязь, закрываясь руками от нацеленных в его голову копыт осатаневшего зверя… на глазах у всех обитателей Хейлса, у всех солдат своего гарнизона.

Поднялся крик. Кто-то бросился поднимать командующего, достоинство и роскошный костюм которого пострадали больше, чем он сам, кто-то кинулся к жеребцу. Дурачье, они ожидаемо ловили его у главных ворот, но Ветру была известна и другая дорога – опрокинув троих солдат Грея, конь повернул к воротам на воду, те оказались распахнуты. Гром подков по булыжнику, прыжок вниз с крутого берега, и он уже в реке. Быстрое течение Тайна ударило его в бок, захлестнув по шею, конь зажмурился, прижал уши… но одолел и воду, и обрыв, выбрался на другой берег, и вот уносится прочь – туда, в поля, в сжатые поля, более никому не подвластный.