Белокурый. Засветло вернуться домой

– Знаешь, что особенно хорошо во всем этом, мастер Бэлфур? – спросил Томас у побелевшего лицом управляющего, выскочившего во двор на шум. – На том свете раны не болят!

И похлопал себя по пустому рукаву дублета.

К Однорукому уже бежали несколько сассенахских солдат.

Старик не шелохнулся.

Англия, Лондон, лето 1547

Сданный Хейлс он ощущал как отсеченную руку.

Несмотря на то, что мера была необходимая – как при заражении крови – никто ведь не сказал, что не будет болеть. И болело, ныло, кровило – сквозь сон или наяву, когда некстати приходилось вспоминать, и Патрик Хепберн старательно гнал от себя соображения на эту тему. Герцог Сомерсет, не поднимая головы от бумаг на письменном столе, поздравил его с верным выбором дороги:

– Как видите, это не так уж сложно, мой дорогой друг. Глядишь, вы и прочие свои владения передадите нам за равную компенсацию английскими землями, разумеется – это было бы крайне разумно.

– К чему такая поспешность? Этак, дорогой лорд-протектор, вы вовсе меня без рук оставите, – легкий тон придворного, небрежная шутка человека, знающего толк в приятной беседе.

– Ничего, – отвечал герцог, занятый хлопотами по сборам войск, – отрастим вам новые, Босуэлл. Дайте мне только с вашими соотечественниками разобраться.

Но соотечественники напомнили о себе ранее войны. Брихин писал – было объявлено в Эдинбурге, в Хаддингтоне, в Джедбурге, словом, там, где ранее располагались его земли, о лишении прав Патрика Хепберна на оные, о лишении титулов и должностей, о низложении его из пэров королевства Шотландия. Всё, обратного пути домой больше нет, во всяком случае – пути скорого.

– Да у вас призвание, граф – быть обвиненным в государственной измене, – съязвил вернувшийся с ревизии английского Приграничья Ральф Садлер.

– Быть оправданным, – уточнил Белокурый.

Пчела умирает, раз укусив, потерявшая жало. Так и нынешняя бравада его напоминала тот, последний укус пчелы. Сам верил ли в то, что говорил? В то, что вернется домой, что будет оправдан? Пять лет, вот чего ему это стоило. Пять долгих, невыносимых по вязкости лет в Лондоне, в Англии, в которые он принуждён был почти ничего не делать и только говорить о тщете бытия – с Томом Сеймуром. Воистину, немногим то время его жизни отличалось от одиночного заключения в тюрьме Эдинбургской скалы.

Томас Сеймур, вскоре ставший и лордом-адмиралом Англии, и бароном Садли, обнаружился на родине сразу после кончины старого короля. Говорили, что и в посольство Сеймур был отправлен Генрихом как раз за тем, чтоб у Екатерины Парр не возникло соблазна променять жениха коронованного на жениха желанного. «Я почти было решилась выйти за вас», – писала ему осмотрительная красавица, вменившая себе в обязанность брак с Тюдором на благо Англии, но чуть было не лишившаяся, как две ее предшественницы, головы в этом союзе. Над Томом Сеймуром годы были вовсе не властны, несмотря на то, что находился он ближе к сорока в летах, чем к тридцати. Жадный до власти и удовольствий, завистливый к фортуне брата, лихорадочно соображающий, как бы половчей использовать племянника-короля… за тем он и ошивался при дворе, со смехом излагая Босуэллу, в которого – по старой памяти – вцепился, как водяной клещ в брюхо щуки, свои блистательные планы на жизнь:

– Я и спросил его – ну, парнишке должно польстить, что я, взрослый мужчина, спрашиваю его, короля, мнения в столь важном вопросе – на ком бы мне было прилично жениться, чтоб подняться как связями, так и в деньгах, и родством?

– Задача не из простых, Томас, – рассеянно отозвался Босуэлл, развлекающий себя наблюдением за публикой в большом зале Хэмптон-Корта. То, что влагал в его уши барон Садли, на слух больше всего напоминало рокот надувшегося от важности голубя на току – перед тем, как удальцу свернут шею.

– Ну! Знаешь, что он сказал мне? – Томас захохотал в голос, яркие белые зубы сверкнули на длинном загорелом лице, обрамленном холеной бородой. – На Анне, говорит, Клевской! На немецкой лошади покойного короля!

Тут, представив их в паре, улыбнулся и граф.

– Однако! И как ты выкрутился?

– Никак! – Томас пожал плечами. – Постарался переменить тему. Откровенно говоря, я думал, он предложит мне леди Марию.

Старшая сестра короля и престолонаследница Мария Тюдор замужем за дядей самого короля – такой коллизии герцог Сомерсет не допустил бы ни в каком случае.

– Даже если бы он и предложил, Том, тебе ли не знать, что замужеством дочерей короля распоряжается Совет… а твой брат никогда на это не согласится.

– А-а-а, ты говоришь потому только, что завидно, что сам не преуспел! Да, Нед так и ответил, что я – глупец, у него это завсегда звучит вместо братского приветствия, а также – что нам следует быть довольными и тем положением, что имеем, и не стремиться к большему.

