Стена. Иллюзия одиночества

Клювин, хмурясь, ответил:

– Изящней шутки не придумаешь.

– Алексей, ты не перебрал сегодня лишнего? – ухмыльнулся Тартищев.

– Я думал вас обрадовать, а вы сомневаетесь в нашей искренности. Генри не будет шутить! – пробасил скульптор.

– Может, у вас крыша двинулась. Или глюки полезли? – покрутил пальцами у виска Лёва.

– Лёва! Ты же сам удивлён, что нет никакой связи с внешним миром. Почему?

– Почему? Нас отгородила стена, – горячился Генри. – Понимаете, стена-а!

– Этого не может быть! – махнул рукой Тартищев.

– Когда была гроза и я писал картину, у меня появилось странное ощущение, – задумчиво произнёс Виктор. – Я физически почувствовал, будто пространство вокруг уменьшилось. Ты говоришь, Генри, вокруг нас стена?

– Стена! Невидимая. Близ неё воздух плотный. Тяжело дышать.

– Странно. В молодости цыганка мне нагадала, что меня в будущем ждёт любовь, слава и стена синего солнца.

– Стена синего солнца! – воскликнул изумлённый Генри. – Красиво, странно и страшно. Я напишу поэму с таким названием, если ты, Виктор, не возражаешь.

– Собственно говоря, любовь и слава меня уже вознесли на золотых крыльях к вершине Олимпа. Можешь начинать свою поэму, которая, возможно, принесёт и тебе любовь и славу. Но стоит ли торопиться, мой друг? Поднявшись над миром, ты будешь уязвим для стрел лицемерия, коварства и лжи, которые погубили сонм мечтателей и гениев, – Виктор как-то тяжело вздохнул и о чём-то задумался.

– Отличный тост! Выпьем за любовь, славу и стену синего солнца! – оживился скульптор.

– У меня с утра на душе тревожно, – сказала Вероника. – Что нам делать?

– Ждать утра, – уверенно ответил Клювин. – Завтра организуем осаду Измаила. Я готов взвалить на себя бремя полководца Суворова, если у меня будет крепкий конь с хорошим седлом и позолоченными стременами.

– Чушь собачья! Я не верю! Проеду по дороге до села. Кто со мной? – Лёва вопросительно посмотрел вокруг.

– Темно уже, – попробовала отговорить его Вероника.

– Езжай, Лёва! Проверь. Вдруг у нас от излишка озона в воздухе и градусов в организме видение произошло, – махнул рукой Клювин, наливая себе полную рюмку. – Если нет стены – с меня ящик коньяка. И всё же притормози на краю леса.

Лёва решительно встал с дивана:

– Нет вопросов! Живи свободно!

– Не торопись, ковбой! Вместе поедем, – поднялся и Тартищев. – А лучше на моём джипе.

– Не нравится мне твой тупоносый «Гелендваген». Настоящий ковбой предпочитает «БМВ» цвета сафари, – ответил Лёва.

Цицерон открыл им ворота, нисколько не удивившись поздней поездке. Они выехали из гаража и, пробуксовывая, исчезли в ночном лесу. Свет фар выхватывал шершавые стволы сосен, пробивал плотную темноту кустов, рисуя одноцветную картину ночи. Мокрые листья блестели и фосфоресцировали в потоке света, будто обсаженные сверчками. Лёва опустил стёкла в машине и с криком и улюлюканьем помчался по дороге. Шум движущегося автомобиля и крики Лёвы создавали впечатление бегущего в темноте разъярённого механического чудовища, рычащего на поворотах и подъёмах. Тартищеву, может, и не нравилась возбуждённая экспрессия водителя, но он не подавал вида, лишь вглядывался в темноту и жадно курил. Лес стал редеть, и внезапная пустота-чернота впереди проглотила свет фар, не отражая и не пропуская его вглубь.

