Лесные сказки

– Может, и так…

– Не цепляйся. Тебе с ним не жить.

– Это верно. О, слышь, я когда на огород ехал, встретил нашего старосту. Помнишь его?

– Пашку-то? Помню. Как он?

– Да вот, гляжу я, через проход старичок сидит. Седой весь, съёженный даже. Тихо так спросил: «Пашка, ты?» Ну, так и оказалось. Он удивился сильно:

– Как же ты меня узнал?!.

– Да, вот,– так!

Разговорились. Живёт один, за городом. То собак заводит, то коз. Зимой тяжело, на участке света нет, так он у печки читает. Не хочет в город. Говорит, одиночество сильно там по нервам бьёт. За городом, вроде есть чем оправдаться, что один, а так… Пока говорили, в Паше стали проступать черты свежего, даже юного мужчины… вместе со сквозняком из приоткрытой калитки в прошлое. Облик стал меняться буквально на глазах. Очень скоро передо мной был уже не одинокий старик, не бледная копия самого себя, а крепкий мужчина с перепачканными мелом волосами. С морщинами на лице, которые появляются у тех, кто часто улыбается солнцу. А вовсе не от старости, нет.

Только вот, как на перрон вышел, оглянулся на меня, беспомощно так, растерянно и опять стал тухнуть. Жалко его.

– Гм. Жалко. А какой парень видный был. Все девчата его было. Выбирай любую.

– Долго выбирал, видно.

– Не шути так.

– Да и не шучу я вовсе. Помнишь, Галку Шапошникову? Какая была девушка! По сию пору помню, как она пахла! Дюшесом и ванилью, как булочка, как вкусный завтрак ранним летним утром… или осенней порой… или на берегу океана, где бриз пересчитывает салфетки на столе, поправляет причёску и заботливо отряхивает юбку от песка…

– Ну и?

– Ну и прозевал Пашка галкину любовь. А уж она так его…

– Мда. Дела…

– Ладно. Пошёл я домой. Ты приходи завтра в гараж после работы. Посидим.

– Спасибо, приду…

Человек воспринимает долгую зиму , как временное недоразумение… Быстро устаёт от жары короткого лета. В начале жизни считает её бесконечной, а прожив половину, понимает как она коротка и никчемна. Гараж внезапно оказывается запертым надолго, а через какое-то время из его распахнутых ворот доносятся звуки некой ритмичной белиберды, в такт которой приплясывают молодые пацаны в спецовках и пьют всякую гадость… Молча, с пустыми глазами. Каждый – сам по себе, а не подле вкусно пахнущей бочки с засоленными на зиму помидорами. По рецепту ненавистной тёщи.

Сердце…

Представь, что сидишь на берегу… И ветер с моря доносит до тебя солёные кусочки воды… А N в кабинке… И ты следишь за нею издали, и вот уже скоро она покажет свой лик… тебе и солнышку, которое ещё не вполне проснулось и нежится за горкой сливок из облаков…

Ну, разве не прелесть? Знать, что тебя любят и ждать проявлений этой любви…

Колоритный фактурный папа-армянин говорит своей младшей дочери о том, что камень на берегу моря похож на сердце. «Что?»– Спрашивает девочка и наивно таращит на него свои сумеречные бездонные очи.

Папа, голосом мягче карамели, повторяет свои слова. «Не понимаю»,– вздыхает малышка.

В беседу вмешиваюсь я и произношу то же самое. О том, что этот камень похож на сердце. Девочка радостно соглашается, часто кивает головкой и её кудряшки мелко дрожат, как листья берёзы на сквозняке осени.

Вся семья оборачивается и с удивлением смотрит на меня. Я – белобрысая и голубоглазая, говорю по-русски. Папа – на армянском, так же, как и вся семья.

И да, я не знаю армянского языка, но знаю, как рассказать ребёнку о том, каким может быть сердце.

Юным

Юным проще реагировать на попытки окружающих сблизиться. У них нет ещё грустного опыта предательств. Они распахнуты, они идут навстречу, разверзнув души, в поисках подходящих по размеру, созвучных хрупких хрустальных граней. Но, в силу неопытности, им многое подходит. Кажется, что так.

Рыхлая поверхность сердец, в которой тонет всё сладкое, скользкое, привлекательное внешне и горькое на поверку… У них нет скул, сквозь которые проступают желваки сдержанного гнева, нет солончаков высохших слёз. Ничего нет. Всё забыто в прошлых жизнях.

И,– слава Богу, что так. Иначе, сидели бы они в своих скорлупках и не высовывались.

Только необходимо, чтобы рядом с их красиво растрескавшейся скорлупой был некто, весёлый и стройный. Который подтолкнёт из глубины к поверхности воды,в тот момент, когда жажда вдоха опалит сознание впервые. Который подаст руку в тот самый миг, когда уж, кажется, не на что опереться ступне в красивом и глупом ботинке. И станет рядом в бою, когда иным уже нет до тебя никакого дела. А чуть позже– выбьет из рук сигарету. И даст оплеуху, чтобы до звона в ушах.

