Демоны брельского двора

– Конечно, прекрасная и благородная танна, но мужчины так непостоянны, а твой избранник так красив. Любая будет рада увести его у тебя. Кто знает, что будет через два, три года? Беспокойство уже гложет твою душу, я вижу это в твоих глазах. Всего десять денье и свобода, и я избавлю тебя от него навсегда.

Ирена оторопела от подобной наглости. Дрянная девчонка еще хочет, чтобы она ей заплатила?

– Разве не хочешь ты вечно быть владычицей его сердца? Разве не хочешь спать спокойно, будучи уверенной, что он никогда не посмотрит ни на одну из осаждающих его распутных девок?

Ирена была вынуждена признаться себе, что именно об этом она мечтала в последнее время, хотя, конечно, и не произнесла этого вслух. Она не слишком верила во все эти россказни про севардскую магию, но янтарные глаза голодранки прожигали насквозь, вызывая в памяти ведьм из старинных сказаний. В конце концов, она решила, что ничего не теряет, кроме нескольких жалких монет (на эти жалкие монеты можно было жить две недели, но Ирена в те времена денег не считала). К тому же она вдруг ощутила необыкновенный прилив благодушия и умиротворенности, приятным теплом разливавшиеся по телу, а голову словно заволокло туманом. В итоге она сунула севардке просимые деньги взамен на дурацкое заклинание, которое следовало читать в час всхода луны на перепутье дорог, и позволила ей скрыться в чаще леса.

Уже позднее, несколько лет спустя, когда Ирена поближе познакомилась с севардами, скупая у них краденное, она поняла, что более хитрого и изворотливого племени и представить себе нельзя.

Так вот, возвращаясь к тем дням: в тот же вечер они поругались с Пако, который раскричался, что она позорит его перед его людьми, и подбил ей глаз. Вскоре они вернулись в Морени, где Пако наделал карточных долгов в гораздо большем количестве, чем позволяли доходы от ночных прогулок по темным городским переулкам, а когда запахло жареным, продал ее в бордель. Ирена была уверена, что севардская голодранка накликала на нее беду своими чарами. С тех пор она неоднократно вспоминала ее, мечтая повстречаться с ней однажды на узкой дорожке.

Встреча произошла года три спустя, когда бордель Ирены закрыли подонки из «Ордена спасения души»[8 - Орден спасения души – религиозный орден, осуществлявший надзор над общественной нравственностью, а также борьбой с ересью и колдовством.], распихав веселых девиц по монастырям. В одном из них Ирена и встретила свою знакомую. Та сделала вид, что не узнала ее. Поначалу Ирена подумала, что оборванку наконец-то прихватили за облапошивание честных людей, однако оказалось, что та на самом деле племянница знатной дамы, стало быть, и сама благородная девица, и находится тут на воспитании и обучении. Как-то Ирене удалось подловить ее и уведомить, что, мол с тебя должок за то, что ты меня обманула, и если не хочешь однажды обнаружить в кишках нож, то будь любезна, сестра, подсоби мне с побегом и подкинь несколько монет на дорогу.

– Тебя обманула твоя собственная глупость, – не выказав ни малейшего признака раскаяния или хотя бы страха, надменно заявила бывшая оборванка, а ныне благородная, но по-прежнему наглая и жадная девица, после чего преспокойно повернулась к ней спиной и ушла. Хочешь, чтобы тебя уважали, не трепись, звучит одно из главных правил этого паскудного мира. Угрозу следовало привести в исполнение, однако, как это сделать Ирена не имела понятия, она вообще не задумывалась, что будет делать в случае неудачи, поскольку даже не допускала ее возможности.

Через несколько дней, когда они выходили с воскресной службы, ей удалось подобраться к севардке поближе и пырнуть ее в бок украденным на кухне ножом. Однако у девки словно глаза были на затылке: в последнюю секунду она обернулась, увидела ее и отпрянула в сторону, как испуганная лошадь. Нож едва задел ее. Поднялся страшный вой, Ирену схватили и бросили в каменный мешок, где она и провела два месяца на хлебе и воде, размышляя о природе везучести севардки (видно, без колдовства тут все-таки не обошлось), строя планы мести да утешая себя тем, что ей удалось хоть немного порезать гнусную оборванку. Правда, много позже выяснилось, что та приняла меры предосторожности и надела кирасу из буйволовой кожи. Отбыв наказание, переполненная жаждой мести Ирена обнаружила, что обидчицы и след простыл: она бежала с каким-то молодчиком из знатной семьи (вот откуда взялась кираса). Ей пришлось довольствоваться постными физиономиями настоятельниц и сестер, огорошенных тем, что в шкуре благочестивой овечки пряталась блудливая лисица. «Так вам и надо, – со злорадством думала Ирена, – пригрели змею…» Через три месяца она тоже сбежала.

