Меридий

– Эмми! Э-э-э, да, жуком, серебряным таким, светится еще! Он умный, очень подлый, и чувство юмора у него ужасное! Натерпелась я от него сегодня. Сначала бегала за ним по пляжу, затем в пещерах, затем он меня разозлил, уснув в цветах, как будто ничего и не было, а потом, когда я собралась уходить, позвал меня сюда, заставив побеспокоить вас, чего я совсем не хотела!

– Не переживай. У нас не так-то часто бывают гости. Интересно: эти жуки обычно так себя не ведут, но реагируют так на, скажем, особенных людей… Почему ты ходишь одна по пещерам? Где твои родители?

– У меня их нет… Их забрала болезнь, а живу я с моей тетей Мэй.

На этих словах его глаза широко расширились, и он, приподняв голову, смотря снизу вверх, рассматривал девочку.

– Мэй… Сокращенно от Мэйделин, верно? Красивое имя.

– Вы знакомы с моей тетей?

– Нет. Не знакомы. Я лишь хорошо знаю имена, – задумчиво он всматривался через Эмми куда-то далеко.

– А вы правда волшебник?

Он сделал пару небольших движений руками, и цветы вновь, пуще прежнего, разгорелись жемчужным сиянием. Эмми удивленно кружилась, рассматривая цветы, и улыбалась. Ей больше не было страшно.

– Разве я похож на лжеца?

– Ва-а-а-у! А вы не могли бы меня научить своему колдовству?

– Хм. А для чего ты хочешь ему научиться?

– Я хочу быть полезной своим друзьям! Мне надоело, что все мои изобретения либо взрываются, либо кряхтят, дымят, лопаются да ломаются!

– И что же ты изобретаешь? Есть что показать? – эхом его голос звучал всюду.

– Да, сейчас покажу, но они не работают…

Она достала из маленького рюкзачка пару причудливых приборов, напоминающих небольшие хлопушки, и передала их Нурарихену в руки. Пока он рассматривал их, она вгляделась в его лицо и увидела множество глубоких шрамов, идущих от глаз, врытых бледными рубцами в кожу, напоминавших небольшие ручейки, протекающие до самой шеи.

– Занятно. Протяни руку к этому цветку, Эмми. Не бойся.

Она вытянула свою тонкую кисть к большому светящемуся цветку, а он в ответ потянулся к ней, своими тонкими язычками обнимая ее руку. Ее вены начали светиться жемчужным сиянием, а волосы вставать дыбом; тонкие молочные пряди разгорелись сиянием, и изумрудные глаза наполнились ярким светом.

– Ого! Такое забавное чувство!

– Попробуй.

Она взяла в руки свою хлопушку и дёрнула за веревочку. Яркий столп радужного света и оглушающий хлопок вырвались из нее, устремившись к сводам пещеры, эхом звуча от стен

– С ума сойти! Она сработала! Как это возможно? Круто-круто-круто! Что это за цветы такие?

Пока она кружилась и радовалась, пританцовывая в потоке опадающих кусочков возгоревшейся цветной бумаги, он смотрел на нее опечаленным вдумчивым взором, видя перед собой горящего и дымящегося призрака маленькой девочки ее лет. Перед ним возникли далекие образы давно минувших дней. Он сорвал своими тонкими и длинными пальцами бутон цветка и протянул его ей.

– Это цветок меридия. Возьми его —он поможет тебе в твоих трудах. Не показывай его никому – пусть это будет наш секрет.

– Спасибо огромное! У меня есть один вопрос… Могу ли я прийти еще раз и учиться у вас?

Стоящий позади нее Шимесу, давно выпустивший свои бритвенно-острые когти, ждал чего-то, то смотря вопросительно на своего хозяина, то на девчушку. Вдумчивый Нурарихен едва заметно помотал своей головой, и удивленный Шимесу, втянув свои когти, расслабленно улегся на пол.

– Конечно. Я научу тебя многому. Теперь же тебе пора. Думаю, тебя уже обыскались. Шимесу тебя проводит.

Эмми спрятала цветок, аккуратно укутанный в тканевый платок, и собиралась уже идти, но резко обернулась к Нурарихену и обняла его. Опешивший, в недоумении, застигнутый врасплох, он не знал, что делать. Неумело он погладил ее по голове.

– Спасибо вам! Я очень это ценю! Спасибо! И тебе спасибо, котик! – она погладила Шимесу по голове, а тот распластал уши и с кислой мордой позволял ей трепать себя.

– Ну фс-с-с-е! Ф-с-с-е! Эмми, хорош-ш-ш!