– Рискну вызвать твое неудовольствие, Том, однако соглашусь с протектором. Куда и залезть-то выше сравнимо с тем, как вы уже устроились?

– Не мы! А он, – Томас Сеймур взглянул на собеседника с очень неприятным выражением в лице. – Он устроился, Патрик, он, этакая тварь – и не желает пустить меня погреться под одеяльце. Замок Садли и адмиралтейство – вот всё, что он кинул мне, как вчерашний порридж – нищему у дороги!

– Всё? – поразился Босуэлл. – Ты в уме ли, Том? Это вот ты называешь – всё?!

– Конечно! – отвечал тот с искренним удивлением. – А ты сравни с тем, что имеет он! С герцогством, с Сомерсет-хаусом, с верховной властью в Совете и в войске! С тем, что сам король до совершеннолетия у него в руках, с тем, что он и сам – голос и воля короля, и вертит, мальчишкой, как хочет! Я умею и могу ничуть не меньше, чем он, так ведь не хочет мой драгоценный братец дать мне ни единого случая отличиться по-настоящему! И неужели ты думаешь, я с ним не сквитаюсь?

Отличиться по-настоящему. Патрик Хепберн рассматривал стоящего перед ним барона Садли, как в первый раз – красавец писаный, темные глаза, ладная фигура, бесшабашность и даже некоторая хамоватость в манерах… от мужчин может и удар в челюсть прилететь, но дамы почему-то принимают такие ухватки за настоящую мужественность. Да уж, этот отличится – мало не покажется.

– Эх, Том, – сказал он почти что с сочувствием, – вот вроде бы у вас и Библию на родной язык перевели, а ты все одно ее не читал.

– Зачем это? – поразился тот.

– Да есть там такая поучительная история, про Каина и его брата Авеля… скучно закончилась она для младшего, если что.

– Так если я младший – еще не значит, что слабейший, – вновь ослепительно улыбнулся барон Садли. – Понял?

– Вполне, – отвечал Босуэлл и снова оборотился от собеседника к придворной публике.

В конце концов, если барон Садли желает неприятностей, он их себе найдет – независимо от его, Патрика Хепберна, личного мнения. Беседа заглохла сама собой, Сеймур продолжал рассказывать что-то, но Хепберн смотрел сейчас на череду новых лиц, представлявшихся королю Эдуарду, недавно прибывших ко двору. Рыжий хрупкий мальчик в богатой робе на троне… эта пышность, и золотая вышивка, и бриллианты, и бархат, и шелка, и балдахин над креслом – все это казалось слишком тяжелым, слишком объемным, даже на взгляд, для паренька десяти лет. Огромная тяжесть – быть сыном и наследником Генриха Тюдора. Глядя на все это, вспоминал Босуэлл свое собственное первое представление королю, в Эдинбурге, в другой жизни, больше двадцати лет тому назад, и вдруг словно обжегся взглядом, едва не вздрогнул… на миг померещилось, что это он преклоняет сейчас колено перед английским королем, он сам, совсем юный… только вот коленопреклоненных юношей было двое! Понятное дело, Хепберну никогда не доводилось видеть себя со стороны, но невероятно знакомыми показались и эти светлые головы, и грация движений, и пропорциональные, гибкие тела юнцов.

Это было мороком, но ровно до того мига, как почуял правильный ответ.

– Кто это там? – спросил у пробегавшего мимо пажа.

Мальчишка поклонился:

– Это братья Хоуп, Адам и Патрик, из Грейриверсайда, мой лорд. Мой лорд желает говорить с ними?

– Нет, пока не нужно, беги…

– Ого! – проследив его взгляд, сказал Томас Сеймур, лорд-адмирал Англии, шотландскому лорду-адмиралу. – А я-то все думал, кого мне так напоминают эти чертовы близнецы…

– И старший, понятное дело…?

– Адам. Не могла же она назвать наследника в честь тебя. Я, признаться, подозревал что-то подобное, мерзавец ты этакий, когда она сделалась тяжела – потому что сам был не прочь ей посодействовать. Но ты меня опередил.

– Только по причине старого знакомства, Том.

– У меня было не меньше прав старого знакомства!

– Ну, – коротко улыбнулся Босуэлл, – возможно, она надеялась, что однажды меня в самом деле повесят. Сходство же с тобою, соседом, уж слишком бросалось бы в глаза.

Пятнадцать лет, не больше, и в точности похожи на него, каким он сам впервые прибыл ко двору Джеймса Стюарта. Он улыбался помимо воли. Прощальный подарок судьбы в том, чего не вернешь – в ушедшей молодости. Спросил, не отрывая взгляда от мальчишек:

– И что их мать? Нынче столь же привержена добродетели, как в прежние времена?

– Повидаться не получится. Мэри-Энн сгорела вскоре после родов в потнице, их воспитал старик-отец, он, по иронии судьбы, пережил ее на пятнадцать лет… а вроде бы должен был помереть со дня на день. Он на мальчишек надышаться не мог. И даже не думай близко к ним подходить, Босуэлл – они же точные твои копии…

– Кому какое дело? Их отец давно на том свете, не говоря уже про мать…