Белокурый. Засветло вернуться домой

Те пять лет, что Босуэлл провел в Англии, близнецы Хоуп постоянно ошивались возле Чародейского графа. В обществе кое-кто находил неприличным их возмутительное сходство с шотландцем, но, поскольку близкой родни у Хоупов не было, а король Генрих позаботился о том, чтобы при дворе не осталось людей, помнивших визит Белокурого в Лондон пятнадцать лет назад, сплетен не было тоже.

Тауэр, Лондон, Англия

Англия, Челси, июнь 1547

Челси Плейс, жемчужина на берегу Темзы – старый особняк перестроен королем Генрихом как подарок для шестой жены, завещан как вдовья часть – фасад с четырьмя башенками, выходящий на широкий луг, ивы над самой водой, причал для королевской барки. Барон Садли избрал старинного приятеля в качестве подходящего компаньона для того, чтоб обихаживать вдовушку, вместо Анны Клевской он совершенно определенно вознамерился подновить старую любовь, которая, как известно, не ржавеет… Босуэлл, видит Бог, предпочел бы иную компанию, но лучше уж Том Сеймур, чем брат его, который вторым шагом лояльности станет выжимать согласие на сдачу Хермитейджа. Пусть протектор увлечется тяготами государственных дел, пока Патрик Хепберн опять изображает куртуазного кавалера – чертова и крайне утомительная личина.

Старая любовь Тома Сеймура ожидала гостей в холле, среди своих слуг, женщин, девчонок, вечно при ней обретавшихся – из родни и не только, женское царство, в котором наиболее уверенно чувствовала себя вдова Генриха Тюдора, которую все, несмотря на три замужества, называли девичьим именем – Екатерина Парр. Высокая для женщины, статная, с превосходной фигурой, не испорченной деторождением, достаточно молода для четвертого брака и очень богата, а также очень уважаема в обществе – и самим юным королем, и его Советом, уважаема настолько, что при ней оставлена падчерица, леди Елизавета Тюдор, для надзора и воспитания.

Том Сеймур улыбался, зубоскалил, трещал, распускал хвост перед хозяйкой дома, как только может распускать его мужчина, уверенный в том, что нравится, что желанен. Босуэлл, которого королева принимала довольно прохладно, обычно ограничивался приличным комплиментом всем дамам разом – чтоб не утруждаться, после занимал место поодаль от главных героев, возле какой-нибудь леди, достаточно пожилой, чтоб репутация ее не пострадала от этого соседства, и скучал, наблюдая. А посмотреть было на что.

Отношения мужчины и женщины намного более увлекательны для понимания, когда ты – ни одна из участвующих сторон, но тогда они и полны трагизма, которого не замечают участники. Всё тщета, и это – любовь, как они ее называют – всего более. Вот ты видишь ее зарождение, вот развлекаешься красками расцвета, но уже и знаешь, чем все завершится – разрушением рано или поздно, и только этим двоим дано обманываться. Нет, не двоим – ей одной. Ибо целомудрие королевы Екатерины представляло не мишень для стрел Амура, но кровоточащую рану. Она влюблена, думал Босуэлл, как кошка, хуже того, как зрелая женщина, ни разу не делившая постель с дееспособным мужчиной. Тридцать пять лет, три замужества со стариками, ни одной беременности, пестование чужих детей, совершенства ума, не всякой иной доступные, и вот – Том, погибель ее души, нестерпимый соблазн, тягостная страсть. Зная Сеймура, Патрик не мог не думать о королеве без жалости. У нее глаза ведь разом больные и хмельные, когда Садли смотрит на нее, когда к ней прикасается – и тут ничем не поможешь. Легкий аромат увядания, который распространяла ее строгая красота, дурманил саму Екатерину, подгонял ее насладиться лучшим, единственным, что могла предложить судьба – она падет быстро, Тому даже уговаривать не придется. Они были хорошо знакомы и до той поры, когда она стала женой Тюдора и королевой. Но знает ли она, что интересы барона Садли простираются дальше одной женщины в этом доме?

