Демоны брельского двора

Поначалу ничто не предвещало беды: Арно был учтив, очарователен и нежен – ровно в той мере, какую была способна переварить суровая северная дева – и не сводил с невесты горящего взора, способного растопить ферштенбреттский айсберг средней величины. Фредегонда, значительно уступавшая айсбергу по размерам и огнеупорности, запылала, как сухой хворост. Принца поселили в отдельном флигеле королевского дворца прямо напротив покоев принцессы. Дважды в день (а иногда и чаще) нареченные подходили каждый к своему окну и обменивались робкими приветствиями – этикетом не дозволялось слишком частого и тесного общения. Гость посещал все увеселения, дававшиеся в его честь, а иногда и просто ходил во дворец перекинуться в карты с придворными, но возвращался не слишком поздно и всегда один либо с людьми из своей свиты – специально приставленный слуга тщательно обследовал дорожки на предмет наличия женских следов на снегу. Драма произошла перед самым отъездом свадебной делегации. Однажды принцесса проснулась под утро и опрометчиво подошла к окну в тайной надежде увидеть тень возлюбленного, не сводящего тоскующего взора с ее окон. Увы, ее постигло горькое разочарование. В предрассветной мгле она действительно увидела принца Арно, который возвращался в свой флигель, перекинув через плечо любимую фрейлину Фредегонды. Потрясенная принцесса, не веря своим глазам, открыла окно и некоторое время смотрела вслед уходящей любви, после чего издала душераздирающий крик и упала замертво.

Скандал вышел грандиозный. Принцесса помимо разбитого сердца получила воспаление легких и едва не скончалась (по крайней мере, как уверял короля возмущенный ферштенбреттский посол, хотя эти сведения вызывали определенные сомнения, поскольку что ее высочество славилась отменным здоровьем и могла днями напролет гоняться за лосями по заснеженным лесам). Изменщицу-фрейлину отослали прочь от двора, и хоть она и клялась, что принц унес ее насильно, однако ее довольное, несмотря на страх наказания, лицо служило полным тому опровержением. Свадебную делегацию в полном составе посадили под арест в крепости, и лишь виновнику трагедии, да возглавлявшему его охрану командору Рохасу удалось скрыться. Дело, между тем, принимало нешуточный оборот. Оскорбленные ферштенбреттцы с леденящими душу воплями уже грузились на боевые корабли, готовясь расквитаться за растоптанную любовь и попранное доверие, и высадись они она берегах Брелы, королевство бы дорого заплатило за ветреность наследника престола. Благодаря сверхчеловеческим усилиям послов и компенсации в пятьдесят тысяч золотых войны удалось избежать, но военно-морской союз был загублен на корню.

Прибывшие через пару месяцев вероломный жених и командор, не сумевший удержать его высочество от опрометчивых шагов, как ему было поручено, а вскоре и члены делегации, повинные в том же самом, были немедленно отправлены в Пратт. Король, впрочем, вскоре немного остыл и выслал отпрыска в Дуат – одинокую крепость в провинции Мирелла, недадеко от границы с Лигорией. Командору и делегатам пришлось еще несколько месяцев потомиться в Пратте, но в конце концов и они были прощены.

3

Свеча на столе догорела. Амато подошел к окну и посмотрел в небо. Было около четырех часов утра. Амато зажег новую свечу, сел за стол и продолжил черновых записей своих «Хроник послевоенного времени». По зрелом рассуждении он немного подправил слова короля относительно принцессы Этель, а именно, зачеркнул фразу «он незамедлительно повесит ее на ближайшем к границе дереве», и надписал сверху «немедленно выдворит ее вон из страны». Также он решил убрать все инсинуации на возможно насильственную смерть младшей принцессы Базас.

