Демоны брельского двора

– Не здесь, господин наследственный альд, – насмешливо проговорил Рохас. – Через пять минут сюда сбежится полдворца и помешает нам. Вас это, возможно, и не огорчит, а вот меня очень. Рядом с часовней пророчицы Марсалы есть прекрасное место. Идемте.

И он развернулся и преспокойно направился к означенной часовне в глубине парка, у самой стены. На месте, где сейчас находился дворец, раньше возвышался замок, начисто разрушенный еще при Каурине Коротком четыре сотни лет назад. Осталась лишь старая часовня да часть крепостной стены. Побледнев от бешенства, пересилившего в нем страх, Дамиани последовал за ним. Далия и Амато замкнули шествие.

Трава возле часовни была утоптана, что указывало на то, что место это использовалось довольно часто для подобного рода дел. Противники обнажили оружие, и дуэль началась. Вопреки ожиданиям Амато, альд не был убит наповал в первую же минуту поединка, чем, похоже, он и сам был безмерно удивлен. Меченый лишь легко оцарапал его шпагой. Рубашка в районе плеча немедленно окрасилась кровью. За последующие несколько минут Дамиани получил еще около пяти легких порезов. Затем еще пару более глубоких. Амато и Далия переглянулись. Было совершенно очевидно, что если так будет продолжаться и дальше (а в том, что так будет продолжаться, уже не было никаких сомнений, поскольку пока Амато додумывал эту мысль, Дамиани был уколот еще два раза), то весьма скоро число его ран сравняется с числом шрамов Рохаса. Очевидно, в этом и состоял замысел командора. Амато подумал, что наконец-то можно будет доподлинно установить количество шрамов Меченого, и тут же упрекнул себя за подобные неуместные мысли.

На вид командору Сиду Рохасу было немногим больше тридцати. Он был высокого роста и обладал телосложением, близким к тому, которое в старинных балладах принято было называть могучим. Свои русые волосы он обычно зачесывал назад. Лицо его, должно быть, в юности было довольно приятным, пока его не испортили два шрама на левой щеке и перебитый (судя по всему, не единожды) нос. Первый шрам шел от уголка губ до самого глаза, второй пересекал его по косой. Подбородок был гладко выбрит, вопреки последней моде. Он пользовался большим влиянием и авторитетом при дворе и особенно в военных кругах: Амато не раз приходилось наблюдать, как его мнения спрашивали люди, занимавшие гораздо более высокое положение, и охотно ему следовали. При этом Меченый ни во что не вмешивался, ни в каких интригах не участвовал и казалось, вообще был лишен честолюбия, хотя Амато подозревал, что это было только видимостью. Однако же он никого не трогал, и надо было быть совершенно дурным мальчишкой, как Дамиани, чтобы лезть на рожон и задирать его.

При дворе о нем ходило множество самых разных слухов: шептались, в юности он был бретером и зарабатывал себе на жизнь, провоцируя ссоры и вызывая на дуэль людей, неугодных его нанимателям – распространенный в Южных Землях вид заказного убийства; что не чурался он также и грабежей на больших дорогах; и что его дружба с королем держалась на том, что он порой избавлял его величество от докучавших ему людей без огласки; что жена его, категорически не одобрявшая его связи с альдой Монтеро и просившая у Примасерата дозволения на развод (разводы в Бреле были делом куда более редким, чем в Рамале и Лигории, но все же случались), погибла уж слишком своевременно. И глядя в серо-зеленые волчьи глаза командора, из которых на беднягу Дамиани смотрела сама смерть, Амато постепенно проникался уверенностью, что напрасно он почитал эти перешептывания досужими выдумками.

Между тем Дамиани был уже покрыт кровью с ног до головы и едва держался на ногах Далия, до сего момента словно пребывавшая в оцепенении, как и сам Амато, вдруг повернулась к нему и схватила за руку.

– Идите за стражей, – шепотом приказала ему она. – Быстрее!

Амато поколебался, оценивая целесообразность этого поступка, но она смотрела на него своими горящими умопомрачительными глазами, и он решил, что есть смысл попробовать. Почти бегом он направился ко дворцу.

Гвардейцы находились в главном корпусе. Лейтенант Шевель, выслушав Амато, задумчиво почесал затылок.

– Вираускас, Касьянас, со мной! Командору, видать, снова вожжа под хвост попала…Каррерас, давай за хирургом и носилками.

Они не спеша направились к часовне Марсалы.

– Вы можете идти побыстрее? – воскликнул Амато, теряя терпение.

– Дык это, альд-то ваш все равно уже не жилец, куда торопиться-то? – невозмутимо ответил лейтенант.

Когда они подошли к пятачку, где происходил поединок, взглядам удивленных гвардейцев открылась необыкновенная картина: Далия, стоя на коленях перед раненым, перевязывала его белыми тряпками, подозрительно похожими на остатки нижней юбки. Дамиани лежал без сознания на расстеленном камзоле, его полностью пропитанная кровью рубашка валялась на траве рядом. Меченый стоял чуть поодаль и безучастно наблюдал за происходящим. Через несколько минут подоспел хирург и гвардейцы с носилками. Альда уложили на носилки и понесли во дворец.

