Или это одно и то же?
Ведь это всё та же ночь, и это всё те же костры.
И историю придумали лишь затем, чтобы научить нас ненавидеть своих врагов?
Что же мне делать с моей ношей? Она так сексуальна.
Впрочем, она уже слезла с моих плеч и теперь идёт рядом со мной, украдкой потирая ягодицы. Мы давно уже прошли мимо моего подъезда и, если я захочу вернуться до завтрака, мне придётся долго идти обратной дорогой.
Но её это нисколько не заботит. Она весело болтает, а у меня слезятся глаза от дыма, но она уверяет меня, что это аллергия на тополиный пух, потому что никаких костров не было. Я всё придумал, и ей было очень смешно.
"Но ведь никакого пуха нет",– возражаю я.
"Конечно",– говорит она и снова смеётся.– "Это потому что сейчас ночь".
У меня нет денег отправить её домой на такси, и я боюсь спросить её, где она живёт.
Как странно, я едва увидел её, а уже боюсь её потерять.
Хотя знаю, что она всё равно уйдёт – они все уходят, как только выясняется, что карманы у меня набиты фантиками, а не деньгами.
Но если нет вокзала, и нет вокзальной кассы, то некому сказать мне, что это не деньги, и меня обманули. Кроме этих глупых женщин.
И я могу жить надеждой.
Да и поезда давно заржавели и продолжают ржаветь.
И всё же, мозги тех облысевших сурков, что спят в своих глиняных склепах, отправив с вечера самолёты, чтобы убить побольше детей в стране, которую они видели по телевизору,– ведь они не могут уснуть без телевизора,– заржавели ещё больше.
Но может ли это быть утешением?
Моя нация истекла кровью, а Европа всё ещё кровоточит.
Кто растопит жир их мозгов, которые были созданы чтобы мыслить? Кто разбудит их этой ночью, чтобы они вспомнили, что когда-то родились людьми!
Или вчерашней ночью. Или завтрашней ночью. Ведь это всё та же ночь.
И расстрелянные теперь города – это новые Герника и Ковентри.
Но этой девушке, что, весело болтая, идёт рядом со мной, всё это безразлично.
И наверное, я должен стараться стать похожим на неё, как она старается быть похожей на моё прошлое, которого не было, стать похожим на отсутствие себя самого!
Но она – моя принцесса, и за неё я умру. Если бы только она захотела меня убить… Но она весело смеётся и вспоминает общих знакомых.
И я думаю, зачем я так долго нёс её на своей спине, когда это так приятно идти с ней рядом.
Я больше не смотрю под ноги, ведь фантики – это всего лишь фантики.
А завтра она научит меня делать из них деньги.
3
Она ушла.
Она сказала, что я навожу на неё тоску, и ей со мной скучно, и что я пугаю её, а до этого весело смеялась. Но вдруг умолкла и сказала: "Спасибо, что проводил".
И я остался у подъезда.
Нужно было сделать это самому, но они всегда опережают меня. Я расслабился и вновь поверил в чудо, хотя столько раз уже обещал себе ни во что больше не верить.
И в первую очередь женщинам.
И вот я иду, и ничто не клонит меня к земле, и плечи мои свободны.
Я присаживаюсь на скамейку, но тут же встаю, чтобы проверить задний карман джинсов – нет ли там денег, ведь на фантики пиво мне не продадут. И тогда замечаю, что на скамейке кто-то сидит.
– Здравствуйте,– говорю я.
Сидящий на скамейке человек молча кивает мне.
Я продолжаю поиски. Денег нет.
Но зато ещё есть сигареты. Я могу, наконец, закурить, ведь эта девушка, которой так не нравилось, когда я курил, ушла и, наверное, больше не вернётся.
Сейчас она ляжет в свою постель, а за стеной её комнаты будут спать её родители, и больше она не вспомнит обо мне.
Как это столько уже раз было, и я столько уже раз обещал себе не начинать всё сначала…
– Напрасно,– говорит человек, сидящий рядом со мной на скамейке.
– Что?– вздрогнув, говорю я.
– Она ещё не весь мир,– говорит он.
– Это я знаю,– отвечаю ему я.– Но от этого не веселее. Остальной мир ещё хуже.
– Это зависит от того, что вы от него ожидаете.
– Скоро начнёт светать. И будет рассвет.
– Да. Летом ночи недолги.
– Слишком поздно, чтобы начинать дискуссию. Давайте лучше покурим.
– Спасибо, я не курю.
Я смотрю на него с неприязнью.