Покончив с хрониками, Амато вытащил старую потертую книгу. Автор ее был признан сумасшедшим и на всякий случай внесен в запрещенный список, хотя, несмотря на очевидную странность, ничего опасного в книге не было. В ней говорилось о том, что мир, в котором мы живем, не единственный, существуют параллельные миры, которые сосуществуют рядом с нашим. Многие вещи в них похожи. Между мирами этими существуют проходы, и автор побывал в одном из них. Назывался он Европа, и его описанию и была посвящена добрая половина книги.

В Европе все было почти как во всей Окитании (по крайней мере, в Южных Землях), за исключением незначительных отличий. Например, там почему-то не существовало недостатка в селитре, входившей в состав пороха, как в Окитании, где и селитра, и порох ценились почти на вес золота и применялись только в самых крайних случаях при штурме городов и в морских сражениях.

Общегосударственное и сословное устройство было примерно тем же самым.

С религией и нравами в обществе все обстояло так же печально, и Амато, надеявшийся на существование лучшего мира, был этим огорчен. Вообще, за исключением литературы, искусства и архитектуры, ничего хорошего в этой Европе не было: войны почти не прекращались, низшие сословия влачили жалкое существование, людей частенько пытали, а по мостовым текли нечистоты, поскольку почему-то странные обитатели этого мира, создавшие множество шедевров, не додумались до такой простой вещи, как канализация и акведуки. Также жители Европы питали непонятное стойкое отвращение к легкой и удобной одежде и простым прическам, не говоря уже о купальных процедурах. В целом, люди там были, пожалуй, еще более невежественными, дикими и воинственными, чем в Бреле, хотя это и сложно себе представить.

Естественно, в существование этого мира Амато не поверил, позавидовав буйной фантазии автора. Однако книга эта не давала ему покоя, и он даже предпринимал безуспешные попытки отыскать странного писателя: вдруг бы тот рассказал бы ему, как попасть в этот другой мир. Он поделился этой мыслью с Далией Эртега, которая, как ему казалось, обладает достаточной широтой взглядов, чтобы понять его. Девушка, действительно, искренне заинтересовалась книгой, прочитала ее, однако интерес к другому миру не одобрила. «Вас бы там убили в первый же день», без обиняков заявила она. Амато ее слова сильно задели, но сердиться на танну Далию было решительно невозможно.

…Она подошла к нему сама тем же вечером на празднике и заговорила с ним, и Амато, который был человеком довольно застенчивым и нелюдимым, через довольно короткое время неожиданно для себя обнаружил, что участвует в оживленной дискуссии о влиянии разгрома в Тримерианского сражения на поэзию элегиков тех времен. Он был поражен тем, что танна Эртега превосходно разбиралась в истории, литературе, искусстве, поэзии и даже в современной политике. Со временем, правда, стало понятно, что наряды, драгоценности, кавалеры и придворные увеселения интересуют ее больше, чем история и поэзия (хотя она и старалась скрыть это от него), но такова, увы, женская природа. И все же, несмотря на легкомыслие, она выгодно отличалась от большинства придворных дам своим умом и образованностью. Самым удивительным было то, что она чуть ли не наизусть знала Священную Книгу и все Скрижали. Тан Бертран, дворцовый жрец, был вне себя от счастья, что в его пастве появилась столь благочестивая прихожанка.

Она производила впечатление девушки очень доброй, веселой, простой и искренней, к тому же довольно скромной. И все же, было что-то таинственное, молчаливое и темное в ее неторопливой речи, в глубине ее темно-золотых глаз с зеленым ободком под длинными опущенными ресницами, в ее манерах и интонациях. Несмотря на внешнюю кротость и сговорчивость, в ней ощущалась сдержанная внутренняя сила, и с ней обращались уважительно и осторожно. Среди удивлявших его вещей было то, что при всей своей словоохотливости и кажущейся открытости, она оставалась совершенно непроницаемой для него, и спустя два с половиной месяца тесного знакомства он почти ничего не знал о ее жизни. Амато не мог избавиться от мысли, что из его новой подруги вышла бы превосходная драматическая героиня, а между тем, ничего особенно драматического в ней не наблюдалось. Для драмы полагается острый конфликт и непреодолимые противоречия, однако человека, в большей мере пребывающего в мире с собой, с окружающими и всем миром, чем Далия Эртега, Амато встречать еще не приходилось. Ее противоречия, если они и существовали, прекрасно уживались друг с другом. Во всем ее существе была какая-то притягательная смесь кокетства и простоты, тишины и живости, во всем, что она делала и говорила, в каждом ее движении сквозила тонкая, легкая прелесть и чувствовалась сила и грация кошки. Лицо ее непрестанно менялось, играло, выражая попеременно, а то и в одно и то же время задумчивость, насмешливость и страстность.

Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он влюблен. Он принимался изучать свое отражение в зеркале: несмотря на худое, костистое лицо, длинные руки и ноги и немного нескладную фигуру, он был довольно недурен собой. До того, как он понял, что военная карьера не для него, он год прослужил в армии в чине капитана и был не лишен мужественности. Даанное обстоятельство, вкупе с очевидным родством их разумов и душ, давало ему основания питать некоторые надежды, хотя некий тайный голос и подсказывал ему, что Далия Эртега была птицей не его полета. Он неоднократно предпринимал попытки объясниться с ней, но каждый раз словно налетал на каменную стену, вдруг выраставшую между ними, как будто ее взгляд останавливал его, не давая дойти до главного. «У меня никогда не было такого чудесного друга, как вы», говорила она, и ее нежный мелодичный голос звучал непреклонно. Он оставил свои попытки и почти смирился с ролью друга, но присутствие рядом с Далией хлыща Дамиани приводило его в состояние, близкое к исступлению.

Воспоминание о Дамиани легло мрачной тенью на гладкую поверхность умиротворенного чтением разума Амато. После того достопамятного дня, когда он благодаря танне Далии оказался посмешищем всего двора, Дамиани затаил обиду. Он больше не осмеливался на открытое противостояние, но при каждом удобном случае отзывался о ней в довольно пренебрежительной манере, зачастую переходя ту грань, которая отделяет завуалированную насмешку от прямого оскорбления.

Амато вызвал его на дуэль, но получил удар в бок, уложивший его в постель на три недели. Примерно такая же участь постигла еще двух незадачливых молодых людей, взявших на себя защиту чести танны Эртега. Мерзавец прилично владел шпагой.

Далия вела себя так, словно ничего не замечает, совершенно не подозревает о неподобающем поведении альда, да и вообще с трудом его помнит его самого, предпочитая при его упоминании отмалчиваться, вежливо зевать или равнодушно пожимать плечами. Когда не замечать и отмалчиваться становилось невозможно, она демонстрировала лишь недоумение по поводу такого настойчивого внимания к ее особе или высказывалась в том духе, что нападки альда так же скучны и однообразны, как и его стихи, не считая, конечно «Сонета №999», который на удивление прекрасен. Дамиани в ответ язвил, что севарды научили прекрасную танну гадать по руке, но не разбираться в людях и поэзии, и монастырь этот недочет не исправил. Далия замечала, что молодой человек слишком чувствителен, тонок душой и раним для этого сурового мира. Так они обменивались любезностями некоторое время, причем Дамиани становился все злее и несдержаннее, а танна Эртега все спокойнее и равнодушнее. Дошло до того, что она даже стала отзываться о нем хорошо.

Дамиани, впрочем, хватило ума заметить, что симпатии окружающих не на его стороне. Те, кто обладал достаточно тонким слухом, чтобы расслышать в тоне девушки издевку, не могли ею не восхищаться, ведь ничто не ценилось так при дворе, как искусство изысканного оскорбления. Другие восхищались ее достоинством и самообладанием, третьи – терпением и добротой, наконец, были и те, кто считал ее просто дурочкой, но даже и они находили, что альд выглядит в этой истории несколько неприглядно. И самое главное, танна Далия была легкой, обаятельной, остроумной, любезной и в высшей степени приятной особой, благодаря чему с легкостью завоевывала сердца, а альд надоел всем хуже манайских креветок со своей мрачной физиономией и желчным язвительным юмором. В конце концов, Дамиани гордо умолк.