Да запомнится он, и как звон колокольный, разбудит души камертон!

гАДости…

Море. Полусогнутый пальчик бухты едва движим в дремоте неразличимого глазу прибоя. Трудно не поддаться соблазну кормления чаек и рыб поутру. Чайки пугливы. Левым плечом вперёд, перебежками, прокрадываются поближе. Выясняют, насколько съедобно то, что им предложено, а после запрокидывают голову и хрипят, полоща горло кусочком неба, подзывают наследников, одновременно отгоняя челядь и соплеменников.

Рыбы намного смелее птиц. Подходят прямо к рукам. Не спеша вчитываются в меню. Степенно вкушают. Те, что покрупнее, хватают большие куски лаваша. По чину! Мелким достаются крошки. Но никто не в обиде. Разломанная в труху лепёшка парит в толще морской воды, как аппетитное облачко. Рыбы сообщают друг другу о фуршете и прибывают, прибывают, прибывают. В телесных пижамах с красно-синими полосочками, в халатах благородного тёмно-синего цвета, малыши в шортиках, а девочки в коротких юбках плавников, едва прикрывающих основание хвоста. Ещё сонные, зевают, волокут махрушки своих полотенец, оставляя едва различимые следы на дне.

Прибрежная гора, остужая ступни в тазике моря, шевелит толстыми желтоватыми пальцами, ероша водоросли. Рыбы, привыкшие к этому, не выказывают недовольства. Как не сердятся они особо и на рыбаков. Им смешны решимость и намерения этих двуногих, в мокрых штанишках. Рыбы аккуратно проплывают мимо их колен, удочек, приманок и лески. И лишь иногда, зазевавшийся некстати карасик, попадается на крючок.

Приятная семейная пара на берегу моря с маленькой собакой. Та только что сходила по-большому и мужчина, симпатичный, загорелый, его даже вполне можно назвать красавчиком, вытер под хвостом собаки салфеткой и, не задумываясь, повесил вымазанный лоскут на куст.

– Что вы делаете? Уберите за собой немедленно!

– Потом,– говорит этот пропорционально сложенный самец человека и уходит, увлекая за собой очкастую самку и маленькую собаку, которой совершенно всё равно,– убрали за ней или нет. Она сделала своё дело и может идти дальше, задорно помахивая своим хвостом. А что сказать относительно её хозяина? Дрянь человек. Только и всего.

О качестве человека также красноречиво свидетельствует манера его взаимоотношений с дверями. Вагона, лифта, подъезда… Придерживаешь дверь, чтобы она не хлопнула, охая и скрипя сочленениями, полозьями и петлями? Прикрываешь её, а не оставляешь распахнутой всем ветрам? Можешь считать себя человеком! А нет,– становись в ряд с вышеописанным индивидуумом, который будет целый месяц после поездки на море рассказывать, как грязно на российском побережье Чёрного моря! Сколько г…АДости! А то, что он сам, и ему подобные, эту грязь и организовали – промолчит.

Если ёжик сходит в туалет прямо на дорожке к дому, не успеет добежать до укромного местечка, так к обеду – ни следа уже, чисто. Муравьи постараются. А вот человеческое…гуано…никому неинтересно. Даже ему самому. Морщит нос брезгливо, но одним лишь этим и ограничивается.

– Глупо стараться оставить следы на дюнах времени. Они всё равно исчезнут, не успеешь даже отдёрнуть ступню от зыбкой поверхности едва случившегося прошлого. Нужно идти в гору. И вырубать на скале вечности своё имя…

– Что-то вроде "Здесь был Вася?!" Не лучше ли оставить всё, как есть? Без сколов и трещин. Без ущербных надписей. Беречь, как старинный драгоценный сосуд.

А мы-то, мы,– оставляем позади себя вытоптанные газоны и нечищеные дымоходы. Годовые кольца прожитых лет, рыхлые от грязи подлых поступков, делают нас старше, чем мы есть. Страшно представить Маленького Принца пятидесятилетним с бутылкой пива в руке. Трудно предположить, что каждый маленький – Принц. До первого плевка мимо сосуда, предназначенного для этой цели. Слишком скоро случается он…

Поганая история

…кто знает, кто и каким приходит в этот мир

На столе чашка простывшего кофе и тарелка с кусочком пьяной от мадеры утки. Утичища некогда явно страдала ожирением, но была благополучно избавлена от страданий, сопутствующих сему пороку. За окном – морозный июньский день…

В доме рядом с печкой лежит собака. Такая… старенькая. Несмотря на то, что её миска никогда не бывает пуста, худеет день ото дня. «Не в коня корм», что называется. С течением времени оказывается, что всё, о чём твердят поговорки – правда. И это откровенно пугает.

– Эй, собака! Соба-ака! Ты спишь? Иди сюда, возьми кусочек.