Сердечно

– Как мы вам рады! Проходите, отдыхайте с дороги, не станем вам мешать.

И вправду… чего ж лезть с разговором. Уж коли пришла, пусть устраивается, не век же ей стоять в дверях.

Тайны лета

На пламени свечи холодеющего солнца, осень сжигала листочки рукописи лета. По одному, горстями и стопками. Не к чему читать невежам, о чём шептал ему на ухо ветер, или про что, прикрывшись ладонями листьев, с непритворным трепетом, секретничал лес. Вот он, стоит ещё, кажется, не тронут вовсе, и мог бы согласно качнуть головой, ил супротив, но молчит же, таится. И лишь разглядев, что последняя страница его откровений рассыпается в острые крошки, вздохнёт свободно, и оглядев вокруг себя простор, замрёт на месте, дабы сохранить до следующего лета про то, о чём не скажет никому.

Склонивши голову и прищурив один глаз, луна украшала своим присутствием приближающийся полдень. Не мешая солнцу, но лишь слегка оттеняя его величие, наблюдала за всегдашними стараниями леса быть неразгаданным. Окружая себя маревом таинственности, скрывая лицо под фатой мошкары, он казался ей похожим на засидевшуюся в девках девицу, которая неприступна лишь от того, что «никто замуж не зовёт». Луна рассматривала поросль вековых дубов и прочих дерев на ладони земли с сочувствием, которого бегут неуверенные по своей природе, вне зависимости от их удела и звания.

Кто бы ни вступал под сень леса, каждому казалось, что тот умён, ибо чрезмерно слОжен, и весьма недурно сложён. Но стоило войти к нему в доверие, как становилась заметно, сколь много пошатнувшихся стволов и гнилых пней скрыты от стороннего глаза, а ковровые дорожки тропинок раскатаны не абы как, но с умыслом отвлечь внимание от иных, стыдных даже самому себе мест.

На пламени свечи холодеющего солнца, осень сжигала стопки листочков рукописи, выскользнувшей из-под пера лета. Ни к чему знать кому-то про то, что в ней никаких постыдных тайн, кроме жалоб на зной, из-за которого возможно уснуть лишь перед рассветом, да сетование на пение птиц, некстати зябнущих в тот же час[54 - птицы начинают петь под утро, дабы согреться] и мешающих подремать хотя бы часок…

Однажды

Совершенно определённо, она была – лягушка под листом кувшинки. Спасённая намедни из бездны выгребной ямы, она обосновалась в пруду, но оставалась незамеченной. Покуда я, желая проредить растительность, дабы рыбам дышалось вольготнее, не ухватился за выставленную над поверхностью воды ладонь листа кувшинки. Приподняв невысоко, я вознамерился сломить его, но заметил лягушку, которая, ухватившись за лист с обратной стороны, тянула зелёное плотное одеяло на себя. Это было столь неожиданно, что я невольно вскрикнул и выронил нечаянную добычу из рук.

Устыдившись же своего страха, я осторожно заглянул под лист, будто бы из-за угла ещё раз и увидел направленный на меня сочувствующий взгляд лягушки, в котором ясно читалось:

– Испугался? Прости, я не нарочно.

От неловкости, и от того, что моё смятение было столь скоро разоблачено, я совершил ещё бОльшую нелепость. Глядя лягушке прямо в глаза, я произнёс нечто, занесённое в наши края шальным ветром:

– Спасибо, что выбрали наш пруд!!!

Лягушка нашла в себе силы не рассмеяться, но её лукавый, сияющий взгляд я запомнил на всю жизнь. Внимательно выслушав несусветную чушь, выскользнувшую из моих уст, лягушка пошевелила пальчиками, перебирая камни берега, как клавиши рояля и одобрительно улыбнулась.

– Она остаётся! – Вскричал я и побежал радовать домашних. Рассвет и закат без лягушачьего воркования давно наскучил нам… Как-то оно всё не то. Привыкли мы к лягушкам, соскучились, и любуясь ими издали, каждый раз надеемся на то, что, сбросив свою разноцветную шкурку в очередной раз, она не наденет новую, но обернётся царевной. Наверняка так и случится однажды, когда-нибудь, потом.

