К концу полувремен легли следы,
Да с неба, за ненастными погодами,
Не разглядеть, как по лесам вдали —
Обманки, змеи, еретички, Лесбии —
Жгут огоньки и чертят круг хранительный,
След вырезают припасенным лезвием
И пришивают шелковыми нитями
Навечно души на подол земли.
А мы б и так вернулись в эти странные
Просторы волчьи, к искрам на золе.
Послов на небо не пошлешь, сестра моя,
Спросить, что приключилось на земле.
А и дошли бы – нашему послу ни царь,
Ни Бог не скажет, кто из нас правей.
Но что тебе, что мне с того, ослушница
Славянских расточительных кровей!
Ведь мы еще не разочлись погонями.
В дурной крови, и злобе, и болях
Придем, как были, пешие и конные,
У всех у нас один разбитый шлях…
Но этот мальчик с первыми погонами —
Зачем он здесь, на обмерших полях?
Иль уж сошлось – смиренными молитвами,
Да свежей кровью ведьмы-оборотенки,
Да что, сестра, про черный день хранила?
Да белыми, без примеси, палитрами,
Да поминальным плачем мати-родины,
Да несусветным бредом Даниила
Все вместе мы завязаны, запроданы,
Твои, ворожка, хвастайся уловом.
А не иначе, зелье приворотное
Ты заклинала тем бесовским словом!
Давно ли им и ангелы грешили,
А маги приручали бесов юрких —
Что отрекаться, все ему служили,
И даже ты, и даже ты, мой юнкер.
…
Однако, на пространствах пустыря —
Ах, мы забылись, ангел, мы забылись,
И к лучшему: болотные русалки
Нам предлагают только память – были
И посильнее заговоры прежде,
Ворожки их обходят – и не зря.
И если вспомнить, их лишь раз писала
В пиршественной палате Валтасара
Рука – не мужа ли в льняной одежде? —
И перевел их Даниил. А впрочем,
Тогда он звался именем царя,
Которому бесславие пророчил
И царство, отошедшее чужим.