После побега она устроилась в другой бордель, один из лучших городе, куда часто захаживали знатные господа, однако через полгода поссорилась с прима-шлюхой, и ее оттуда выгнали. Она вернулась к своему старому занятию, но дела шли из рук вон плохо. Она стала пить, и довольно много, что пагубным образом отразилось на ее и так уже не юном и свежем лице. Спуск на самое дно занял около года. Там она и сошлась с севардами. Она перепродавала купленное у них за гроши краденное барахло, да время от времени приводила к ним детей-бродяжек с улицы. По правде сказать, ей было немного не по себе при мысли о том, что юные души превратятся в безбожников и нечестивцев, что есть преступление против Всеведающего, в отличие от попрошайничества и воровства, к которым высшие силы должны были уже привыкнуть и относиться с пониманием. С другой стороны, мало ли что болтают святоши, кто там знает точно, что будет в следующей жизни, и вообще лучше держаться за эту жизнь, а не стремиться в следующую. Пусть уж маленькие голодранцы воруют и попрошайничают для севардов, те хотя бы их кормят и защищают.

В общем, торговля шла бойко, жизнь налаживалась, однако добросердечие чуть не сгубило ее. Однажды она обнаружила перед какой-то таверной маленького чумазого сопливого мальчишку и имела неосторожность попытаться унести его. На ее несчастье, тот оказался сыном сапожника, который вместе с друзьями находился в этой самой таверне. Через минуту Ирену нагнала толпа изрядно пьяных ремесленников. Если бы не проходивший мимо патруль городской стражи, ее бы в самом прямом смысле разорвали на части, однако отвлекшиеся на объяснения разгневанные горожане ослабили хватку, и ей удалось ускользнуть и нырнуть в какой-то переулок. Несколько клоков волос были выдраны чуть ли не с кожей, она лишилась пары зубов, но это было не самое печальное. У нее была сломана рука, по которой саданули дубинкой, и, возможно, ребра. Впрочем, она почти не ощущала боли, настолько ей было страшно. Прижимаясь к стенам, хромая и харкая кровью, она пыталась выбраться из западни, чувствуя, что кольцо вокруг нее сжимается: теперь помимо ремесленников, за ней охотились и стражники – она слышала их голоса. Наконец, они заметили ее. Ирена бросилась бежать, но с каждым мгновеньем силы все больше покидали ее, она слышала приближающийся топот и понимала, что конец близок.

В этот миг раздался крик «Поберегись!», защелкал кнут, рядом со скрипом замедлила ход изрядно потрепанная жизнью карета, изнутри открылась дверца, с козел на ходу спрыгнул парень, и схватив ее за шкирку, втолкнул внутрь. Карета, дребезжа и нещадно подпрыгивая на ухабах, уносилась прочь, Ирена лежа на полу, пыталась отдышаться. Когда красное марево немного рассеялось, она подняла голову, чтобы посмотреть на своего спасителя, и едва не поперхнулась кровью. С высоты сидения на нее смотрели немигающие змеиные глаза севардской оборванки.

– Думаю, теперь мы с тобой квиты, – она помолчала и добавила с улыбкой, от которой у Ирены все похолодело внутри, – сестра.

Вопреки надеждам Ирены севардка не выкинула ее из своей развалюхи за ближайшим поворотом, а привезла в старый особняк в Боабдиле и даже вызвала для нее врача. Ирена не сомневалась, что змея все же намерена ей отомстить каким-то изощренным способом, и никак не могла взять в толк, где подвох, потому решила, что ночью надо дать деру, однако уже через полчаса начала проваливаться в сон под раздраженное карканье какой-то старухи, раздававшееся из-за двери.