Тут произошло нечто, что принесло девушке полную и безоговорочную победу. Было широко известно, что альд Дамиани питает чрезмерное пристрастие к карточной игре, причем зачастую проигрывает. В недавнем времени он спьяну проиграл родовое имение. Расписку выкупил верховный судья Ресмель, имевший на Дамиани зуб (из-за довольно злой шутки, которую сыграли с ним принц и его шайка, в том числе, разумеется, и альд). Дамиани попытался выкупить свое имение, ведь вместе с ним он терял и титул, однако новый его обладатель был непреклонен и не соглашался ни на какие деньги.

Ресмель был известен в городе благодаря своей неподкупности и справедливости. Это был мужчина средних лет, обремененный в первую очередь, собственным суровым и неуживчивым нравом, а во вторую – семью детьми; чрезвычайно неуступчивый, скаредный, щепетильный и богобоязненный, и даже в ранней юности нимало не считавшийся галантным кавалером. Совершенно незаметно и неожиданно для всех начавшая с ним приятельствовать Далия, в один прекрасный момент стала обладательницей пресловутой расписки. Каким образом ей это удалось, не знал никто, даже Амато. Из ее весьма кратких пояснений следовало то, что она познакомилась с судьей в доме танны Мерц, разговорились о богословии и юриспруденции, и судья так «проникся к ней добрыми чувствами», что согласился продать ей имение, да еще и в долг.

Далия немного подождала, пока слухи о произошедшем распространятся и дойдут до строптивого альда, что не преминуло случиться очень скоро. Дамиани залихорадило при мысли о том, сколько унижений ему предстоит вытерпеть. Пока он собирался с силами, чтобы объявить о капитуляции, Далия подошла к нему во дворце сама и отдала расписку просто так, безо всяких требований. Сказала лишь: «Не играйте важными вещами, альд», после чего повернулась и ушла. Сложно сказать, кто был более потрясен, Дамиани или моренский двор, когда эта история получила огласку (то есть в тот же день). Дамиани попросил прощения, и заявил, как он был неправ, что не увидел, как танна Эртега благородна, бескорыстна и великодушна, а также прекрасна и умна. То ли он действительно испытывал благодарность (чего только не бывает в жизни), то ли был вынужден пойти на этот шаг, чтобы спасти остатки репутации, ведь иное поведение выглядело бы совсем уж низостью. Амато не мог бы сказать, в какой момент его вынужденная благожелательность превратилась в подлинную, но вскоре они подружились, а потом стало очевидно, что альд влюблен. Последний месяц он ходил за Далией практически неотступно, одним своим видом вызывая у Амато нервный тик.

История эта дошла до ушей короля. Его Величество, как и все прочие, выразил свое восхищение достойным поведением девушки и решил определить ее во фрейлины принцессы Мелины (для оказания положительного влияния), назначив ей дополнительную ренту. Здесь необходимо отметить, что после представления ко двору Далии был возвращен фамильный особняк и одно из конфискованных у семьи Эртега поместий в Триане (не самое большое, надо признаться, и не дававшее никакого титула), а также пожалована рента в три тысячи золотых в год. Все это время девушка жила у танны Дуарте, пожилой родственницы Эртега – в первую очередь ради соблюдения приличий, во вторую – поскольку особняк на улице Грелуйе, которому недавно минуло четыреста лет, был мало пригоден для жилья и подлежал перестройке. Итак, если до сего момента Далия бывала во дворце лишь наездами, то теперь ей предстояло там поселиться. Фрейлинам принцессы полагались небольшие апартаменты, куда они могли взять с собой камеристку.

Назначение это, несомненно, было значительным шагом на вершину, и все искренне поздравляли ее с таким успехом.

Все-таки даже самые черствые сердца устают от злобы и тянутся к доброте, простоте, искренности и естественности, подумал Амато и, записав эту прекрасную нравоучительную мысль для потомков, решил выйти в сад подышать свежим воздухом.

