Персефона

– Вот у меня был голос. Ведь я когда-то пела. Вы, наверное, и не знаете об этом.

– Нет. Я вообще вас не знаю.

– И это чудесно, правда? Мы не знаем друг друга, и мы в тёмной комнате, а за окнами гроза. Хотя что я. Болтаю, не знаю что. Вы, наверное, смеётесь в душе надо мной.

– Разве это смешно? Хотя в смехе нет ничего дурного, если в этом смехе нет злости.

– Я тоже всегда открываю окно в грозу.

– Гроза уже кончилась.

– Да, кажется, кончилась. Так хорошо дышать. После грозы всегда так хорошо дышать. Легко.

– Да. Так, наверное, дышится после войны.

– Земля будто заново на свет родилась. Наверное, так же дышится после смерти.

– Что мы знаем о смерти! И сколько мы о ней говорим… Чем меньше мы понимаем предмет, тем больше о нём говорим.

– Например, о Боге…

– Вы не верите в Бога?

– Не верить в Бога перестало быть модным. Но мне кажется, Он мог бы устроить наш мир и получше.

– Всё существует таким только потому что не может быть другим.

– Разве для Бога может быть что-то невозможно?

– Детям тоже кажется, что взрослые всесильны.

– Какие у вас мрачные обои. Почему вы остановились в этой комнате?

– Я всегда останавливаюсь здесь. Отсюда видно вершину.

– Вы поднимались на неё?

– Поднимался… Один раз. Это было зимой. Я знаю, надо мной смеются за глаза, но если кто-то сам не может найти ответа на какой-нибудь свой вопрос, его отсылают ко мне. Почему так, интересно? Вас тоже ко мне кто-нибудь направил?

– Нет. Просто я заметила, что вы никогда не спускаетесь вниз по вечерам. Значит вам тоже скучно там, внизу.

– Наверное, всё это потому, что люди так запутались в своих вопросах, что спрашивать себя о чём-то само по себе стало у них смешным.

– Это плохо?

– Не знаю. Без чувства юмора человечество давно бы уже сошло с ума.

– А разве оно не безумно? Почитайте, сколько сейчас пишут об экологии.

– Раз пишут, значит не совсем безумно. Впрочем, больной всегда любит поговорить о своей болезни. Наверное, мир всё-таки безумен. Вот вы говорили о Боге, а ведь безумие – едва ли не единственная болезнь, при которой невозможно самолечение. Кто же тогда вылечит наш мир?

– А если мы будем лечить друг друга?

– Заражать друг друга своими болезнями, вы хотите сказать?

– Может быть, вы правы. А отсюда, действительно, прекрасный вид.

– Я люблю его.

– А меня вы любите?

– Вы красивая. Вас легко любить.

– Вы так думаете. Но всё равно спасибо. Завтра утром я уезжаю. Я пришла к вам попрощаться. Почему-то мне показалось, что это нужно сделать…

– Прощайте.

– Прощайте. Может быть, мы ещё встретимся когда-нибудь. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Может быть и встретимся.

Ушла. И дверь так легонько затворила. Странная женщина. Что ей было нужно от меня? Может быть, зря я её отпустил? Обои, и впрямь, мрачноваты. Плевать. Не в обоях же дело. У этого дурака, действительно, нет голоса. Впрочем, зачем он нужен, этот голос, разве нельзя петь и без него? Играть чужую роль – вот единственное, что глупо. Глупо. И мне не вспомнить твоего лица, и ночные улицы под фонарями как мёртвые аквариумы… Кончил, наконец-то, петь. Представляю, как сейчас раскланивается. Идёт. Поднимается по лестнице.

– К тебе можно?

Кажется, он изрядно выпил.

– Ты же видишь, дверь не заперта.

– Я присяду на кровать, если не возражаешь, а то меня что-то покачивает. Я хотел спросить тебя… Лизочка сейчас стала вспоминать, как тот разбился, ну этот, математик. А я как на грех не знаю его имя. Ты случайно не знаешь?

– Нет, не знаю. Я же не был с ним даже знаком.

– Вот забавный случай. Какое у тебя огромное окно. Я заметил, в этом дурацком отеле все окна разной величины. А ведь я понял, в чём неувязка!

– Какая неувязка?

– Ты сегодня рассказывал, ну свою историю, я думал над ней на обратном пути, ты, наверное, заметил, что я не разговаривал?

– Заметил.

– Вот! А я думал. И я понял, в чём неувязка. Смотри. Если бы ты увидел нечто, назовём это, скажем, истиной. Ты говорил о какой-то фигуре, но ведь названия ничего не стоят, ты сам понимаешь…

"А он не такой уж и дурак!"

…так вот, ты увидел нечто, что лежит за пределами нашей жизни и её понимания нами, но тогда, чтобы понять это нечто, ты должен был измениться полностью, перестать быть собой, понимаешь? То есть тот, кто это увидел, уже не был тобой. Так. Дальше. Когда ты пришёл в себя, ты снова стал собой, то есть произошла деградация без каких-либо других изменений в тебе самом, но такой процесс невозможен!

– Разве деградация невозможна?