Юность. Автобиография… почти. Книга третья. Цикл «Додекаэдр. Серебряный аддон»

В списке остаются только два человека: Евгения Фоменкова и Анастасия Конарейкина. Только на них можно всегда положиться. Только они способны прийти в любую погоду и «вытянуть» представление. Любовь Васильевна верит в них и искренне надеется, что они не бросят это дело как минимум года три-четыре. Нужно же найти достойную замену из всех тех малышей, которые сейчас пришли в коллектив.

Надежда… Руководители верят во всех и надеются, что все эти девять человек пересмотрят свое отношение к цирку и полюбят его всем сердцем, как это сделали Любовь Васильевна и Сергей Дмитриевич.

Я… Я, безусловно, могу добиться многого, но об этом нужно было думать раньше, намного раньше. Ни возраст, ни рост не остановишь. Я и так в коллективе самый старший, а когда распадется эта девятка, что делать мне? Уходить или оставаться? Если оставаться, то как долго? Мне не раз приходили эти мысли, но я старался не думать о будущем. Там все слишком плохо, хотя я может, как всегда, преувеличиваю.

Наконец, прибежала запыхавшаяся Вероника.

– Я не опоздала? – немного отдышавшись, произнесла она.

– Еще бы минут пять и мы начали без тебя, – укоризненно покачала головой женщина, отчего девочка потупила свой взор.

– Интересно, а где ты была? – поинтересовался мужчина.

– Да прилегла в двенадцать. Думала на часок, а тут… – она развела руками.

Сергей Дмитриевич посмотрел на Микробную и усмехнулся.

Как всегда, с опозданием, в шестнадцать-десять, началось представление, посвященное какому-то празднику, явно недавно придуманному. Народу собралось человек двести. Сидели даже на балкончике.

– Вот бы их всех к нам на выступление! – шепнула Аня на ухо Свете, расчесывая волосы.

Неужели расческу не забыла захватить?

Насмотревшись достаточно на публику и переодев костюм, я вышел из гримерной, обвешанной зеркалами и с роялем посередине. На стуле, сразу же за дверью, сидела Женя и держалась за голову. Я сел рядом, благо их оказалось много.

– Что случилось?

Девочка косо посмотрела на меня и не ответила. «Э-э-эх, заразила тут всех Вероника! Ни у кого ничего узнать нельзя».

– Так что же все-таки стряслось?

– Не видишь, голова болит!

– Вижу.

– А чего лезешь?

– Так ведь у вас не поймешь, что у кого болит и когда это все пройдет.

Женя мрачно улыбнулась и откинула голову к стене.

– Слушай, у меня как раз есть таблетки от головной боли. Так, чисто случайно прихватил. Я стал рыться по карманам и достал пластину с розовыми пилюлями.

– Вот, хорошее средство…

Повертев его в руках, я добавил:

– Пардон, это от запора.

На лице девочки проскользнула еле заметная улыбка, а я, зашвырнув пластину за стоящий рядом шкаф, полез в другой карман.

– Нашел! Вот это… это… «От поноса», – прочитал я. – Странно, вроде ничего подобного не клал. Откуда вся эта переносная аптека?

Эти таблетки полетели вслед за первыми, и только с третьего раза мне удалось найти то, что я так усердно искал.

– Па-ра-це-та-мол.

Евгения, как и предполагалось, отказалась от них, но теперь выглядела более веселой, уверенной в себе и не такой бледной, как в начале. И почему все говорят, что совершить доброе дело у меня не допросишься? Да плохо меня знают, вот и весь ответ! Жалость – редкое качество человека и если бы оно проявлялось у всех людей, то миру не было бы конца. А так… «Все разные, – как говорил наш учитель по литературе. – У всех разные качества, разная внешность. Двух одинаковых людей не найдешь никогда! Они могут быть, но одни на миллион… миллиард…»

– Вот закончится выступление, пойдешь домой, «примешь ванну, выпьешь чашечку кофе», таблеточку может, скушаешь свою собственную, – и я швырнул куда подальше и эту пластину. – Главное тебе сегодня не совершить какой-либо ошибки на выступлении и не забыть свой номер. Вот ты представь…

– Чем вы это тут швыряетесь? – спросила Любовь Васильевна.

– Да ничем, сидим вот, разговариваем…

– Сидите? А по-моему, вы спите!

– Что? Спим? Это мы-то?

– Ну, ты, я вижу, пока еще нет, но вот Женя уже готова.

Я вскинул брови и медленно повернул голову вправо. Действительно! Девочка спала, удобно положив голову на мое плечо. «Ничего себе, почему раньше не почувствовал? Видимо разговором увлекся». Я посмотрел на ее безмятежное, спокойное лицо, почесал затылок и подумал: «Будить ее или не будить? Вот в чем вопрос…» Решив, что для нее будет лучше, если поспит, я еще раз взглянул на нее, улыбнувшись, покачал головой и, стараясь не шевелиться, остался сидеть.

Мне вспомнились слова Вероники, произнесенные в прошлом году:

– Он хороший только тогда, когда спит зубами к стенке!

Причем здесь это? Видимо, она до сих пор на меня за что-то обижается. Вот только за что? Ну не за посылку с тараканами, которую я подложил ей под дверь восьмого ноября. Дела эти давно минувших дней. Теперь я этим не занимаюсь, теперь я… шнурки завязываю! А почему бы, собственно говоря, и нет? Вот Вы представьте! Возвратятся они со сцены в гримерную усталые, злые, каждый готов друг другу вцепиться из-за той или иной оплошности. Станут одеваться, а тут раз… обувь вся связана – и настроение поднимется, все заулыбаются и друг друга братьями-сестрами будут считать, пока другое выступление не придет.

Где-то минут через сорок пять нас предупредили, что скоро наш выход, буквально через номер-два. Волей-неволей пришлось будить Женю, да и Мерзлякова что-то стала коситься в нашу сторону.

Открыв глаза, девочка пристально на меня посмотрела, о чем-то долго подумала, хлопая глазами, и, спокойным голосом спросила:

– Я спала?

– А разве ты по себе этого не чувствуешь? У меня рука чуть не «отсохла» тебя поддерживать.

– И долго я тут сидела?

– Да с час, не больше.

– Целый час? Бог ты мой! Как это могло так быть?

– Кстати, голова не болит?

Она удивилась. Видимо не ожидала, что я, ко всему прочему, могу интересоваться чьим-либо здоровьем и самочувствием, кроме своего собственного. Ох, как же им еще долго нужно разбираться в людях, хотя пятнадцать лет – тоже возраст и за это время можно было и узнать кое-что, так, «ради спортивного любопытства».

– Немного… Но мне уже лучше.