Возврата к старому не будет

– Может, ружьишко с собой прихватить?

– Не надо, – сказал Николай. – Для чего лишнюю тяжесть тащить?

В субботу в два часа дня, но за огородами деревни, избегая любопытных глаз, пошли на Боковую. Небольшая река с маленьким до двух метров руслом и омутами текла, казалось, оврагом, поросшим громадными елями. С обеих сторон на десятки километров простирался лес.

Бреднем Витька с Николаем наловили рыбы. Алексанко сделал шалаш и развел костер. Сварили уху, вкусную, душистую. Выпили, поговорили и легли спать.

Ночью Алексанко их разбудил. Говорить он боялся, толкал того и другого в бока и шептал:

– Кто-то рядом с шалашом ходит, а у нас и ружья нет.

Витька первым вылез из шалаша. Почти рядом, у омута, стояли два лося, а третий по пузо в воде ходил по омуту, что-то искал. Витька крикнул:

– Лоси, убежали!

– Ну и трус же ты, Алексанко, – сказал Витька и, не дожидаясь ответа, полез в шалаш.

Алексанко виновато, что-то бормоча в оправдание, полез за Витькой. Николай отошел от шалаша и сел на старый полугнилой пень.

Наступал ранний июньский рассвет. Лес начинал просыпаться. На горизонте северо-востока чуть алели первые отблески зари. Где-то на покосе за омутом трещал коростель. В кроне высокой раскидистой ели пел соловей. Невдалеке в бору закаркала ворона. Ей откликнулась подруга. Закуковала кукушка, три раза прокричала и раздумала, затихла. Рядом в омуте раздался утиный голос.

Весь пернатый мир просыпался. Для всех начинался хлопотливый длинный летний день.

Кричал черный дятел, по-местному «желна». Близился восход солнца. Проворные синички в поисках гусениц и бабочек бегали по стволу столетней ели, заросшей, как бородой, лишайниками. В небе бездумно парил коршун, высматривая добычу. То он висел на одном месте, то стремительно кидался вниз, но, по-видимому, добыча исчезла, и он снова висел в изумрудно-чистом утреннем воздухе.

Николай думал, как же сложна жизнь на земле. Коршун в его представлении был похож на немецкую раму, которая тоже выслеживала жертву, опускала свои смертоносные щупальца на землю и сосала человеческую кровь.

Коршун камнем бросился на землю и больше не поднимался. Он поймал жертву и, расправляясь с ней, завтракал.

Какое прекрасное утро! Солнце поднималось из-за леса, наполняло своим живительным теплом все лесное пространство. Как хорошо дышать полной грудью, не думать ни о чем. Смотреть на окружающую лесную среду.

– Николай, гляди, – закричал Алексанко. – Какая здоровенная щука!

Размечтавшийся, зачарованный природой Николай не видел, как Алексанко вылез из шалаша. Он стоял на краю большого омута и смотрел в воду. Николай подошел и спросил:

– Ну, где твоя щука?

– Так она тебя ждать и будет, – улыбаясь, ответил Алексанко. – По-видимому, где-то под корягой завтракает.

– Ты давно наблюдаешь за омутом? – спросил Николай.

– Не наблюдаю, а рыбу ловлю, – ответил он.

– Да чем же ты ловишь? – удивленно спросил Николай.

– Вот, смотри, – ответил Алексанко, вытаскивая из воды длинный волосяной шнур с прикрепленными к нему крючками. Два небольших окуня и одна плотвичка повисли в воздухе. Казалось, что они догоняли шнур. Летели за ним из воды. Алексанко наживил на крючки червей и снова забросил шнур в омут.

– Надо сходить Витьку разбудить. Парень любит поспать, проспит до обеда, – сказал Алексанко.

– Не надо, не буди, пусть спит, – ответил Николай. – В воду с бреднем лезть еще рано, холодно. Солнце хорошо обогреет – разбудим. Давай лучше вскипятим воды с брусничником и смородинным листом, чайку попьем.

Алексанко нарубил сухих дров, развел костер, повесил котелок с водой. Николай принес смородинного листа, цветов зверобоя и листьев брусники. Все бросил в котелок.