Серая мышка Джен Грей, рыжая лисичка Бесс Тюдор – две девочки, созревание которых наверняка волнующе действует на такого парня, как Том, никогда не считавшегося ни с чем, кроме своих желаний, даже с инстинктом самосохранения, даже с грубейшим здравым смыслом. А еще целый розовый куст прочих, менее знатных, чем престолонаследницы, девиц – падчерицы королевы из Невиллов и родственницы по первому браку с Боро. И еще те, кого родители направили служить и обучаться в этот благородный дом, словом, есть, чем поживиться охотнику. Так, вероятно, думала и сама королева Парр, с неудовольствием принимая шотландца вместе с Садли, когда вдруг обнаружила, что графа Босуэлла в ее дом влекут не девичьи прелести, но знания. У вдовой королевы была роскошнейшая библиотека книг на шести языках, включая и редкие манускрипты. Пока Том Сеймур любезничал с королевой, прогуливаясь по лугу вдоль Темзы, Патрик Хепберн прилипал к печатным и рукописным листам, забывая о поданном гостю наилучшем хересе и вообще обо всем на свете. Он чувствовал себя, как когда-то в Венеции, когда приобрел доступ в фехтовальный зал – так теперь слаще растягивания связок и напряжения мышц ощущал он работу ума, вынужденного вспоминать греческий, итальянский, редкие обороты латыни. Воистину глоток воздуха в этом душном, чумном городе. Не столь важно было даже, что он читал, как то, что была возможность это делать – иметь при себе и сотую часть таких сокровищ ему сейчас не по средствам.

– Право, – молвила удивленная королева, обнаружив эту его странность, – никогда бы не подумала, граф… О вас говорят столько разного!

– Но никогда не упоминают любовь к чтению, проходясь вместо того по любви к женскому полу? Возраст, моя госпожа, учит ценить то, что принадлежит тебе неотъемлемо.

– И что же это, граф?

– Только то, что в моей голове. Женщина, – он улыбнулся, – всегда снаружи, если это не образ. Но образ я уже ношу с собой, я видел достаточно женщин, и я любил, и большего не ищу.

«Я любил» он сказал так, что королева мгновением ощутила неловкость, как если бы заглянула за дверь, всем прочим закрытую. Едва ли, показалось ей почему-то, говорит он о Марии де Гиз, хотя именно этот слух везде тащился за ним по пятам… Но щель в броне и сомкнулась тотчас. Граф Босуэлл, мужчина красивый, но холодный и рассудительный, снова предстал в прежнем обличье:

– Даю слово, не меня вам следует опасаться в части целомудрия ваших воспитанниц. Пустите меня к вам… читать, леди.

Ему повезло в благоволении королевы настолько, что какие-то из своих книг Екатерина Парр стала доверять ему увезти в Сент-Джайлс – возможно, потому что влюбленным теперь не нужна была публика. Свадьба вдовы Генриха Тюдора и лорда-адмирала Англии состоялась еще на третьей декаде мая, тайком.

Англия, Лондон, август 1547

Каждое утро, еще до того, как сойдет туман в полях – в седле не менее двух часов, настоящий мужчина обходится без завтрака, смиряя плоть до обеда, тем более удачно, что господину графу доступен сейчас только самый простой стол. Обтереться от пота и переменить белье, вернувшись в Сент-Джайлс, пинта-другая темного эля – непременно темного, нет, не светлого – умывание подогретой водой и бритье. Некому проверять гладкость кожи щеки, ласкаясь, но неопрятность – первая примета слабости духа, а внешность лорда – отблеск лика Божьего в человеке, как говаривал Брихин в далекой юности. Не менее часа – мечевой бой с кем-либо из своих шотландцев, палаш и дага, да не утратит хватку рука. Снова перемена белья, обед. Высылка Молота вниз, в палисадник, для разгона кредиторов, галдящих возле конюшни и угрожающих арестовать имущество – ужасно утомительное в Лондоне купечество. Несколько писем, привычно любезных, местами льстивых, о новых займах – чтоб закрыть часть особенно горячих долгов… покусывая кончик пера, Патрик Хепберн сидел, уставившись пустым взглядом в стену и пытался понять – или перестать понимать – кто он и что делает здесь… голоса близнецов Хоуп внизу, убеждающих Бэлфура, что их-то граф непременно примет. У Адама новый охотничий сокол, приехал хвастаться… выезд с парнями в поле, посмотреть, как новинка бьет уток. Длинное, впечатлившее Патрика Хоупа, рассуждение о тонкостях соколиной охоты – надо же, какие подробности держит память, даже если не пользуется ими каждый божий день. Хэмиш, отосланный в Сити за деньгами, вернулся ни с чем. Черный костюм, забрызганный на охоте в полях, отдан прачке, но понемногу теряет вид. Граф Леннокс, как передавали, опять настаивает на том, чтоб услужать королю Эдуарду вместе, непременно вместе с графом Босуэллом. И только обещания манны небесной от лорда-протектора, ничего более – несмотря на то, что родовое гнездо теперь в руках сассенахов. Патрик Хепберн, сменив позу, но не оживив взгляда, смотрит в стену, выбеленную, словно саван, и вдохновенно говорит по-гэльски, однако речи эти не из тех, что приняты в приличном обществе, и даже последний козопас Аргайла покраснел бы, их услыхав. Сумерки спускаются на Сент-Джайлс, и вся компания этого вечера для прекраснейшего графа Босуэлла, первого красавца двора Марии де Гиз – смердящая сальная свеча и книга на латыни.