Далия молча смерила командора взглядом, вздохнула, сокрушенно покачала головой и, по-прежнему не произнося ни слова, последовала за носилками. Они дошли до комнаты, которую занимал хирург и остались стоять у дверей, ожидая его заключения.

– Теперь вы, наконец, расскажете, что произошло? – спросил Амато в третий раз. – Я сначала предположил, что Дамиани потерял сознание и Рохас был вынужден прекратить эту бойню, поскольку дуэлью ее уже трудно было назвать, но судя по вашему загадочному виду, я ошибся.

Девушка встряхнула головой, словно отгоняя неприятные мысли.

– Не совсем. Когда Кловис отступил на пару шагов, я бросилась между ними и попросила командора остановиться.

Амато так изумился, что почти не обратил внимания на это резанувшее его «Кловис».

– Что вы сделали? О, боже, вы не понимаете, насколько это было опасно!

Она посмотрела на него с простодушным удивлением.

– Опасно? Почему? Я не писала про командора никаких стихов.

Амато закатил глаза. Действительно, что может знать девушка, которая из родительского дома попала в монастырь, а потом в дом тетке-затворнице, о том, что происходит с мужчинами, которые впадают в раж сражения…

– Кроме того, мне кажется, тан Рохас испытывает ко мне вполне добрые чувства.

– Вам это только кажется, – фыркнул Амато. – Меченый ни к кому не испытывает добрых чувств, кроме, пожалуй, короля и альды Монтеро.

– Как вы строги к командору, – засмеялась Далия. – Но, возможно, раз я похожа на альду Монтеро, он мог перенести на меня часть своих добрых чувств?

– Вряд ли. Принц тоже похож на короля, а Рохас его терпеть не может… И его друзей, – некстати вспомнил он.

В голове Амато мелькнула какая-то мысль и исчезла, прежде чем он успел ее ухватить.

– Неужели? – в голосе ее зазвучал неподдельный интерес. В ее голосе всегда звучал неподдельный интерес ко всему, что рассказывал Амато, начиная с ручной мыши, с которой он играл в детстве, и заканчивая разницей между ямбом и хореем. Для Амато, который не привык к такому вниманию, поначалу это было вещью приятной и волнительной. – Кстати, вы не знаете случайно, куда и зачем ездил тан Рохас? Его ведь не было в городе чуть ли не с января, как мне говорили.

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился хирург.

– С таном альдом все в относительном порядке. Раны неглубоки, ему нужно восстановиться после большой потери крови. Ему необходим покой, – добавил он, многозначительно глядя на них. Они поблагодарили его и сочли за благо удалиться.

– А командор Рохас, действительно, превосходный боец, – неожиданно сказала Далия, – а я думала, что слухи о его мастерстве сильно преувеличены.

– Почему вы так думали? – изумился Амато.

– Я видела, как он вчера утром фехтовал со своими гвардейцами, недалеко от часовни. Он пропустил два удара.

– Пропустил два удара? Рохас? – не поверил Амато. Девушка, однако, со всей уверенностью кивнула. – Он вернулся накануне ночью, может быть, ему не удалось отдохнуть и выспаться? Или просто был пьян с утра. Или… увидел вас и был сражен наповал вашей красотой.

Она взяла его под руку и промурлыкала:

– Я вам говорила, что вы необыкновенно проницательный и приятный молодой человек?

– Кажется, да, – засмеялся он, – но не так часто, как следовало бы.

5

Камеристка благородной девицы танны Далии Эртега Ирена Страволь, когда-то давно именуемая Вискайской Гиеной, а после заселения в Торен получившая от дворцовой прислуги прозвище Ирена-Чума, мирно спала. Ей снилось, что они с Пако-Ножом снова были вместе, и как в старые добрые времена, грабили незадачливых путников на дороге в Арлас. Вот очередной экипаж остановился перед брошенным поперек дороги бревном, Ирена подскочила к карете, дернула за дверцу и в ужасе отпрянула. Из глубины кареты на нее смотрело разгневанное лицо танны Далии. В ту же секунду с невиданной силой в лицо ей ударила подушка, потом еще и еще. «Сколько их там у нее?», подумала Ирена. В какой-то момент она открыла глаза и увидела хозяйку, которая в очередной раз заносила над головой подушку.

– Вставай, мерзавка! – словно разъяренная гусыня шипела хозяйка. Перед тем как на голову вновь успела опуститься подушка, Ирена успела заметить отсутствующий рукав золотого шелкового платья. Мгновенно оценив ситуацию, как крайне неблагоприятную для себя, она приняла решение о тактическом отступлении. Оправдательную речь следовало отложить до более подходящего момента. Она скатилась с кровати и опрометью бросилась к выходу. Ей удалось беспрепятственно выбраться из своей комнаты и пересечь салон, как в дюйме от ее головы просвистел нож, воткнувшись в дверной косяк. «Промазали!», буркнула она, на мгновенье остановившись, и в тот же миг, словно в опровержение этих слов в плечо ей больно ударил кувшин, а следом в голову прилетела подушка. Подхватив подушку, Ирена выскочила за дверь и бросилась бежать по коридорам спящего дворца в восточное крыло, где велись строительные работы. Пробравшись в тайную заброшенную каморку, она устроилась на кушетке, намереваясь по-человечески поспать, хоть и с риском быть разбуженной поутру пилами мастеровых. В этой самой каморке она накануне имела свидание с Аленом, помощником повара.

