Возврата к старому не будет

В небольшом колхозном хозяйстве дела шли хорошо. Земля стала давать небольшую отдачу. Появилась ферма крупного рогатого скота, свиней и овец. Конюшня тоже ожила. В стойлах стояли лошади. Свиноматки поросились, появились разновозрастные поросята.

Первый снег выпал на Покров. Старики говорили:

– Бог знает свое дело. В Покров матушку-землю покрыл снежком.

Хоть и была плюсовая температура перед октябрьскими праздниками, но снег не растаял, сразу после праздников ударил мороз, наступила зима. Автомашину колхоз на выгодных условиях использовал на подрядных работах.

В марте 1946 года из райкома получили директивное указание что сеять и в какие сроки. Колхозу установили план сдачи зерна, овощей и продуктов животноводства. План был явно непосильный. Члены правления, а затем и колхозники, обсуждая его, с энтузиазмом говорили, что он выполним, а сами думали: «Война кончилась, может, приедут разберутся и план снизят». Николай сам поехал в МТС заключать договор на полевые работы. Директор МТС Николая принял доброжелательно, вышел навстречу из-за стола.

– Рад тебя видеть, – говорил Скурихин. – Больше бы нам таких председателей. Может быть, и дела пошли бы.

Николай не понимал, за что его хвалят. Поэтому бросил Скурихину ряд комплиментов по принципу «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку».

Скурихин обещал на посевную послать в колхоз лучшую бригаду Филиппа Тихонова. Николай спросил Скурихина:

– Что будет, если мы контрабандой сверх плана посеем на бросовых землях двадцать гектаров льна? Земля не пахалась больше десяти лет. Местами начала зарастать лесом, зато хорошо отдохнула. Лен там расти будет, эту поляну мужики не зря называли «льняным полем». Там с незапамятных времен сеяли лен и репу.

Скурихин посмотрел на Николая, ответил не сразу.

– Надо ли рисковать собой? Узнают – могут взбучку дать, да еще какую, – говорил Скурихин. – Ты еще молод, не порти себе карьеру.

– Я должен думать не о своей карьере, – сказал Николай, – а в первую очередь о народе и государстве. Надо делать так, как лучше и выгоднее народу. Выполнение директив не требует приложения своего ума. Что скажут, то и делай, а пользы от этого нет.

– Давай не будем критиковать начальство, им виднее, что делать. Мы с тобой простые исполнители. Много ты таких бросовых земель найдешь?

– Много, – ответил Николай. – На первый раз сорок, а там еще можно подобрать.

– Значит, думаешь посеять двадцать гектаров льна, – с растяжкой сказал Скурихин. – Неплохо придумал. Как же ты его убирать будешь?

– Вот за этим я к тебе и приехал, – сказал Николай. – Может, в МТС осталось что-нибудь из довоенной механизации по посеву и уборке льна?

– Должны быть сеялки и льнотеребилки, – ответил Скурихин. – Но где же ты возьмешь семян? Сейчас они на вес золота.

– Это моя забота, – ответил Николай.

– Ты парень смелый, – сказал Скурихин. – Не случайно тебя сам Смирнов зовет «партизаном». Мне кажется, он тобой доволен.

– Доволен, доволен, – сказал Николай, – а осенью грозился посадить.

– Это еще бабушка надвое сказала, – ответил Скурихин. – Испугом брали, сажать не за что. Грозные довоенные годы, мне кажется, кончились. Сейчас уже вся контора иссякла. Берии скоро делать будет нечего.

– Что посоветуешь? – спросил Николай.

– Надумал – не отступай, делай. На то мы с тобой и коммунисты. Трусы в карты не играют. Сей, но сводки в район не давай. Вспашку поведем паровым полем. Семь бед – один ответ. Ни пуха ни пера, действуй.

Скурихин встал из-за стола и проводил Николая до дверей кабинета. На прощание сказал:

– Всего хорошего.

Весной в точно установленное стариками время Николай посеял 20 гектаров льна. Лето выдалось не совсем благоприятное. Урожай зерновых собрали ниже среднего, а лен уродился на славу. Алексанко вспоминал, когда в последний раз был такой урожай льна, но так и не вспомнил. Выросла отличная и картошка.

Районное начальство ругало Николая за посев льна. Называли анархистом, а за глаза между собой хвалили. Обмолоченные хлеба увезли с тока государству. Зато за сданную льняную тресту и семена колхоз получил деньги и пшеницу. Колхозники на трудодень получили по три килограмма пшеницы и по два рубля на нос. Жители деревни стали верить в своего вожака. О Николае говорили с почтением. Колхоз богател, на фермах увеличивалось поголовье скота.

Весной 1948 года засеяли все земли деревни. Бросовых земель больше не стало. Одного льна сеяли до 50 гектаров. Колхозники получали хорошую оплату на трудодень. Колхоз планировал построить клуб и школу для молодежи.

Мечты колхозников не осуществились. В январе 1949 года колхоз объединили с соседней деревней, которая находилась в пяти километрах. За партизанщину райком не порекомендовал Николая председателем колхоза. Имя анархиста ему крепко привилось. Все нажитое деревней за трудные годы перетащили в соседнюю деревню на центральную усадьбу. Николаю предложили должность бригадира, он отказался, поступил учиться очно. Окончил институт и по распределению уехал на работу на Курильские острова. Там он переквалифицировался. Заочно окончил институт рыбного хозяйства и остался там жить и работать навсегда.

Витьку в 1948 году взяли в армию. Бронь как трактористу больше не дали. Отслужил три года в армии, в деревню больше не вернулся.