– Скажи, для чего ты делаешь рогатину?

– Как для чего? – удивленно переспросил Алексанко. – Ясное дело, чтобы пойти на медведя. У меня на писаревских покосах, где бабы медведя видели, висят на елях двенадцать долбленных колод с пчелами. Он, негодный, в прошлый год с двумя расправился. Остальные я спас колючей проволокой. Сделал из нее заграждение вокруг каждой колоды.

– При чем тут рогатина? – спросил Николай.

– Как при чем? – ответил Алексанко. – А ежели я приду проверить пчел, а он там.

– Но у тебя же ружье есть, – сказал Николай.

– Рогатина надежнее ружья, – последовал ответ.

Витька проснулся сам. Вылез из шалаша, дрожал, как в лихорадке. Подошел к костру, протягивая к огню широкие ладони.

– Ты словно дрожжи продаешь, – пошутил Николай.

– Холодно, – ответил Витька.

– Пей чай, согреешься, – порекомендовал Алексанко. Зачерпнул ему из котелка литровую кружку кипящей воды. Витька, обжигаясь, выпил, сказал:

– Вот и нагрелся.

До обеда ловили рыбу, купались. Сварили на обед уху, пообедали. Домой возвратились с богатым уловом. Жена Алексанко, Егоровна, в воскресенье пекла рыбные пироги. Старики очень их любили.

В понедельник вышли косить еще с восходом солнца. По росе косить было прохладно и легко, Трава мягкая, коская. Коси, коса, пока роса, говорили женщины. Николай сам возглавил одно звено. Женщинам точил косы и шел за вожака. Женщины не отставали, за ним следовала Пашка Мироносицына и кричала:

– Побереги пятки и силу, жениться, наверно, скоро будешь.

Соседнее звено возглавила бригадир Лида.

Закружил Лиде голову солдат, пригнавший автомашину в колхоз. Он писал ей по два письма в неделю. Вначале Лида не отвечала. Затем, как долг вежливости, стала реденько писать ответы. Через месяц уже отвечала на каждое письмо. А если долго письма не было, переживала, ждала, думала, не разлюбил ли. Сама не ожидая, посредством писем влюбилась. Правда, об этом никому не говорила, но народ от письмоносца все знал. В деревне разносчики всех вестей – письмоносцы, сплетницы и нищие. От них ничего не скроешь. Все они видят, все они знают.

Косы у Лиды в звене точил Алексанко и тоже косил, но тянулся позади всех, в хвосте, далеко отставая. Женщины отпускали в его адрес острые шутки.

– Если бы с нами косила Марья Тимина, от нее ни на шаг бы не отстал. Когда к ней идет, словно ефрейтор, голову высоко держит, грудь вперед. Ноги строевой шаг отбивают.

Алексанко молчал, колкости пропускал мимо ушей, как будто разговор вели о ком-то другом. Он хорошо знал золотое правило: перед бабами не оправдывайся, в спор не вступай – засмеют, нигде не дадут прохода. Притом порученное председателем дело – точить косы – считал очень важным. Поэтому наточит косу, скажет: «Остра, как бритва», осторожно положит рядом с собой в сторону хозяйки, улыбнется и берет следующую.

– А все-таки ты счастливый человек, Алексанко, – сказала бригадир Лида на очередном привале. – У тебя все три сына остались живы. Беда тебя обошла. Правда, средний Устин пришел израненный, хромой. Да он и дома-то у тебя был десять дней, уехал учиться. Хромает сильно, но нога-то у него своя. Пройдет время, поправится, будет бегом бегать.

Алексанко отложил косу в сторону, на сей раз молча, не сказал: «Остра, как бритва». Взял в руки следующую, внимательно осмотрел лезвие и бросил серьезный взгляд на Лиду, чуть заикаясь, сказал:

– Ты ничего не знаешь, а говоришь. Какой из Устина жилец? Еле-еле душа в теле. Три раза был ранен. В нем уже и крови-то своей нет, вся влитая. Шутка сказать, удален тазобедренный сустав.

Алексанко протянул к Лиде руку, чтобы показать, где находится тазобедренный сустав. Та быстро встала и отошла, села чуть подальше. Женщины захохотали.