Овидий, «Tristiа»:

Слушай меня и верь умудренному опытом другу:

Тихо живи, в стороне от именитых держись.

Тихо живи, избегай, как можешь, знатных и сильных…

Но что делать, когда леденящий, животный ужас охватывает с ног до головы при мысли: он более не окажется верхом на коне – в холмах Приграничья, на своей стороне? Тоска по родине обретает странные формы, бессилие сводит с ума. Дверь комнаты скрипнула – на пороге стоял полуночный гость, господин барон Садли. На лице его блуждала ухмылка.

– Чему обязан? – медленно спросил Босуэлл после паузы.

– Как неласково встречаешь ты старых друзей, – отвечал Том Сеймур, садясь. – Вели подать, что ли, закуски с дороги.

– Едва ли тебе глянется, Том, то, чем я ужинаю. Что стряслось?

– Ничего. Выехал проветриться, кровь гуляет.

– Так тешь ее с молодой женой, не думал, что ты так скоро соскучишься.

Томас остро взглянул на приятеля, но не нашел в лице шотландца никакого предосудительного намека.

– Кэт – баба горячая, это верно, – согласился он. – Эй, кто там! Вина, эля, воды из Темзы, в конце-то концов, лоботрясы!

На правах мужа и господина Томас Сеймур, барон Садли, воцарился в Челси Плейс. Женившись, он первым делом сознался в этом нарушении этикета своему племяннику-королю – даром, что ли, одаривал мальчика карманными деньгами через королевского же слугу Фоулера. Король был рад – любимая мачеха и любящий родственник соединили сердца. Зато в бешенство впал другой любящий родственник, герцог Сомерсет, устроил брату разнос, но более сделать-то уже ничего не мог. В регентском совете заговорили о том, что следовало бы взять леди Елизавету из Челси ради ее безопасности и сохранения добронравия. Леди Мария Тюдор, бывшая ранее в большой дружбе с королевой Екатериной, сразу пригласила сестру жить к себе, пребывая в шоке от скоропалительности свадьбы мачехи, когда тело отца ее, короля Генриха, образно говоря, еще не успело толком остыть.

– Так, понимаешь, и написала жене, – криво усмехнувшись, подтвердил Садли, – «не успело остыть». Зато сгнить-то успело безусловно, еще при жизни!

Порядки в Челси Плейс поменялись. Теперь во главе дома стоял мужчина в расцвете лет, решительный, взбалмошный, громогласный, распираемый собственной гордыней и порожденными ею планами восхождения к власти и славе… но не Том Сеймур приобрел влияние, женившись на Екатерине Парр, а королева Парр это свое влияние и уважение в обществе утрачивала на глазах, сделавшись из вдовы Тюдора всего лишь баронессой Садли. И Сеймур догадывался об этом, и не мог не злиться на нее, и начинал подозревать, что купил негодный товар – взял то, что близко лежало, когда не позволяли взять то, что хотелось… но все еще был на людях и за закрытыми дверьми весьма обходителен с женой, и трех месяцев не прошло с их свадьбы.

– А эта, – сказал он Хепберну, слушавшему холодно, молча и вовсе без сочувствия, – рыжая чертовочка-то… она до сей поры носит траур по папеньке, представь себе? По тому самому упырю, кто ее мамке голову отрубил!