– Хе-хе, хоро-о-о-о-ший котик! Ха-ха-ха! Прости!

Эмми и Шимесу пошли к выходу, а Нурарихен медленно осел на свою лоджию, тяжело вглядываясь им вслед. Шимесу, перед тем как свернуть в проход, оглянулся на своего хозяина с загадочно-вопросительным укором на морде. В ответ же волшебник лишь лениво махнул ему рукой, после чего те окончательно покинули зал.

Глава 3

Укутанные в розовые лепестки ветви пышных деревьев под закатным солнцем делали их похожими на большие нежные персики, расставленные на толстых ножках в саду Харртауна – центра Хайхилла. Золотые цветущие чащи, украшенные фонтанами и скульптурами, расположились высоко над городом – выше была лишь сама Хрустальная башня. Узкие наполненные кристально чистой водой ручьи протекали по этим садам, изредка разделенные маленькими мостами без ручек, и в конце, обрываясь на краю саду, спускались водопадом над далекой-далекой землей, создавая дождь, вечно сияющий радугой под солнечными лучами.

– Отец, что с тобой? – Тайлис подошла к седовласому мужчине, погруженному в думы, чье лицо было укрыто маской тяжких мучений.

– Я жду советников, милая. Меня волнуют многие вещи, о которых я хотел бы побеседовать с ними.

– Выглядишь очень омраченным. Могу ли я сделать для тебя что-нибудь, отец?

– О, нет-нет, дорогая. Можешь лишь присутствовать рядом со мною, когда начнется беседа, дабы мои мысли были чище, зная, что рядом со мной моя дорогая дочь.

– Хорошо, я буду рядом.

Служители сада подготавливали место для совещания под сенью деревьев, расставляя низкие столы, небольшие подушки для сидения и выставляя лампы вместе с чайным сервизом.

Спустя время гости прибыли в сады, дабы провести свою беседу, и было их четверо.

– Синар, здравствуй. Для чего собрал ты нас в этот вечер? – это была Кейтрин Кайндвилл, советник торгового дома Кайндвиллов, посвятившая себя делу милосердия, благотворительности и мира. С ней был ее муж – Готфрид Кайндвилл.

– Здравствуй, Кейтрин. Я прошу прощения, что вызывал вас всех столь скоро и так неожиданно прервав ваш досуг, но мысли мои омрачены размышлениями о правильности наших деяний и о мире, что мы породили своим огнем, в коем приходится жить нашим детям и придется бренно существовать детям наших детей.

– Поделись же с нами своими размышлениями, дабы мы внесли в них ясность или же усомнились сами, – сказал Зердан Риц, советник-промышленник, хозяйствующий военной компанией «Кибертерр».

– Ну что ж, начнем. Кейтрин, Готфрид, Зердан и Эйген, благодарю вас за ваш визит в столь нелегкий для меня час грозных дум, сгустившихся надо мной и нашим садом. Начну я издалека. Давным-давно, во времена правления Тридцати, в нашем городе царила так называемая многими тирания, противниками коей мы являлись и, как бы мне хотелось искренне, являемся всё еще, хотя мнения я слышу разные, что и мешает мне спокойно спать. В те времена я был служителем в армии Леонвальда, и как раз в мои золотые годы мы и затеяли наш миротворческий акт возмездия злом за зло, собрав все силы и ринувшись в бой против тиранов, доведших мир до того состояния, в котором мы его ныне наблюдаем, и имею я в виду не только проклятые пустоши Сакурана, но и тот Сакуран, что посеяли они в сердцах людей и нации, живущей здесь. Детали тех дней вы знаете, а если что запылилось у вас в памяти, то я напомню вам.

Стоит вопрос в моем сердце лишь один: сделали ли мы всё правильно, если спустя столько лет я всё еще слышу о тирании, сменившей лицо, но не исчезнувшей вовсе? Что есть тирания, нависшая над нашим славным государством, и что есть единство нации, разделенной не только мостами и землею на Верх и Низ, но и разделенной сердцами и разумом? Кто ответственен за нее, мои друзья? И коли мы несем ответ, то почему ничего не делаем сверх того, что делаем сейчас, если силы наши позволяют нам сидеть здесь и пить чудный чай с этих пиал? – с глубоким вздохом он сделал глоток из очень маленькой прозрачной пиалы, напоминающей цветок лотоса.

