Озирис

– Только успел проскочить Кировский мост, и его развели. Я ещё в «Неве» маленько посидел – положение обязывает. Всеволод здесь?

– Уехал, к сожалению. Старший сын позвонил и сказал, что труба потекла в туалете.

– У нас вечно не одно, так другое. – Филипп достал «Оскар» и угостил Андрея. – Жаль, у меня к нему тоже был разговор…

Филипп почему-то прикуривал от спички, а потом долго тряс ею в воздухе. Андрей убрал деньги в сейф, встроенный в стену кабинета. Там, на одной тахте и двух раскладушках, спали уставшие гости.

– Я не сказал, что ты придёшь, – признался Андрей. – Как-то к слову не пришлось. Ничего, ты через меня передай.

Он пригляделся к Филиппу и увидел, что тот почти спит. На белках глаз у него лопнули мелкие сосуды, да и морщин заметно прибавилось. Устаёт мужик, хоть и не признаётся в этом. Сейчас они с Севычем тренируют за городом парней, натаскивая их до уровня коммандос – «на всякие разные случаи».

Кто эти люди, откуда взялись – Андрей не спрашивал, полагаясь на «чуйку» и опыт Грачёва и на добрую волю Обера. Отбор в эти группы строгий, запись подпольная. Уже при поступлении нужно иметь первый разряд по соответствующим видам спорта, а ещё лучше – звание мастера.

В ряды учеников Готтхильфа влилось несколько питомцев самого Андрея из числа каратистов. Похоже, волк-одиночка всё же решил обзавестись собственными «штыками», которые не подчинялись бы больше никому – разве что Грачёву. И потому тренировки проводились за городом, в условиях строжайшей конспирации.

Круг посвящённых был предельно узок. Каждый знал не более пятерых своих однокашников, и потому даже при неблагоприятном раскладе многих выдать не мог. Да не очень-то хотелось им идти против Обера – это была верная смерть. Андрей, когда выдавалась свободная минутка, накачивал «студентов» тем, что знал и умел сам. Разумеется, работал он даром – ради Филиппа и Всеволода, своих недавних спасителей.

Филипп задремал. Он сидел, уставившись невидящими глазами в стол, и сигарета давно погасла между пальцами.

– Филь! – Андрей тронул его кожаное гладкое плечо. Под курткой скрипнул ремень портупеи. – Я спросить у тебя хотел. Если ты, конечно, в курсе…

– Насчёт чего?

Готтхильф очнулся и смущённо заморгал рыжими ресницами. Потом сунул сигарету в рот, безуспешно попытался раздуть её; и снова чиркнул спичкой.

– Можно ли вызвать сердечный приступ у человека, не страдающего подобными заболеваниями?

– Вызвал кто-нибудь? – заинтересовался Филипп.

Он не мог долго говорить только о юбилее и подарках. Его натура требовала действия и головоломных задач. Андрей тоже буквально рвался в бой. Он дёрнул за ворот рубашки, и одна пуговица отскочила в угол.

– Петренко говорит, что в «Европейской» одного итальянца нашли мёртвым. Вскрытие показало свежий обширный инфаркт. А родители покойного почему-то не верят в естественную смерть и утверждают, будто сын на сердце никогда не жаловался.

– А есть другие доказательства, что он не болел? Родители могли и не знать. – Филипп застучал пальцами по столу – он думал.

Андрей провёл ладонью по щеке и удивился – щетина уже здорово отросла. Очень хотелось воды со льдом, но лень было вставать с табуретки.

– Подполковник сказал, что год назад в Москве был в точности такой же случай. Южный кореец умер от инфаркта, и его семья тоже уверяет, что дело нечисто.

– Грешки, что ли, за родичем знают? – Филипп подавил зевок и встряхнулся. – Чёрт, устал сегодня… То есть уже вчера.

– Я практически ничего не знаю, – разочарованно сказал Андрей. – Похоже, что почерк один. Но между собой эти фирмачи вряд ли были знакомы. Марио Санторио приехал в Питер, чтобы купить цех на бывшем военном заводе. Бывал ли он в Москве, с какими целями – неизвестно. Ким Ён Юн привёз товар из серии лёгкой промышленности – майки-джинсы-косметика. Через полмесяца собирался возвращаться в Сеул. Петренко хочет справиться через Интерпол, не были ли эти двое преступниками, и не достала ли их тут собственная мафия. Мало ли что… Сейчас в Россию кто только не приезжает, потому что компьютерную характеристику у нас не спрашивают. Душа нараспашку – пожалуйте, гости дорогие!

– Это точно, – согласился Обер.

Он вытянул вперёд длинные ноги, и его лакированные сапоги заблестели.