– Можно было никуда и не уходить, – проворчала Ирена, пытаясь устроиться поудобнее на узкой пыльной кушетке. От пережитого страха и беготни по коридорам сон испарился напрочь.

Это просто натуральное свинство, с обидой думала камеристка. Из-за оторванного рукава так обращаться с человеком. Конечно, рукав, точнее рукава (просто чудо, что второй тоже не оторвался) были действительно пришиты плохо, и не из-за неумелости Ирены, уж по этому-то делу она могла дать сто очков вперед любому портному, а совершенно сознательно, из лени и вредности, и танна Далия это знала. Однако посудите сами, мысленно обратилась Ирена к невидимым свидетелям господского произвола, получая королевскую ренту и доход от имения, не говоря уже о прочем, экономить на портнихе и заставлять служанку перешивать платья, это просто верх скупости. Впрочем, она знала, что все деньги хозяйка тратит на восстановление развалюхи, гордо именуемой особняк Эртега, и на драгоценности. Настоящие и дорогущие, хотя половина двора ходит в подделках, это же всем известно. Но танна гордячка, конечно, предпочтет питаться одной морковкой и ее уморить голодом и работой, но не притронется к поддельному жемчугу. Что ж за судьба моя такая несчастная, вздыхала Ирена, никак мне не избежать этого проклятого ремесла.

Ирена была дочерью портнихи и торговца сукном в Вискае, и все вело к тому, что сама она пойдет по родительским стопам, если бы она не взяла решительно судьбу в свои руки и не сбежала из дому в шестнадцать лет с заезжим сеурином. Они отправились в столицу, и какое-то время Ирена сама себе завидовала, так ее жизнь была прекрасна. Негодяй-сеурин бросил ее спустя полгода, однако Ирена, будучи хоть и не красавицей, но вполне себе привлекательной и интересной особой, как она каждый раз констатировала, глядя на себя в зеркало, без труда нашла ему замену – богатого торговца пряностями. Тот тоже задержался рядом ненадолго, но Ирена не унывала, твердо веря, что уж мужчин с туго набитыми кошельками на ее век хватит. Тем не менее, через несколько лет и десяток торговцев и сеуринов ей пришлось податься на вольные хлеба, поскольку каждый новый ее содержатель был беднее и скупее предыдущего, и обращался с нею все хуже. Она стала вылавливать в дорогих тавернах клиентов побогаче и пьянее, но не для того, чтобы спать с ними – она ведь была не шлюха какая-то. Просто подсыпала им в вино сонное снадобье и обчищала карманы. В одной из таверн она и встретила Пако – красивого и веселого грабителя с большой дороги. Уже вовсю шла Вторая Базасская война, и они с Пако и его бандой двинулись на северо-запад, где происходили военные действия, и здорово нагрели себе руки, обчищая покинутые мирных жителями дома и грабя самих этих жителей, пытавшихся удрать вместе со своим немудреным скарбом куда-нибудь подальше.

Тогда-то, в самом конце войны, она и встретила в первый раз танну Эртега. В то время, разумеется, та нимало не походила на знатную даму. Это была тощая девчонка лет пятнадцати в странного вида лохмотьях, прибившаяся к торговому обозу, что ехал из недавно освобожденного Арласа в соседний город. Охрану быстро расстреляли из засады, нескольких торговцев пришлось прирезать, потому как они возомнили себя воинами. Из остальных же вытряхнули золотишко и отпустили восвояси. Выуженную из-под телеги девчонку дружки Пако оставили, намереваясь малость поразвлечься. Та как-то изловчилась вырваться и подбежала к Ирене.

– Мне нужно сказать вам кое-что важное наедине, о, алмазная танна, – быстро зашептала девчонка, схватив ее за руку. – Вы не пожалеете, – добавила она, видимо, прочитав на лице Ирены сомнения в том, что маленькая оборванка может сообщить ей что-то ценное.

Ирена рассудила, что никакого вреда не будет, если она послушает оборванку, милостиво кивнула и отошла с ней в сторону, не обращая внимания на недовольное роптание членов банды. Девка все-таки была неглупа и признала в ней госпожу – хотя танной Ирену не называли даже во времена первого сеурина.

– Чего тебе? – бросила она.

– Меня зовут Аделайна Лучезарная, и я потомственная севардская колдунья и целительница, – доверительно сообщила ей оборванка и кивнула в сторону Пако, – Я могу помочь алмазной танне навсегда привязать к себе красавчика в красной жилетке. Чтобы дышал он одной тобой и душа его принадлежала лишь тебе до конца дней его, и никогда не взглянул бы на другую.

– Он и так принадлежит мне, – презрительно заявила Ирена.