В последующие дни подвох также никак не проявил себя: Ирену продолжали кормить и лечить, а когда ей стало получше, севардка заявилась к ней собственной персоной и предложила место своей служанки. Со вздохом подавив острое желание гордо послать новоявленную благодетельницу куда подальше, Ирена согласилась, не подозревая, что поступает на службу к дьяволу.

6

Альда Монтеро-и-Бевиль стояла в парадном зале старинного фамильного особняка Льянсолей и рассматривала портрет танны Аньелы, той самой, которая двести лет назад вышла замуж за одного из спесивых Эртега. Эртега на правах одного из самых древних и славных родов Брелы были спесивы, горды, надменны и заносчивы всегда, однако два века назад, превратившись в один из столпов династии Базасов, они сделались совершенно невыносимыми. Танна Аньела поначалу жаловалась на новообретенных родственников в своем дневнике, что дескать, они смотрели на нее с таким презрением, словно она была кухаркой, а не благородной дамой, однако позже ей все-таки удалось сладить с ними.

Танна Аньела вошла в хроники, как женщина весьма выдающаяся. Хронист Элиас писал о ней «Танна Аньела Эртега была красива и очень популярна при дворе, однако же своим главным оружием она избрала не женское обольщение – в любой разговор она добавляла щепотку соли, и вскоре все к этому так привыкли, что любое другое общество казалось им пресным». В свое время танна Камилла долго ломала голову над тем, что конкретно имел в виду хронист под одной из этих странных неясных метафор, которые так любили писатели позапрошлого столетия. Она изо всех сил оттачивала искусство беседы, старательно добавляя в разговоры соли, не забывая и об обольщении, разумеется, и оба этих оружия обеспечивали ей неизменный успех. Однако, как стало понятно с недавних пор, то ли соль гнусной полукровки Эртеги была соленее, то ли дело было вообще не в соли, но Камилла медленно, но верно уступала свои позиции.

Тут она неожиданно заметила, что у дамы на портрете, похожей на нее как две капли воды, родством с которой она так гордилась, выражение лица было точь-в-точь как у проклятой Эртеги.

Танна Камилла, вконец расстроенная подобным ударом в спину со стороны почитаемой родственницы, вышла из зала. Яростно тряся колокольчиком, она вызвала слугу и приказала заложить карету. Пора было возвращаться во дворец – однако прежде следовало заехать на улицу Феррери за письмом.

Шум городских улиц со всех сторон облеплял карету, пытаясь проникнуть внутрь, но танна Камилла ничего не слышала. Мысли ее, как и всю последнюю неделю, занимала соперница. Она испытывала настоятельную потребность позлословить о ней, однако была лишена такой возможности и ужасно страдала.

Дело было не в том, что никто не желал злословить о ее врагине, нет, такого не могло произойти с брельскими придворными – как бы неплохо они к вам не относились, они всегда готовы перемыть вам кости, на этот счет можете быть спокойными – просто стоило разговору зайти об Эртеге в ее присутствии, как на лицах собеседников появлялись какие-то двусмысленные улыбки и отвратительное сочувственное выражение, вследствие чего, Камилла решила всячески избегать упоминания о ней, изредка отводя душу в разговорах с волочившемся за ней Дамиани, которого она всячески науськивала.

Едва она обрела утерянное душевное спокойствие и веселость, как ее настиг новый удар: Дамиани переметнулся во вражеский лагерь. Предательство поклонника и союзника оказалось тяжелой потерей, однако она справилась и с этим. Прежде всего следовало наказать изменника, что было самым простым, поскольку тот имел обыкновение нести всякую околесицу, причем околесицу для него весьма опасную. Как только Сид вернулся, она рассказала ему про насмешки Дамиани, дала почитать его вирши и заказала портному новое черное платье с оторочкой из оранского кружева. Мерзавец остался жив, чему она очень удивилась, но в целом не слишком огорчилась, поскольку имела характер вспыльчивый, но незлобливый.

Однако то, при каких обстоятельствах произошло возмездие, стало для нее очередным потрясением. Беспечно улыбаться под пристальными злорадными или сочувствующими взглядами было настоящей пыткой, однако она с двенадцати лет жила при дворе и умела держать себя в руках при любых обстоятельствах.

