Грачевский крокодил

– Что? аль в городе-то перезабыл все?

– Не перезабыл, а молитв на этот случай подходящих нет. Только и нашел одну, от гад… Например, когда крыса в кадушку с огурцами ввалится или в горшок с молоком…

– Какая же это крыса! – перебила его Анфиса Ивановна: – даже и сходства нет никакого!..

– Сходства, точно, нет, но… тоже ведь гад!..

– А других, более подходящих, нет?

– То-то ведь и горе-то, что нет! – чуть не вскрикнул отец Иван и затем прибавил нерешительно: – разве ту, которую в крымскую кампанию читали…

Анфиса Ивановна даже руками замахала.

– Придумал! нечего сказать, – проговорила она. – Рад, что за молитву эту медный крест себе на шею получил, и готов теперь совать ее повсюду.

– Ну, более нет никаких…

– А вот как ты сделай, – перебила его Анфиса Ивановна: – ты молитву-то о крысах читай, только вместо крысы называй крокодила.

– Да ведь там, в молитве этой, о крысах-то и не упоминается даже, а просто вообще о гадах говорится… Вот, например, как-то недавно к одному мужичку в колодезь кошка попала, приглашал нас тоже… Я ту же самую молитву о гадах и прочитал… Одно только, – прибавил отец Иван, вздохнув, – чин-то слишком продолжительный, утомитесь, пожалуй.

– А как это делается?

– А вот изволите ли видеть как, – проговорил он и, отыскав в требнике нужную молитву, прочел следующее: «Чин бываемый, еще случится чесому скверному впасти в кладезь водный».

– Ну, ну! – торопила его Анфиса Ивановна, соображая, что молитва эта и в самом деле подойдет как нельзя лучше, ибо в ней именно и говорится о гадах, попавших в воду. – Ну, ну!..

– «Подобает первее, – начал снова отец Иван: – вычерпать из кладезя кадей сорок и изъяти вон. Таже возжег священник свещы, и взем кадильницу, кадит окрест кладезя. Таже влагает воду святых богоявлений крестовидно трижды. И тако, став к востоку, молится…»

– Это подойдет! – порешила Анфиса Ивановна.

– И я тоже думаю! – заметил отец Иван.

– Отлично! – перебила его Анфиса Ивановна: – а чтобы все это не так долго тянулось, так мы так сделаем. Ты будешь молебен служить, а я тем временем велю рабочим поскорее из реки сорок кадушек воды вылить, и к концу молебна у нас все будет готово. Можно так?

Отец Иван пожал плечами.

– Отступление будет! – проговорил он: – но… принимая в соображение преклонность лет ваших, слабость сил… Полагаю, что особенного греха не будет…

– Ну, конечно! – проговорила совершенно уже довольная Анфиса Ивановна и, поблагодарив отца Ивана пожатием руки, поспешила отдать нужные распоряжения. Когда же она снова вернулась, отец Иван спросил ее, указывая рукой на стол с иконами:

– Дозволите приступить?

– Еще бы, конечно…

XIII

Ввалили дьячки, в том числе и пономарь с оборванной косичкой, и, поклонившись издали Анфисе Ивановне, стали на свои места. Вошел церковный сторож с узлом и, развязав зубами этот узел, вынул из него епитрахиль, ризу и подал то и другое отцу Ивану. Дворня вошла гурьбой, на цыпочках, и, скучившись в заднем углу зала, принялась креститься и вздыхать. Дьячки откашливались и плевали на пол. Потапыч заметил это, подошел к одному из них и толкнул его кулаком под ребра. «Чего харкаешь-то!» – проворчал он. И снова возвратился на свое место. Наконец отец Иван облачился, выправил волосы, обдернул руку, – и молебен начался.

Анфиса Ивановна, поместившаяся в дверях, ведущих из залы в гостиную, опустилась на колени и вся превратилась в молитву. Не менее усердно молилась и собравшаяся дворня. Драгун Брагин, надевший по случаю молебна сильно развалившийся мундир свой, украшенный знаками неувядаемой военной доблести, счел нужным стать впереди всех, рядом с приказчиком Зотычем. Точно так же приоделись и все остальные, а в особенности женщины. Все эти старушки сморщенные были в коленкоровых белых чепцах, в таких же косынках и передниках, в темных ситцевых платьях, стояли на коленях и усердно молились. Молебен шел торжественно. Отец Иван громко подпевал дьячкам и еще громче делал возгласы. Когда же приходилось читать тайные молитвы, он низко преклонял голову, и тогда по всей комнате воцарялась такая тишина, что можно было слышать полет мухи. Во время евангелия, которое отец Иван читал, обретясь к молившимся, Анфиса Ивановна и вся дворня приблизились к священнику и прослушали чтение с наклоненными головами. Затем, приложившись по очереди к евангелию, все чинно разместились по прежним местам.