4

Апартаменты, оставленные для него в Торене, находились в северном крыле, недалеко от покоев принцессы и Коридора Фрейлин. Амато не очень любил их, однако с тех пор Далия переехала во дворец, оставался в них гораздо чаще, чем прежде. Кроме того, уже два дня подряд проходили мероприятия, связанные с приемом миритских послов, и впереди было еще два, и Амато надоело ездить туда-сюда. Он прошел по темному коридору мимо зала, где сидели картежники, и на лестнице почти что нос к носу столкнулся с горничной Далии. Она молча прошла мимо, дыхнув на него винными парами и икнув, что, видимо, должно было сойти за приветствие. Молодой человек неодобрительно покачал головой.

Танна Дуарте и Амато в свое время выказали удивительное единодушие, решительно посоветовав Далии сменить служанку. Они сошлись во мнении, что горничная, которую девушка привезла из дома тетки, совершенно не подходила для службы у благородной незамужней девицы и могла ее серьезно скомпрометировать. Это была невысокая, смуглая, темноволосая, крепко сбитая бабенка лет тридцати с черными хитрыми и наглыми глазами-бусинами и выдающимся бюстом, на ходу почти выпрыгивающим из огромного декольте, и не менее выдающимися бедрами. Она могла бы сойти за смазливую, если бы не вечный взгляд исподлобья, неприятное вызывающее выражение на испитом лице, а также грубая и развязная манера держаться.

Впервые он столкнулся с этой неприятной особой, когда накануне поединка с Дамиани пришел к Далии попрощаться. Девушка печально качала головой, повторяла, что зря он это делает, и уговаривала его отказаться от дуэли, а Амато, чувствуя себя уходящим на войну будущим героем, отвечал, что он ни за что не передумает, что не вступиться за женщину и тем более отказаться от поединка в последний момент было бы бесчестием, и вообще ради ее защиты он готов на все. На этой возвышенной ноте разговор их был прерван, потому что Далии пришлось отлучиться к вызвавшей ее танне Дуарте, и тут из соседней комнаты появилось это кошмарное создание. Изрядно пошатываясь, наглая баба прошла мимо него, бормоча себе под нос: «Защищать он ее собрался… да она таких на завтрак ест…» В дверях она столкнулась с вернувшейся хозяйкой, жалобно пискнула, и с удивительным для ее телосложения проворством прошмыгнула в коридор.

– Не обращайте на нее внимания, – беспечно сказала Далия. – У бедняжки была очень тяжелая жизнь, она немного не в себе.

Амато было очевидно, что значительную часть своей тяжелой жизни бедняжка провела в тавернах, а то и в борделе, и не в себе пребывала лишь от беспробудного пьянства, но делиться этими соображениями, разумеется, не стал.

Торен некогда был задуман как загородная королевская резиденция на берегу залива – четыре огромные корпуса, расположенные в форме креста, были со всех сторон окружены садами и парками, в которых было обустроено множество беседок, павильонов и фонтанов. За последние несколько лет, однако, Морени очень сильно расстроилась, и огромный дворец оказался в черте города, вследствие чего монархи окончательно переселились в него из замка в Старом городе. «И без конца что-то перестраивают», – с неудовольствием подумал Амато.

Он вышел наружу и пошел по аллее к фонтанам, время от времени поднимая глаза к небу. Испещренное звездами, оно словно колыхалось и дрожало, и Амато остановился посреди аллеи, задрав голову и вглядываясь в черную бездну. Поднявшийся ветер донес резкие голоса, вырвавшие его из страны грез. Его вдруг охватила безотчетная тревога, и ускоряя шаг, он пошел на звук. Через минуту он вышел на залитый лунным светом и заставленный статуями пятачок вокруг фонтана. Ему понадобилась пара мгновений, чтобы сообразить, что это были не статуи, а люди. Его сбила с толка Далия Эртега в золотом платье, в лучах луны отливавшем серебром, равно как и полностью обнаженная рука. Рядом стоял Дамиани, державший в руках серебристо-золотую тряпку, по всей очевидности, недостающий рукав, и переводивший растерянный взгляд с этого самого рукава на командора Рохаса, который как раз выходил к фонтану с противоположной аллеи.