– Тормози! – крикнул Тартищев. Лёва мгновенно нажал на педаль, но мокрая дорога не создала нужного трения, и машина юзом поскользила вперед, разворачиваясь и теряя управление. Правой фарой и крылом она врезалась в невидимую преграду, рассыпая осколки стекла и корёжа металл. Тартищев ударился головой о лобовое стекло и потерял сознание. Лёву, упёршегося в рычаги и руль, развернуло и ударило в плечо Тартищева. Двигатель заглох. Одноглазое механическое чудовище прошипело задним колесом и затихло. Лёва удивлённо огляделся, сжимая одной рукой колено, а второй ощупывая грудь.

– Вляпались, дьявол небесный! Гадина! – Лёва истерично бил рукой по рулю. Покорёженное чудовище натужно взвизгивало и вздрагивало. Лёва замер, всматриваясь в темноту, потом повернулся к Тартищеву, откинул его на спинку сиденья и долго осматривал окровавленную голову.

– Тартищев! – Лёва похлопал его по щекам и, услышав стон раненого, облегчённо вздохнул, – жив, дьявол небесный!

Лёва выбрался из машины, сделал шаг и наткнулся на невидимую преграду. Он изумлённо принялся ощупывать невидимую стену. Сквозь неё был виден тёмный горизонт, но свет фары, войдя в стену, обрывался, будто отрезанный ножом. Пройдя шагов тридцать вдоль стены и осознав её реальность, Лёва вернулся в машину и какое-то время сидел неподвижно, затем попробовал завести двигатель. Он на удивление легко завёлся, и Лёва, яростно давя на газ, развернул машину и поехал обратно. Машину уводило вправо из-за пробитого колеса, и водитель ругался, резко выворачивая руль. Внезапно затормозив, он достал автомобильную аптечку, вынул бинт и вату, вытер кровь на лице Тартищева и перемотал наспех его голову: рана на лбу кровоточила.

– Слышишь, Тартищев, нас шибанула стена. Слышишь? Стена существует! Откуда она взялась?

– Я живой, Лёва? – не открывая глаз, медленно и глухо спросил Тартищев.

– Живой-живой! Лысина твоя капитально пострадала… Из-за этой дьявольской стены. Она реально существует! – Лёва медленно поехал дальше, удивлённо повторяя одно и то же. – Стена реально существует… Стена реально существует.

Цицерон нехотя открыл ворота, пропуская одноглазое механическое чудовище. Запирая на замок железные узорчатые створы ворот, Цицерон сказал, глядя на крутившуюся рядом Дашку: «По ночам разъезжают только жулики и грабители». На веранде засуетились и бросились к машине. Анна вскрикнула, глянув на окровавленные бинты на голове супруга, и упала бы без чувств, если бы не Клювин.

– Шрамы украшают мужчину, – рявкнул скульптор, подхватывая Анну. – Тартищев, не притворяйся тяжелораненым. Орденом мужества тебя никто не наградит! Молодежь, вытаскивайте героя из боевой машины!

– Я боюсь крови! – театрально-испуганно вскрикнула Люся.

– Бедняга! – Мария осмотрела бледное лицо Тартищева.

– Помогите мне, – Вероника обхватила раненого за грудь.

Генри и девушки вытащили Тартищева из машины и повели в дом. За ними последовал Клювин, придерживая охающую Анну. Лёва замыкал шествие. Виктор принялся осматривать и ощупывать разбитую машину, будто археолог, откопавший останки вымершей птицы Дро. Закончив осмотр, Виктор посмотрел в чёрную глубь леса и воскликнул: «Поцелуй стены!» И темнота отозвалась: «Тены-ы-ы…» Виктор, вздрогнув, испугался эха ночной тишины, застывшей в мокрых деревьях тёмными силуэтами. Он глянул в небо: безлунное звёздное полотно неприветливо мерцало в вышине. Звёзды, как замёрзшие слёзы Вселенной, рассыпались печальным узором по небесному покрывалу. Виктор нервно поёжился и поспешил в дом…