Сова и лето

Сова неутомимо хлопотала подле уходящего лета, то ли напутствуя, то ли напускаясь, – птиц иногда бывает не понять.

– Ух и ух, – стонала, да охала сова.

Больше всего её настораживало то, что лето утаивало – куда уходит и зачем.

– Ты только погляди, как здесь хорошо: ясно, светло, ягоды всякие, цветочки, речка теплая, рыбки улыбаются и лобызают вслух любого, кому случается ступать подле воды.

– Ну, и надолго ли то веселье? – Хмурилось лето.

– Так пока ты тут, оно почти всегда так-то! – Уговаривала его сова. – Без тебя у нас хмарь слякотная, распутица, солнце по все дни дремлет. Только, кажется, продрало ясны глазки наше величайшее, самосветное, ан уже слипаются. Не добудишься его, не дозовёшься.

– И что мне с этим делать прикажете? – Поинтересовалось лето.

– Да разогнать тучи, дозваться солнца, чтобы грело, как то следует, как полагается.

– Нет. Что-то мне нехорошо. – Расчихалось лето. -

Сквозняки из-под двери, через форточку дует. Поговаривают, что у дождя закончилась теплая вода, будет теперь студёной поливать… пока та не застынет вовсе.

– Так то осень шалит, не внимай, думай про хорошее.

– Да как же, про какое такое хорошее, если зябну я, чувствую, – нездоровится…

– Ну, сделай, чтобы, стало, как было, и наладится всё! – Вовсе раздухарилась сова.

Поглядело лето в круглые от всегдашнего возмущения глаза ночной птицы, запахнуло плотнее бархатную, цыплячьего цвету жилетку, и заторопилось.

Ступало лето, не оборачиваясь. Холодная пыль пачкала его босые ноги, мокрые листья путались в русых волосах…

Ушло лето, не воротишь, а когда его теперь назад ждать? Только и сказ о том, и сказочка не про то.

В должную пору ожидает от нас радости то, что ныне, ни часом позже, а то как засобирается осень уходить, что тогда? Снова в плачь?!

Колибри

Выделанная ливнем морская волна глядится не иначе, как крокодиловой кожей: в искомых местах блестит, в иных – покрыта заусеницами, что наловчился мастерить на ней по-быстрому ливень точными точёными ударами.

Дождик, тот простоват, и довольствуясь малым, вертит спирали незамысловатых лабиринтов на морщинистых щеках моря из веку в век.

Волны, играя сором крошева веток, да взнузданными[55 - мюзле – проволочка вокруг пробки] пробками от Veuve Clicquot[56 - Вдова Клико], пьяны их драгоценным осадком[57 - последствие ремюажа] и дразнят рыб, но те, благоразумно сторонясь берегов, наблюдают за забавой из глубины.

Взявшаяся ниоткуда гроза, раз за разом бьёт в барабан сильно натянутого неба, и влекомая сильным порывом ветра, едва видимая одинокая птичка пролетела над волной.

– Быть не может!

– Что?

– Колибри! Кроха!

– Откуда она здесь?!!

– Ветром, ветром занесло!

– А так бывает?

– Ну, видишь же сам.

– Только что в этом месте, прямо перед нами была птичка, а вот уж её и нет. Немыслимо …

И тут же, будто бы в ответ, нетканая завеса радуги распахнула настежь свои врата. С середины горизонта до основания серой, изломанной, как подсолнечная халва, скалы.

Обождав, сколь положено, ворота затворились. Сперва не стало заметно ту часть, что над морем, а после, минуя шорох и скрип, притворилась калитка у скалы. Словно спохватившись, вдогонку радуге или малейшей изо всех пташек засеменили горячими босыми пятками капли дождя. Да где там… Не успеть, не успеть, не успеть…

Чайка

Море кипело волнами, брызгало солёной пеной на края каменной чаши своих берегов, оставляя там жёлтый неряшливый осадок водорослей.