Альда решила, что самым разумным будет сделать вид, что ничего не произошло, и в общем-то так и было, хотя ее и подташнивало от ужаса при мысли, что Меченый может последовать за Дамиани. Следовало дождаться удобного случая и нанести удар наверняка. Главное было не поддаваться панике, наблюдая, как врагиня, словно вода, просачивается повсюду и заполняет все окружающее пространство. Самое поразительное, что Эртега вовсе не отличалась какой-то льстивостью, угодливостью или просто чрезмерной любезностью, как можно было ожидать от человека в ее положении. Казалось даже, что она вовсе и не стремится к успеху и признанию. Тем не менее, Камилла с бессильной яростью наблюдала, как каждый день сдается на ее милость очередная крепость. Последний бастион пал не далее, как вчера: это была принцесса Мелина. Танна Камилла возлагала на нее большие надежды, поскольку принцесса вовсе не обрадовалась появлению в своем ближайшем окружении особы столь сомнительного происхождения и воспитания. Все фрейлины принцессы являлись блестящими светскими девицами из лучших семей страны, а Эртега, как ни крути, была бастардом и наполовину простолюдинкой, к тому же совершенно незнакомой с дворцовыми порядками, и первое время ей приходилось туго, как докладывали Камилле служанки (она повсюду имела своих людей). На Эртегу насмешки и нападки свиты принцессы не производили ровно никакого действия, иногда даже казалось, что они ее забавляют, во всяком случае, ни гнева, ни огорчения она не проявляла, а иногда отвечала так, что девицы прикусывали языки. Однажды, впрочем, она предложила принцессе избавить ее от своего присутствия, поскольку, как она сказала, она видит, что ее высочеству ее общество не доставляет удовольствия. Мелина, которой такой поворот событий грозил объяснением с королем, сквозь зубы процедила, что танна Эртега ошибается, и ей нужно просто больше стараться, чтобы соответствовать своему высокому положению. То ли этот разговор оказал какое-то действие, то ли принцессу и ее фрейлин утомили потуги задеть новенькую и вывести ее из себя, однако вскоре они оставили ее в покое. Камиллу, тем не менее, утешала мысль, что при дворе все-таки остались люди, которые терпеть не могут ее новоявленную родственницу.

И вот вчера, когда танна Камилла зашла к принцессе передать приглашение королевы составить ей вечером компанию в театре, она стала свидетелем следующей сцены. Комната была завалена ворохом платьев, они ровным слоем покрывали пол, кресла, диваны камеристок и фрейлин, державших по три штуки в каждой руке. Мелина стояла посреди комнаты в одной рубашке, красная от злости и кричала на несчастную камеристку, лихорадочно рывшуюся в огромном шкафу.

– Сиреневое шелковое платье, в котором я была три недели назад на приеме у алва Лефрэ, говорю я тебе, бестолочь ты такая, не это сиреневое, и не это, другое шелковое! Вот это, да! Добрый день, танна Монтеро, – почти спокойно проговорила принцесса, сделав над собой усилие. – Я сегодня как-то не могу решить, что надеть на прогулку. – Она приложила к груди долго искомое сиреневое платье. – Как вам оно? Нет, мне кажется, сиреневый мне все-таки не к лицу. – Не дожидаясь ответа Камиллы, она повернулась к фрейлинам – Что скажете?

Бедные девицы вострепетали, поскольку бледно-сиреневый цвет очень холодного оттенка действительно нисколько не красил смуглую темноволосую и темноглазую принцессу, однако памятуя, что критику ее высочество не жалует, особенно в таком дурном настроении, проблеяли что-то одобрительное, робко предложив рассмотреть еще пару вариантов.

В этот момент Эртега, которая стояла у окна безо всяких платьев в руках, неожиданно заявила:

– Ваш цвет красный, ваше высочество, – тон ее был невозмутим и не слишком почтителен. Камилла увидела в зеркале лицо принцессы и обрадованно подумала, что выскочке конец, однако та продолжила, – Наденьте алое атласное платье, расшитое золотыми лилиями, в нем вы выглядите бесподобно.

– Это старье? – закатила глаза Мелина. – я вижу, вы совсем не разбираетесь в моде.