– Так, сразу, сказать трудно. Надо знать состояние здоровья и психики этих господ. Не баловались ли наркотой, с кем здесь имели дело. И только по совокупности можно строить какой-то график…

– Но, в принципе, такое возможно? – нетерпеливо перебил Андрей.

Новое дело затягивало его, будто в омут. Он снял под столом английские туфли, которые слегка жали, и стал гонять их ногами туда-сюда. Летучие мыши снова мелькнули у кухонной двери и пропали в полутьме коридора.

– Да, пожалуй, можно. – Готтхильф ещё немного подумал. – Например, инъекцией сулемы.

Андрей так и замер:

– Сулемы?!

– Да. Если попадает в желудок, поражает почки. Через кровь цепляет сердце.

Озирский снова схватился за сигареты: даже сломал одну и просыпал табак. Во дворе стало тихо, и ночное тягучее безмолвие повисло над городом. Уже давно наступило второе августа, воскресенье. Надо бы накормить гостя, поднести ему чарку. А Андрей, как идиот, опять завёл свою шарманку – как можно убить, а как нельзя. Похоже, с возрастом даже Блад становится «синим чулком» – тут уж ничего не попишешь. Неужели он больше ни о чём не может поговорить со своим другом и спасителем?

– Значит, и у того, и у другого должны быть следы от уколов?

Нет, так не годится. Надо хотя бы на выходные выбрасывать эту муть из головы. Вот Сашок молодец, умеет растворяться в женщине; и ничего ему в этот момент не надо.

– Обязательно должны. – Готтхильф раздавил окурок в хрустальной пепельнице. – Вот на это, в первую очередь, и надо обратить внимание. По крайней мере, у итальянца. Корейца-то нужно было осматривать год назад – сейчас уже поздно. Хотя, если тело не кремировали, можно провести эксгумацию. Исследование покажет наличие в тканях тела хлорида двухвалентной ртути, то есть сулемы. Мне кажется, что это – наиболее правдоподобное предположение.

– Филя, ты – гений! – Андрей изо всех сил ударил гостя по спине. – Это супер-идея! Мы только на одну эту догадку угробили бы месяц, а то больше…

– Я, конечно, не юрист, – заметил Готтхильф. – Но вижу, что здесь слишком уж много общего.

– Это называется серия, – констатировал Андрей. – Дальше поработаем мы сами. Надо бы и прокуратуру поставить в известность. Нужен был вектор расследования, и ты его дал. Но именно про этих господ, в частности, про Санторио ничего не знаешь?

– Я – ничего. – Филипп погремел спичками в коробке.

Озирский принялся убирать со стола тарелки, составляя их стопками в навесной шкаф. Оставшиеся после посуды лужицы он рассеянно вытер тряпкой. Летучие мыши бесшумно носились по коридору, и Андрей запоздало удивился. Странно, что батя их не заметил. Он ведь нервный, должен был испугаться.

Андрей вспомнил его мокрые, пьяные глаза, дрожащие руки, заискивающую улыбку – особенно когда просил водки. Вот и докатился сынок преуспевающего адвоката Фрейденберга до точки. Действительно, к чему тогда все труды и надежды?…

– Они надеются, что насчёт сулемы никому и в голову не придёт, – вслух подумал Андрей, торопливо полируя полотенцем ножи и вилки.

Филипп сначала смотрел в окно, потом резко отвернулся. Напротив, через двор, целовалась у подоконника пьяная парочка – вроде Сашки с Клавкой.

– Разумеется, – кивнул Обер. – Думаю, что и анализ делать не станут. А что, теперь модно дома летучих мышей держать?

– Да, есть такое поветрие. Говорят, что насекомыми питаются, – объяснил Озирский. – Надо отцу моему сказать, что мышки-то настоящие. Вот смеху будет!

– Между прочим, разумно, если воображения нет. А уж больно они страшные. – Филипп только сейчас окончательно проснулся, и его пронзительные глаза блеснули в тёмных впадинах. – Слушай, Андрей, я на день рождения пришёл или на консультацию к судмедэкспертам? Угощай гостя. А то я в ресторане почти ничего и не съел…

Филипп выхватил из подмышечный кобуры свой верный «браунинг» и в шутку направил его на Андрея. Разумеется, оружие стояло на предохранителе. Хозяин шутку оценил, округлил глаза и упал на одно колено. Рубашка распахнулась на его груди, открыв косо висящий крестик.

– Уно моменто! Коньяк в комнате, сам понимаешь. Надо разведать, не нарушу ли я чьих-нибудь сладких утех.

– Минца, что ли? – усмехнулся Готтхильф, придвигая к себе запотевшую в холодильнике салатницу.

– Я быстро, подожди.