Наконец молебен кончился, водосвятие было совершено, и все отправились на реку. Во главе процессии шел отец Иван в облачении и с крестом, за ним дьячки с чашей, наполненной святой водой, а потом Анфиса Ивановна и вся дворня. Шествие на реку до того благотворно повлияло на все население грачевской усадьбы, до того утешило и успокоило всех молившихся, что все они, несмотря на дряхлость лет, словно воскресли, словно ожили и бодро следовали на место молитвы. Только одна Анфиса Ивановна, утомленная продолжительным стоянием на коленях, а пуще всего обессилевшая от голода и бессонно проведенной ночи, едва тащила ноги. Отец Иван уговаривал было старушку не «утруждать себя», справедливо поясняя, что, молящихся достаточно и без нее, но, подозревая, как бы отец Иван чего-нибудь не «сфинтил» и не «скомкал бы» молитв с целью добраться поскорее до закуски, она решила следовать непременно за процессиею и лично наблюсти, чтобы все было выполнено по указанию требника. На реке между тем все уже было готово. Рабочие успели вычерпать сорок кадушек воды и развели такую грязь, что отцу Ивану и дьячкам пришлось стоять в ней чуть ли не по колени. Затеплив свечи и раздав их молящимся, отец Иван провозгласил:

– «Господу помолимся!»

– «Господи помилуй!» – подхватили дьячки, и отец Иван начал читать молитву.

Когда все было кончено и когда святая вода была вылита в реку, Анфиса Ивановна подошла украдкой к пономарю с оборванной косичкой и шепотом спросила:

– Где же это он тебя прищучил-то?

– А вот здесь, на этом самом месте, – ответил пономарь и указал пальцем на обрывистый берег, покрытый камышами,

– Здесь?

– Да, здесь… Так из-под кручи-то и выхватил!

– За косичку? – спросила Анфиса Ивановна.

– За косичку… Уцепил, значит, и выхватил…

– И ты видал его?

– Ну где же видать, коли у меня тут же память отшибло!

Анфиса Ивановна вздохнула, покачала головой и отошла от пономаря.

В домике Анфисы Ивановны все приняло праздничный вид. Словно пасху праздновали. Успокоенные и согретые молитвой, обитатели его, не снимая с себя праздничных нарядов, видимо ликовали. Они даже перестали не только говорить, но даже и думать о тех ужасах, которыми заняты были предшествовавшие дни. Все они разбрелись по своим углам, зашипели приветливо самовары, и, сидя вокруг самоваров этих, старушки и старички, словно малые дети, принялись праздновать свое успокоение. А солнце между тем так и обливало теплом и светом ветхий домик Анфисы Ивановны, утонувший в зелени сада, приветливо заглядывало в его маленькие Окна, согревало и ласкало всю усадьбу, и сад, и огороды, и зеркало реки…

XIV

Нечего и говорить, что и сама Анфиса Ивановна сияла счастием и радостью. Сморщенное личико ее словно оживилось и улыбалось… Потухшие, впалые глазки заискрились живым огоньком, и вся она, преобразившаяся и довольная, не знала как и отблагодарить отца Ивана за оказанную им услугу.

– Ну, кум, – говорила она, крепко пожимая ему руку, – посердилась я на тебя сегодня, поругала тебя, нечего греха таить! а теперь большущее тебе спасибо!.. Успокоил ты меня, старуху, так успокоил, что я совсем словно иная стала; на сердце весело, на душе легко. Спасибо тебе, спасибо! А теперь давай закусим… Богу послужили, надо послужить и маммону.

Но вдруг, переменив тон, она спросила:

– Или, может, ты чайку хочешь?..

– Нет, кумушка, благодарствуйте, увольте. Я лучше вот тут посмотрю, не будет ли чего подходящего…

И, проговорив это, отец Иван подошел к столу.

– Посмотри, посмотри, а я пойду прикажу пирог нести. Не знаю – как удастся, а пирог заказала я на славу! с визигой, грибками и сомовым плесом, да приказала туда лучку да налимовых молок припустить! Ну что же, – спросила она: – нашел себе подходящее-то?

– Да вот, думаю рюмочку зорной выпить для начала, – проговорил он, заворачивая рукава рясы и доставая графин с зорной настойкой. – День зарей и начинается и кончается, так вот и я хочу последовать течению времени.

– Последуй, последуй! А я насчет пирога распоряжусь.