Алексанко продал все свои гнилушки, уехал к сыну в Москву. Через два года навестил деревню, говорил, что очень соскучился по родным местам.

– Лучше наших мест нет нигде. Нет такого раздолья. Никому не советую уезжать с родного, всю жизнь прожитого места.

Через неделю после приезда Алексанко умер. На своей родине, в своей деревне. Народ говорил:

– И умирать-то приехал домой.

Борис-Воробей вырос, женился и уехал в колхоз ближе к городу. Народ из деревни уезжал, убегал. В деревне не осталось ни одной живой души. Еще стояли сиротливо четыре дома, низко осевших, с полусгнившими крышами и заколоченными окнами. Лишь небольшая стая серых голубей напоминала, что когда-то здесь жили и трудились люди.

Каждый человек назовет своей родиной ту деревню, село, город, где он родился, провел свое детство. Детские годы самые памятные, самые лучшие из прожитой жизни, какими бы трудными они ни были. Вот поэтому тянет, как магнитом, человека в родные места, в места детства.

Через двадцать пять лет Васин Николай приехал в родную деревню. Ее уже не было, осталось одно название. Четыре полусгнивших дома с забитыми окнами напоминали ему о прошлом, о былых временах. Ему казалось, что кругом была невообразимая пустота, на сердце – тоска. Мысли стремились в прошлое.

Николай вышел на бугор. Раньше здесь был центр деревни. В летнее время в праздничные дни парни и девки устраивали хороводы. Здесь было место сбора, собраний и досуга мужиков. В воображении Николая, как кинолента, протекала жизнь деревни с времен, когда он начал мыслить и запоминать окружающее. Перед ним вставали образы давно умерших и погибших на фронтах войны людей. Ему казалось, что люди деревни проходят мимо него по пустынной безмолвной улице без домов и уходят в прошлое, прожитое, невозвратимое.

Николай шел медленно, все его тело от тоски давило, как клещами. Ему казалось, что несет на плечах тяжелый груз. Он шел по когда-то существовавшей улице, по деревенской дороге. Сейчас она была еле заметной. Вспоминал образы не только людей, но и домов, лошадей, коров и изгородей.

– Вот, кажется, здесь стоял последний дом, за ним – поскотина, – сам себе сказал Николай.

Все до неузнаваемости изменилось. Когда-то на огороженной площади поскотины паслись телята, дети бегали, собирали щавель. Сейчас она заросла молодым лесом. Не слышно было рева телят и голосов женщин. Только шептались между собой осины, шелестя чуть покрасневшими листьями.

Николай вышел в поле, родное, с детства знакомое. Каждый уклон, возвышенность – все ему было близко, дорого и знакомо. За плугом, бороной, с серпом и косой проходил он тысячи раз. Радовался хорошим урожаям и огорчался плохим.

Когда-то здесь стояли ветряные мельницы, их было четыре. Из-за дола, покрытого еловым лесом, выглядывал полевой бугор. Это вязовая, лучшая земля деревни. В низине раньше были полевые сенокосы деревни. Как быстро они заросли чистой остроконечной елью! С этих покосов деревня кормила всех лошадей и овец, а их было много. Такое сено считалось лучшим.

«Родная земля, кормилица, – думал Николай. – За что же, за какие грехи тебя забросили люди? Где же твои пахари, косцы и жнецы? Ни татарского, ни фашистского нашествия на тебя не было. Холерой, чумой и проказой твои сеятели не болели и не умирали. Где же они? Почему же они тебя забросили?»

Другой голос ему говорил: «Забросили, как и ты. Потому что тяжело было жить. Потому что в деревне были созданы невыносимые условия жизни. Убежала молодежь, многие старики со слезами на глазах уехали доживать свой век в городах».

Давно не паханные поля выглядели сиротливо на фоне окружавшего, как частоколом, леса. Николай обошел все поля. Из-под ног вылетали с шумом тетерева, но он не обращал на них внимания. Заряженное двуствольное ружье висело на плече. Он хотел переночевать в последний раз в родной деревне. На всех домах висели ржавые замки. Лезть для ночлега в закрытый дом было сверх человеческих сил. Он решил пойти на кордон в лесничество. Там когда-то тоже была небольшая деревня. Может быть, остались и живут какие-нибудь знакомые. Хотелось поговорить, спросить, кто куда уехал из деревни.

Кордона Николай не узнал. Он превратился в большой населенный пункт с добротными двухквартирными домами лесничества. Вырос целый лесозавод. Лесники вместо выполнения своих прямых обязанностей по охране леса занимались его заготовкой. «Из государственного защитника леса лесничий превратился в лесопромышленника. Берет для плана лесничества где ближе, где выгоднее, не считаясь с элементарными правилами лесного хозяйства, – так думал Николай. – В лесу должен быть один хозяин – это лесничество, созданное по одному принципу на всем земном шаре. Лесничий – царь и бог своего лесничества. На его совесть отданы до сотни тысяч гектаров леса со всей фауной и флорой. Наш лесничий превращается из друга леса в его врага. Все его стремление и внимание сосредоточено на заготовке и переработке леса».

Николай зашел к другу детства Петру. Тот узнал его не сразу, пришлось коротко объясниться. Радушные хозяева даже нашли ниточку дальней родни. Хозяйка возилась на кухне, готовила ужин и кипятила самовар. Николай с Петром сидели у стола, кидали друг на друга непродолжительные взгляды.

– Как все меняется, – сказал Петр. – Тебя я представлял молодым, а вижу седым, почти стариком.

– Жизнь идет, ни на минуту не останавливается. Молодежь растет, старые старятся, – ответил Николай. – Петр Павлович, скажи, пожалуйста, какому колхозу все эти земли принадлежат?