– Оно прекрасно, ваше высочество, – с прежней уверенностью продолжила Эртега. – В день моего представления ко двору, помню, когда вы проходили мимо, молодой альд Лозан сказал, что вы в этом платье умопомрачительны, и за такую красоту он готов выйти пешим против лигорийской конницы.

Несколько секунд стояла практически гробовая тишина, потом зардевшаяся словно пресловутое алое платье принцесса неуверенно протянула:

– Пожалуй, оно действительно недурно, и я его давно не надевала. Что ты стоишь, как вкопанная? Неси атласное алое платье! – рявкнула она на камеристку и, повернулась к Эртеге: – наверное, стоит ли надеть к нему рубиновое колье или это будет чересчур?

Камилла была вне себя от изумления: как могло оказаться, что принцессе нравился этот хлыщ Лозанн, а никто, кроме проклятой Эртеги, этого и не заметил?

Вспомнив о вчерашнем происшествии, танна Камилла немного приободрилась. Да, пусть еще один союзник утерян, однако сама ситуация открывает новые перспективы. Нет никаких сомнений, что севардская проходимка разыграет эту карту и станет посредницей между Лозанном и принцессой, и ей останется лишь открыть глаза королю. Главное, сделать это в нужный момент, после того как свершится грехопадение. Тогда Лозан, вероятнее всего, отправится в изгнание, а то и на плаху (жаль беднягу, но что поделать), проходимка как сообщница – в Пратт, где проведет ближайшие несколько лет, а принцесса – замуж за какого-нибудь старикашку – соседского короля.

При последней мысли Камилла скривилась. Во-первых, она напомнила ей о ее собственном, далеко не безопасном положении. Если правда выплывет наружу, то в Пратт отправится она сама, и даже Сид ее не спасет. С его величеством королем Эрнотоном шутки были плохи. Конечно, с ее стороны было разумнее держаться в стороне от этого дела, но беда заключалась в том, что никого не интересовало, что было бы разумнее для танныу Камиллы.

Вторым неприятным моментом было напоминание о ее собственном замужестве. В современной Бреле девушки могли не выходить замуж чуть ли не до двадцати пяти лет, и при этом не считаться старыми девами, но юной танне Льянсоль не довелось воспользоваться этой счастливой возможностью: она вышла замуж в семнадцать лет за тана Монтеро. Жених не отличался привлекательностью, принадлежал к семье откупщиков и был старше ее на тридцать три года, однако с лихвой компенсировал эти незначительные недостатки огромным состоянием. Это был классический союз дряхлеющей обедневшей аристократии в лице Камиллы и молодых денег в лице тана Бевиль, чей титул альда Монтеро, полученный за заслуги в Первую Базасскую войну, еще не успел обрести должного блеска. Кроме того, сын альда скончался от холеры, и тот испытывал потребность в новом наследнике. И хвала небесам, получив его, он оставил Камиллу в покое, позволив ей развлекаться в свое удовольствие, насколько это было возможно в провинциальной Мерло – после Второй Базасской войны Монтеро был назначен наместником этой провинции.

Два года назад муж сменил пост наместника ради места королевского советника, и супруги переехали в столицу. Вскоре советник подал в отставку, поселившись с сыном в предместье, а Камилла осталась при дворе, периодически навещая их. В последний ее визит на прошлой неделе она была неприятно удивлена, обнаружив за обеденным столом в качестве хозяйки бывшую экономку, ужасно толстую и вульгарную особу. Перед уходом Камилла светским тоном предложила найти ему достойную его сана компанию, например, сказала она, вдова Тапине прекрасная обходительная женщина, которая будет рада скрасить его одиночество и станет прекрасной воспитательницей их сыну.

Супруг в ответ на ее невинное замечание побагровел и завопил дурным голосом, чтобы она перестала уже, наконец, лезть в его дела, и занялась своими; что в ее возрасте пора уже начать немного думать головой, а не иным местом, как она привыкла; что она связалась с весьма опасными людьми, которые в конце концов свернут ей шею, словно курице, каковой она и является, если только раньше Меченый не спустит ее с лестницы, как свою несчастную жену; что он вычеркнет ее из завещания, и при его жизни она тоже больше не получит ни денье, так что пусть попробует прожить на ренту фрейлины, и идет в задницу вместе со своей костлявой подружкой вдовой Тапине, которой место в супе, а не в его постели.