Леди Елизавета Тюдор, дочь оболганной Анны Болейн, его, Босуэлла, старинной неприятельницы. «А не выдать ли вас замуж, прелесть моя?» – полжизни как один день пустой, что же ты делаешь, Господи, с чадами своими слепыми? Леди Елизавета Тюдор, темные серые глаза, медноволосая умненькая головка, тринадцать с небольшим лет, узенькое угловатое тело подростка, едва намеченные выпуклости груди под тканью корсажа, легкие и прекрасные длиннопалые кисти рук.

– Сколь раз ей было сказано снять, надеть, что поприличней – как об стенку горох, уговаривать надоело. Ну, мы и подкараулили ее давеча с саду вместе с Кэт. Порезал я на ней то черное платье в ленты, прямо на живой, вот этим самым ножом. Бесс умоляла ее не трогать… – в лице Садли было очень странное выражение сейчас. – А Кэт держала девчонку за руки, чтоб не вырвалась, и хохотала, как сумасшедшая.

Отчетливый запах насилия в воздухе. Босуэлл и сам давно не был беленьким по этой части, но, видит Бог, были вещи, до которых он не допускал себя никогда. Поговорить с королевой? Похоже, что уже поздно – настолько диким и несвойственным прежней Екатерине было ее поведение в этой сцене, он бы поклялся, что выдумка все рассказанное Томом, когда б не сам Том рассказал. Увлечена, влюблена, погибла… или уже понесла от Сеймура? Это объяснило бы ее истерический припадок по отношению к молоденькой падчерице.

А этот, бог, король и господин Челси Плейс, сидел, развалясь в кресле, напротив него и наконец обронил то, ради чего и прибыл, что истинно горел сообщить, потому что новость была того рода, что прожжет не самую крепкую голову:

– Но это все цветочки, Патрик. Не это главное. Видишь ли, у меня есть ключи.

– Что?

– Ключи, говорю, – глаза у Сеймура были словно у пьяного, но Босуэлл довольно знал людей, чтоб опознать тут не хмель, но похоть. Чудовищную, ничем не ограничивающуюся, кружащую голову настолько, но и завтрашний день, и жизнь сама – не стоят ни полупенни. Похоть до непорочного тела, настоянная на похоти до власти. – Кэт отдала мне ключи от всех комнат в доме. Да и попробовала бы не дать – я ж теперь ей хозяин! Вообще от всех покоев, понимаешь?

– Том, ты чокнутый! – только и вымолвил Босуэлл.

Со всем своим богатым и разнообразным жизненным опытом Белокурый сей момент чувствовал себя крайне паршиво. Еще верней сказать, от всей этой истории его тянуло блевать. Он понял, о чем идет речь.

И ключ от спальни леди Елизаветы Тюдор – тоже.

Шотландия, Ист-Лотиан, сентябрь 1547

Поля за рекой были сжаты, по жнивью где-то гулял Северный Ветер, который так и не вернулся в стойло, и этот знак люди Хепберна воспринимали именно так, как и прозвучал он – предзнаменованием не из лучших. Крепче затягивали пояса, смотрели исподлобья на новых хозяев. После казни Однорукого стало понятно, к чему все клонится.

– Я не останусь здесь, – сказал старый МакГиллан. – Где это видано, чтоб в Хейлсе, у Хепбернов, хозяйничали сассенахи?

И он сплюнул на землю в знак презрения. Давеча он да конюх Арчи отбивали у пьяного вилтоновского солдата молоденькую прачку Роуз. Отбили, да что толку. Мэгги полечила, конечно, девочку после, ее саму пока побаиваются трогать, как внучку старой ведьмы МакГиллан, да надолго ли это счастье.

– С тех пор, как его милость ушел через границу, все идет вкривь да вкось. Не стало нам удачи…

Мастер Бэлфур, управляющий замком, тяжело вздохнул. Возразить нечего – кроме того, что надо было старому Йану уходить вместе с лордом Рональдом, да не стал растирать соль на ранах. Под Хейлс дважды подступали войска регента, однако ни одна попытка штурма не выгорела без артиллерии. Считанные дни оставались до войны. Сассенахи просачивались сквозь границу, как крысы в амбар в отсутствие кошки, куда ни глянь – вот их поганые рыльца. Выйти из замка и не встретить креста Святого Георгия уже невозможно. Но именно теперь Йан МакГиллан вбил себе в голову уходить.

– И что станешь делать?