Переполох был в полном разгаре. Анна, обхватив ладонями свои полные щеки, ахала возле лежащего на диване Тартищева. Тот жадно курил и пытался успокоить её односложными фразами. Мария и Люся бегали по дому, выполняя указания Вероники. Та готовилась к небольшой операции: рану на голове Тартищева необходимо было зашить. Виктор с укоризной посмотрел на Лёву и выговорил ему за неосторожное вождение. Клювин присоединился к Виктору, напомнив о своём предупреждении. Лёва, оправдываясь, приводил множество доводов. Словесная перепалка прекратилась, когда Лёва, кипятясь, выкрикнул: «Стена реально существует! Что ещё объяснять?» Но через минуту всё началось сначала. Очередные стоны окровавленного Тартищева возвращали людей к действительности, и они вновь и вновь укоряли Лёву в том, что именно об осторожности его и предупреждали, и что Фомой неверующим быть не следовало. Генри, рассеянно усевшись в ногах у раненого, зачем-то похлопал того по коленке, как бы говоря: «Потерпи чуть-чуть, священник будет с минуты на минуту». Анна, застыв на мгновение, туманными глазами посмотрела на Генри.

Наконец, всё было готово к зашиванию повреждённой головы Тартищева, и Вероника призвала всех замолчать и отойти от дивана, а лучше вовсе удалиться. Тартищеву подали стакан водки. Вероника перекрестилась, глубоко вздохнула, промыла рану спиртом, взяла иглу с шёлковой ниткой и сосредоточенно принялась за дело. Она водила иглой, как будто вышивала тонкий узор, – так могло показаться со стороны, если бы не стоны травмированного.

Часы на башенке пробили полночь, когда Вероника устало отошла от «зашитого» и заново перевязанного хмельного Тартищева. Он осоловело глянул на присутствующих, полусонно пробормотал слова благодарности и погрузился в тревожную дрёму. Анна присела рядом и взяла его руку в свои ладони. Вероника увела остальных на кухню, присела на стул и попросила стакан сладкого чая. Все молча разместились вокруг. Вероника обвела их взглядом и сказала с улыбкой: «Будет жить наш Тартищев».

– Вероничка, солнышко, ты не только облагораживаешь нашу расхристанность, но и зашиваешь бездарность нашей плоти, – оживился Клювин, наливая в рюмку водки и закусывая солёным огурцом и салатом.

– А вы, Алексей Григорьевич, ненаеда какой-то! – ласково ответила она.

– Да, Вероничка, есть грех, каюсь. Теперь в заточении, может быть, и похудеть придётся. Стена, однако ж, вокруг нас. Да и выпивки маловато.

– А вы не пресыщайтесь хлебом-то – не пожелаете и вина. Так говорится в Святых Писаниях.

– Твоими божественными устами, Вероничка, да мед пить! – вздохнул Клювин.

– Я думал, что вы разыгрываете нас. А стена дала о себе знать довольно быстро, – произнёс Виктор.

– Факт! Реально дала знать! Машина разбитая у дома стоит, – оправдывающимся тоном ответил Лёва. – Очень дорогая. Я за неё тридцать пять тысяч баксов отдал. На такой даже в Америке престижно ездить.

– Причём тут твоя железяка, Лёва! Человек полуживой в доме! – возмущённо воскликнула Вероника.

– Лицо Вселенной открывало печаль таинственного дня, – тихо сказал Генри, глядя на Виктора. Все посмотрели на него вопросительно.

– Я понял твой намек, Генри. Ты хочешь сказать, что моя картина как-то связана со стеной? Безусловно! Но я лишь мирской художник, и отобразил замысел другого мастера – творца! – рисующего по своему умозрению нашу жизнь. Всё в этом мире связано незримыми нитями, не поддающимися логике обычного мышления. Ты, Генри, – поэт, и это прекрасно понимаешь. Пора спать, друзья. Нынешний день как сюрреальное полотно на башне времени. Необходимо это осмыслить.