– Время назад, тогда вы уже все были здесь, мы потушили огонь так называемой революции и тогда мне казалось, что поступили мы правильно, лишив спичек детей, решивших, что мир строится за пару дней, а государство, лишенное инструментов войны, способно создать новую цивилизацию, будто к власти пришли не люди, а сам Создатель, творящий мир в течение недели. Думал я так до тех пор, покуда не узнал, кто стоял за всей этой затеей и каковы мотивы были их в этой войне. И чтобы развеять туман, мною же и сотканный, то скажу вам, что некоторых из них я знавал сам и шел с ними плечом к плечу по траншеям и улицам, укутанным в смрад смерти и страдания. И что с идеями они шли с теми же, что и ранее, рвясь в бой за независимость, свободу, право на счастливую и здоровую жизнь. А победив их, в этот раз будучи по ту сторону баррикад, я начал узнавать, что дела темные начались там внизу: что происходят там вещи страшные, с нашей стороны позволенные или встреченные глазами закрытыми. Говорю это я вам потому, что вы из всего совета – люди самые заинтересованные в этом вопросе, но мнения имеющие разные, и оттого беседа эта может быть конструктивной и сложной, но не лишенной потенциала и интереса. Что же делать мы будем с Нижним городом, оставленным нами на столь долгое время, нами же обиженным, а теперь превращенным в необузданное чудовище, в Тифона, готовящегося разорвать свои цепи и вырваться из глубин самой тьмы, дабы нанести смертельный удар своим обидчикам? И ежели мы считали себе тем самым справедливым бунтом, то каков шанс, что мы лишь титаны, пожирающие своих детей из страха быть ими свергнутыми, а они и есть те самые справедливые герои, должные совершить праведное, богоугодное деяние? В чем же различие двух этих историй? Сердце мое чувствует, что великое зло затаилось в глубинах этих подземных гор и смертельный яд проник в наш чистый город, касающийся самих небес. Взор мой затуманен неведеньем и заблуждениями, кои я хочу проявить. Что скажете вы мне, мои друзья?

– Твои тревоги небезосновательны, друг мой, – начал свой ответ Зердан Риц, – но и не обоснованные фундаментально. Как я знаю, свержением Тридцати занимались силы Верхнего города, аристократия, торговые и феодальные дома, запросившие помощи других государств, дабы остановить войну мирового масштаба, а тот огонь, что мы тушили вместе, был разведен лишь теми, кто всегда были недоволен своей жизнью, но которые и не стараются ее исправить, погруженные в свои страсти и всегда стремящиеся с голоду ухватить самый толстый кусок. Я слышал слухи о растущих в глубинах угрозах, но покуда мы не проведем расследование, слепо верить в них, разжигая панику, не следует. Ты знаешь мое отношение к Хинксайду и знаешь также, что к ним я сострадателен, как и к делам Хайхилла. Моя работа заключается в сохранении порядка в городе целиком наряду с движением прогресса, приостановленного вечной возней человеческих распрей. Я готов проявить любое сотрудничество, но не готов отвлекаться от основных целей, поставленных мне. Что скажут другие?

– Я и мой муж всегда придерживались концепции взаимопомощи, сострадания и стремились к миру. Наш дом готов продолжать помогать жителям Нижнего города, как и ранее, предоставляя поставки средств первой необходимости, спонсируя клиники и развивая торговлю с биржей труда. Проблема лишь в их недоверии. Они скорее пойдут за помощью к своим собратьям, нежели обратятся к нам, потому что в их сердцах таятся обида и недоверие, которые излечит только время. Мы искренне не знаем, что могло бы заставить их поверить в наше расположение. Наш бунт отличается от их восстания тем, что в их сердцах царит уверенность в нашей непричастности, будто всем всё равно на них, и оттого они вечно твердят о своей независимости, продолжая множить свои серые бизнесы, порождающие лишь больше зла и ненависти в их рядах, множащие несчастья и печали. Мы в затруднительном положение, ибо мягкие меры бездеятельны, а жесткие не принесут никакого успеха, но вижу я также, что и ожидание для нас слишком тревожно, так как мы не видим ничего дальше мостов, разделяющих нас. Слишком слабы мы для того, чтобы держать их под контролем, не выпуская из рук то, что нам удалость отстроить и уберечь, несмотря на технический регресс…

– Меры которого мы не снимем, уважаемые мною Кайндвиллы, покуда нами руководит разум и здравомыслие, – прервал мысль на ее зарождении Синар. – Мы знаем, куда это привело нас ранее, и догадываемся, что даже в правильных руках оно не будет орудием добра, но вскоре перерастет в инструментарий неудержимой власти. Хранилище не будет открыто.