В лесу было топко, загажено, и одолевали комары.
И только река была по-настоящему красива. И парк.
Исследование домашней библиотеки заняло у меня несколько минут. Частью она состояла из того, “на что подписывали на работе” (с партийным блокнотом в нагрузку), частью из книг, которые “теперь, говорят, все читают”.
– Почему бы вам не избавиться от этого хлама и не купить хорошие книги?
– А где? Как? Какие?
Она рассказала мне о том, как мечтала когда-то о сцене, а стала инженером по электротехнике. Зачем, спрашивается?
– Чтобы убить жизнь, – пошутил я. Но я и сам не знал, зачем я целых пять лет сдавал какие-то экзамены, спал за приборами, потел, скучал, решал задачки, зачем?
Она сказала, что раньше брала книги в городской библиотеке.
Разговаривая, мы иногда вдруг умолкали и смотрели друг на друга или просто сидели рядышком и молчали. И я держал её руку в своей. Она отводила глаза. Словно стряхнув с себя оцепенение, вставала с места, прохаживалась по комнате или уходила и включала где-нибудь воду. Или произносила фразу, на которую не надо было отвечать.
Я целыми днями бездельничал. Было приятно просто лежать и ничего не делать. Думать о ней.
Я пытался было писать стихи, но получалось скверно. Бросил. "Something Holds Me In The Ties", – хотелось мне петь. Хотелось слушать музыку, но не было хороших кассет. Я перестал рано вставать. Научился рано ложиться. В два часа по полуночи я гасил торшер, подтягивал покрывало к плечам, целовал подушку и засыпал.
По ночам дядя просыпался и, кряхтя, шёл на кухню, тяжело ступая на половицы, от чего они немилосердно скрипели. Он звенел посудой, хлопал дверцей холодильника – перекусывал. Поначалу я каждый раз просыпался, потом привык.
Так продолжалось до того самого дня, когда мы вышли с Элиссой к реке и увидели закат.
Run With Me
Мы вышли к реке и увидели красное солнце и необъятное небо. Лениво проплывали баржи, оставляя за собой тяжёлые складки червонного зеркала.
Становилось прохладно.
– Пора возвращаться, – сказала Элисса.
– Не хочется, – сказал я.
– Не хочется, – тихо повторила она.
И мы постояли ещё, а потом она сказала: "Но что будет, если остаться здесь? Жечь костры, пересчитывать звезды? Варить уху? Жить в палатке?"
– Всё это одна бутафория, – сказал я.
– Тогда что? – спросила она. – Всё равно придётся возвращаться.
– Вовсе не обязательно оставаться на одном месте.
Я сказал: "Не нужно оставаться на одном месте. Это огромный мир, и можно идти всё дальше и дальше, и открывать всё новые страны. Это огромный, прекрасный, светлый, неисчерпаемый мир".
– И в нём можно жить? – спросила она.
– Я живу в нём, – сказал я. – А это всего лишь вход, и даже не парадный, а скорее, чёрный. Можно всю жизнь просидеть у дверей, называя это романтикой или чем угодно, да так и не войти. Как в притче у Кафки.
– И кто же страж этих дверей? – спросила Элисса.
– Ночь, – сказал я. – Нужно миновать её, не задев. Нужно уметь пройти её насквозь и не окраситься в чёрное, пронзить её подобно молнии.
– Пойдём, – сказала Элисса.
– Нет! – воскликнул я. – Останемся ещё хоть ненадолго.
– Поздно уже, – возразила она.
И мы вернулись. Дядя пребывал в самом мрачном настроении. Наверное, какие-нибудь неприятности. У этих людей вечно какие-нибудь неприятности; я решил не обращать на него внимания. Но Элисса, кажется, расстроилась. Она такая чуткая.
Они закрылись в спальне и о чём-то говорили там, – я не слышал, о чём, но вряд ли о чём-то приятном. Я лежал и читал ирландские сказки. А потом постучался и спросил, не составит ли мне кто-нибудь компанию и не попьёт ли со мной чаю. Голос дяди ответил, что нет. Мне показалось, что ответ прозвучал несколько раздражённо. Что мне оставалось делать? Я отправился пить чай один. И в этот вечер больше не видел Элиссы.
А на следующий день к пяти часам я отправился встречать её у проходной, где совершенно неожиданно столкнулся со своим дядей. Не знаю, что ему там было нужно, но встреча наша не вызвала у него особой радости. Когда Элисса вышла из стеклянных дверей, она сначала увидела меня, а уж потом за моей спиной разглядела своего мужа. Как она смутилась, бедняжка! Она в растерянности смотрела то на меня, то на него, а потом бросилась бежать. Бежать! И мы как два идиота пустились вдогонку. Со стороны это, должно быть, выглядело весьма эффектно.
Она влетела в автобус, и автобус уехал, а мы остались переводить дыхание на пустой остановке. И тогда дядя повернулся ко мне и сказал: "Ты, кажется, в лес собирался, за грибами там, ещё куда?"
– Собирался, – сказал я.
– Вот что, родной, – произнёс дядя. – Обещают плохою погоду…
– Ну и что? – не понял я.
– Ты что, ничего не понимаешь? – разозлился он. – Не видишь, какая ерунда творится?
– Где? – спросил я.
– В общем так, уезжай, пожалуй, сегодня. Не в обиде, нет?
– Но почему?
– Так. Так просто, – сказал он, похлопывая меня по руке. – Значит, сегодня. Договорились?
– Раз меня выпроваживают, то я, конечно, не стану навязывать своё присутствие…
– Ну вот и славно, – сказал дядя. – Только ты не обижайся. Мне ведь самому это неприятно. Ты же видишь, какая хренота выходит.
Итак, я должен был уезжать. Мне было так тошно, что жить не хотелось. Сначала я плакал, потом просто лежал и смотрел в потолок, потом всё-таки собрался, чтобы выйти к последней электричке. Эллиса твердо заявила, что пойдёт меня провожать. Дядя буркнул что-то и хлопнул дверью кухни.
И я уехал.
А Элисса уехала вместе со мной.
Она смеётся: "Неужели всё так и было?"
– Просто цирк какой-то, – говорит она и кладёт последний листок на стол.