Камилла с пылающими щеками поднялась из-за стола и направилась к двери.

– Вам следует расширить дверные проемы, – как бы невзначай обронила она, метнув презрительный взгляд на экономку, и с достоинством удалилась.

Из всего сказанного взбеленившимся мужем ее больше всего задело сравнение вдовы Тапине (которая была примерно того же роста и веса, что и она сама, только, разумеется, не могла похвастаться столь дивными формами) с суповым набором, однако по прошествии времени она всерьез обеспокоилась. Тан Монтеро приятельствовал с Сиверрой, начальником тайной полиции, наводнившем Морени своими шпионами, и тот вполне мог шепнуть ему что-то по дружбе. Что именно ему известно? Она терзалась этим вопросом на протяжении нескольких дней подряд, и в конце концов пришла к выводу, что ничего, и он нес эту чушь, чтобы ее позлить, либо просто уже успел налакаться до обеда.

…Ведь не убивал же Сид свою жену, хотя даже будь это и так, танна Камилла не смогла бы его за это осудить. Танна Рохас была в высшей степени несносной женщиной. Она не разделяла общепринятого в аристократических кругах взгляда на брак, как на союз ради рождения наследников и укрепления собственного благополучия и положения в обществе, и словно обычная лавочница досаждала мужу своей любовью и ревностью, нимало не смущаясь отсутствием какого-либо повода – до Камиллы никаких любовниц у Меченого не было (по крайней мере, при дворе). Она вспомнила их первую встречу – он выглядел совершенно потрясенным, словно с небес ему спустился ангел, а от его взгляда могла бы раскалиться и треснуть даже каменная статуя, не то, что Камилла, истомившаяся в провинции и готовая вспыхнуть от любой искры. Через несколько дней она полыхала вовсю – в охотничьем домике, в павильонах, беседках, в тайных комнатах дворца, специально для этого и спроектированных, и даже в спальне королевы.

После этого жена его стала совершенно невыносимой: она грозила разводом, однако не переставала следить за ними и устраивать безобразные сцены. Камилла даже подумывала о том, чтобы ее отравить, однако все же решила, что игра не стоит свеч. Сид обещал, что жена больше не будет ей досаждать. Конечно, втайне она мечтала выйти замуж за него, и даже их неравенство со временем перестало ее волновать, однако оставался еще и муж Камиллы, и можно было даже не надеяться, что он войдет в положение и покинет этот мир в качестве жеста доброй воли. По правде сказать, танна Камилла рассматривала возможность отравить и его, однако это было, во-первых, чересчур опасно, во-вторых, недостойно имени ее предков, и в конце концов, ей было его жаль, не чужой все же человек. Подсчитав количество своих врагов и просто мешавших ей людей, которым спасло жизнь ее благородство и добросердечие, танна Камилла ощутила законную гордость за себя.

К счастью, танна Сорина очень удачно запуталась в платье и свалилась с лестницы, и они с Сидом зажили спокойно – до недавнего времени.

Его носило неизвестно где больше двух месяцев, и по возвращении он даже не счел нужным толком ничего ей объяснить, отделавшись туманными общими фразами о тайном и страшно важном поручении короля. Камилла кипела, как оставленная нерадивой хозяйкой кастрюля с супом, однако помня о тщетности прошлых попыток устрашить негодяя немилостью или воззвать к его совести (ввиду ее полного отсутствия), она предпочла излить свою ярость иным способом: наябедничала Сиду на изменника Дамиани, после чего обрушилась на проходимку Эртега:

– Подумать только, поначалу я, как и все при дворе, считала ее простушкой, – она разразилась длинной обвинительной речью, в которой были тщательно перечислены все военные преступления захватчицы и узурпаторши. Охваченная негодованием, она уже практически забыла о присутствии любовника: – А в последнее время она словно нарочно пытается лишить меня всех моих…друзей, – она немного запнулась, ведь не упоминать же в присутствии Сида про поклонников. Впрочем, к ее друзьям все вышесказанное относилось в равной мере. Вспомнив об этом, она совершенно вышла из себя: – Предатели проклятые! А ведь они наперебой уверяли меня, что я красивее ее!

– А что еще они могли тебе сказать? – пожал плечами Меченый.

Это было последней каплей. Она взвилась, как от удара кнутом.