Амато двинулся по направлению к ним. Заслышав шум шагов, Далия и альд, стоявшие к нему спиной, одновременно обернулись. Между тем командор приблизился к ним вплотную.

– Изволили взяться за старое, ваша светлость? – тон его был далек от любезного.

Дамиани вскинул голову, и по всей видимости собирался ответить какой-то дерзостью, но танна Далия его опередила.

– Это не то, что вы подумали, командор. Альд всего лишь случайно потянул меня за рукав. Все дело в плохо сшитом платье.

Голос ее был тверд и ничем не выдавал ее волнение, однако это сделала очевидная абсурдность ее слов.

«Бедняжка, что она несет?», -подумал Амато.

Очевидно, командора посетила та же мысль, потому что он с изумлением уставился на девушку.

– Вы слышали, командор? Полагаю, инцидент исчерпан, можете ступать своей дорогой, – довольно грубо бросил Дамиани. – У вас нет повода для ареста, даже такого смехотворного, как в прошлый раз.

– Для ареста, может быть, и нет, – медленно произнес Меченый. – А для дуэли найдется, и самый что ни есть подходящий. Думаю, настало время преподать вам урок хороших манер.

– С какой стати? У дамы нет ко мне претензий! – Альд Дамиани заметно побледнел.

– Зато у меня они есть, – любезно ответил командор с улыбкой, если это можно было так назвать. Как заметил однажды главный ловчий королевства, улыбка Меченого способна была обратить в бегство стаю волков. Рохас простер свою любезность до того, чтобы пояснить: – Мне передавали, будто вы как-то предположили, что своим шрамами я обязан своей неумелости. Дескать, если бы я так уж хорошо владел шпагой, как говорят, меня не смогли столько раз задеть. Вы даже написали по этому поводу какие-то прекрасные стихи. Теперь у вас появился шанс доказать это на деле.

– Это все чушь и глупые сплетни, – с усилием выдавил из себя Дамиани. – И я не собираюсь с вами драться. Слишком много чести для вас, командор. Я наследственный альд, и не опущусь до дуэли с человеком вашего происхождения.

Далия с некоторым удивлением посмотрела на альда, который имел репутацию человека немного гадкого, но не труса и к тому неплохого фехтовальщика. Амато же, как очевидно, и сам Дамиани, был более осведомлен, и потому лучше себе представлял, что сейчас неминуемо произойдет.

– Тогда я убью вас без поединка, и ваша честь наследственного альда не пострадает, – заверил его Меченый, и самым исполненным решимости видом вытащил из ножен шпагу. Амато достаточно знал командора, чтобы понять, что его слова не были пустыми угрозами.

– Но как же ваша честь, командор? – вмешалась Далия, которая, видимо, тоже это поняла, – и кроме того, за убийство вам грозит плаха.

– Я не наследственный альд, а худородный сеурин[7 - Сеурин – нетитулованный мелкопоместный или безземельный аристократ. Звание сеурина могло быть даровано королем за особые заслуги. К сеуринам было принято обращение «сеу»], танна. – нимало не смутившись, ответил Рохас, – Мой отец был простым солдатом, так что нет нужды переживать. Для моей чести всадить кому-то в глотку кинжал – это пара пустяков. Что касается убийства, то это еще нужно доказать, а это ваше слово против моего, – совершенно негалантно добавил он.

– Вы забыли про меня, командор, – сказал Амато, делая шаг вперед в отчаянной надежде, что он выглядит не слишком жалко.

– Нет, я не забыл про вас, тан Мальвораль, – с нехорошей усмешкой произнес Меченый, глядя на него в упор. Амато слегка похолодел.

Дамиани, наконец, собрался с духом и вытащил шпагу.